За перевалом - Владимир Савченко

Лицо Ило сделалось усталым, старым. Он подошел к Эоли, треснул его по затылку так, что тот, вылетев из кресла, упал на руки, сел на его место и долго молчал. Эоли поднялся, с удивлением, глядя на него: так с ним никто никогда не обращался, он даже не представлял, чтобы с ним могли так обойтись; и при всем том он чувствовал себя виноватым.

– Не понимаешь… – горько сказал Ило. – Настолько не понимаешь, что считаешь свой довод остроумным, просто неотразимым. Чего стоит твой талант и умение работать, если ты не понимаешь! Так, стихия в форме человека. Не тем я с тобой занимался… Что ж, лучше позже, чем никогда: объясню, почему внедрение нашего способа равно, с точностью, так сказать, до знака, взрыву ИРЦ-главного. Потому что за чрезмерно резким подъемом следует спад с такой же неизбежностью, как за спадом подъем. Человечество есть система – планетная, космическая, но, главное, инерционная. С естественной, соответствующей масштабам постоянной времени. Резкое переключение – в сторону подъема или спада, все равно – вызывает колебания. Умеренные гаснут, а чрезмерные, глобальные могут развиться в генерацию, неуправляемый разнос; тому примеров было немало. Мелкие способы и устройства для освоения планет – умеренные возмущения системы; наша Биоколонизация – глобальное разносное…

Не понимаешь, – грустно подытожил Ило. – Значит, нельзя оставить эту работу на тебя. А жаль!

– Да, не понимаю, не пойму и не докажешь: как это то, что мы сделали хорошо, оказывается сделанным плохо!

– Не плохо, а… – начал Ило, но его перебил голос из сферодатчика.

– И 82, он же Мигель Андре фон Фердигайло ибн Сидоров 405/812 плюс-минус бесконечность, – объявил этот голос с бесстрастностью, на которую способны только автоматы, – требует связи с Эолингом 38!

7. ПОСЛЕДНИЙ ПОТРЕБИТЕЛЬ

– Ой, это па!..– Лицо Эоли стало растерянным.

– Да, похоже. – Ило поднялся. – Я вас оставлю.

– Нет, не оставляй. Будь здесь, пожалуйста!

– Нет-нет, зачем же? – раздался в комнате третий голос, хорошо поставленный и с произношением чуть в нос. В датчике ИРЦ возник владелец его: если лишить лицо и тело брюзглой упитанности, а волосы седин, то это был вылитый Эолинг. – Иловиена прав, не желая мешать общению двух родственных душ, ты напрасно удерживаешь его, сын. Будь здоров, Ило, рад был застать тебя живым!

Ило молча вышел.

– Маленькая месть за неудачи своей жизни, не так ли, па? – Эоли справился с растерянностью, начал злиться. – Или ты ревнуешь? Если так, то справедливо: он не в меньшей степени мой отец, чем ты! А может, и в большей.

– Ну-ну… – Мужчина из шара с удовольствием смотрел на биолога. – Будем считать, что ты сквитал мой выпад – и хватит. Ибо никто не может быть в большей степени твоим отцом, нежели я! Вот ты смотришь на меня, я на тебя – и между нами устанавливается прочное, не нуждающееся в подкреплении словами единство. Единство иррациональное, взаимопонимание молчаливое – не имеющее ничего общего с деловым, научным, даже любовным, неподвластное моральным и ценностным критериям. Оно было и будет, пока есть ты и есть я, – и как бы мы ни изменились, друг для друга мы все те же!

«Самое удивительное, что так и есть», – подумал Эоли.

– Вот, сын, а ты говоришь… Ты прекрасно выглядишь, младшенький.

– Ты тоже, па.

– Я так и сказал шару: «Ну-ка, ИРЦуня, ты знаешь, кто я! Соедини-ка меня с моим младшеньким». Я не признаю вашу индексовую абракадабру. Как тебе понравилось мое новое имя?

– Потрясающе, па. Я чуть не упал.

(А настоящее имя его состояло из одного звука «И». Других не было и не предвидится. «И» – иждивенец. В таком положении лучше не придумаешь, чем пренебрегать «индексовой абракадаброй»…)

Равенство в пользовании благами цивилизации принадлежит каждому человеку так же естественно и категорично, как равенство в пользовании благами природы. В пище, одежде, бытовых вещах, жилище, в энергии, в перемещении по планете всеми видами транспорта в связи со всеми (в пределах Земли), в получении любой информации от ИРЦ – никто не может быть ущемлен и не обладает преимуществами.

Примечание А: право перемещения и связи в освоенной части Солнечной за пределами Земли принадлежит всем, кто не живет в кредит.

Примечание Б: право исполнения крупных по затратам труда и материалов замыслов принадлежит тем, кто обладает достаточным для компенсации возможной неудачи предприятия биджевым фондом.

Вот они и стояли друг против друга: один – попадающий под действие примечания А, другой – под действие примечания Б, разделенные тысячами километров и близкие благодаря электронной технике и кровному родству.

…Эоли никогда не мог узнать у своего па, с чего, с какого жизненного поражения у него все пошло наперекос. Сикось-накось. А ведь, наверно, было: хотелось выделяться, превосходить, а таланта, умения, усердия недоставало.

Работать же просто, удовлетвориться скромной причастностью к большим делам и идеям других было не по натуре. А раз не дается фортуна, то – нате! – буду выделяться в оголтелом принципиальном потребительстве. Благо таких мало, позиция (поза) выглядит небуднично и смачно. «Не могу» превращено в «я и не хотел». Можно держаться тона превосходства со всеми (дела-то с ними все равно не будет), напропалую вкушать блага, наслаждаться, вояжировать, вращаться и блистать в компании себе подобных… И не применять к себе ни старое слово «тунеядец», ни его современные эквиваленты.

Поправ главную этическую норму, можно не стесняться и с остальными.

«Младшенький» Эоли был у И восьмым, хотя тот не имел морального права и на одного потомка.

Для Эоли, как и для его старших братьев и сестриц, в этом не было драмы. Ко времени его появления на свет господствовал принцип: «Чужих детей не бывает». Он помнил себя с интернатской «ма-лышовки» в Западных Карпатах; потом, как положено, три года блуждал со сверстниками и воспитателем по планете, узнавал ее. И с первых лет жизни он знал, что не существует на Земле взрослого, который не принял бы живое участие в нем (или в них, если их было много), не накормил бы, не вымыл, не уложил бы спать – даже со сказкой, не защитил бы от опасности, не ответил бы на все вопросы – даже шалея от шквала детских «как-что-почему-а-это?», не поиграл бы с ним… а за проступок и не наказал бы. Исключительное чувство ребенка к родителям вытекало из того, что похож, и из горделивых детских разговоров: «А вот мой па…», «А моя ма!..» Разговоров, от которых Эоли приходилось убегать со слезами на глазах.

– Ты сейчас в Ницце, па?

– В Неаполе, сын. Видишь? – Он показал на колонны и декоративные склоны гор за собой.