«Если», 2000 № 03 - Роберт Уилсон

— Что ты, что ты, Геннадьич! — Лицо у Недбайлова перекосилось так, что смотреть стало тошно. — Все будет нормально. Мои люди выйдут сразу после пушечного выстрела, шиш.

— Да, да, — сказал Комаровский. — Моим курсантам одним не управиться. Список большой.

— Поможем, Николай Ермолаич. А к утру ожидаю две роты внутренних войск. Приедут на бэтээрах из Лобска, шиш.

— Приедут или не приедут, а с утра будет новая власть, — отрезал Анциферов. — Первое заседание ревкома назначаю на восемь.

Уже и до ревкома дело дошло, подумал я. Ну и ну!

И мысленно вернулся к лодке, к корзинам с хурмой.

Что наша жизнь? Хурма! — подумал с веселой злостью.

— Ну, прочитал обращение, корреспондент? — спросил Сундушников. — Что-то ты медленно…

— Прочел, — ответил я. — Складно составлено. Где у вас факс?

— Во, молодец, — одобрил тот. — Сразу за дело.

Меня повели в соседнюю комнату. Здесь работали несколько человек — устанавливали, насколько я понял, аппаратуру телевидения и связи. Я набрал номер редакционного факса. Уголком глаза видел: человек из охраны Сундушникова стоит рядом. Плохо дело, подумал я. Раздался характерный писк: Москва сообщала, что готова принять сообщение. Ничего не поделаешь, придется передать воззвание как есть, без моего комментария.

Вдруг на площади, возле гостиницы, вспыхнула стрельба. Люди, работавшие в комнате, ринулись к окну, и мой охранник тоже. Я тут же вынул из кармана ручку, быстро приписал к тексту обращения: «Провокация!» и сунул листок в щель факса. Он неторопливо уполз, а я встал и тоже подошел к окну. По площади бежали вооруженные люди, а омоновцы, охранявшие вход в гостиницу, палили по ним из автоматов. Вечер в Приморске, слабо и неверно освещенном ущербной луной, начинался бурно. А что еще ожидало нас ночью!

Охранник препроводил меня в большую комнату. Я вошел в тот самый момент, когда раскрылась дверь другой — третьей — комнаты «люкса» и из нее, прикрывая зевок ладонью, шагнула в гостиную Настя.

Я нетвердо помнил, из какой провинциальной газеты взяли Настю Перепелкину к нам в «Большую газету» — откуда-то с юга. Конечно, благодаря ее бойкому перу. Была в ее статьях острота, ирония — качества, весьма ценимые в журналистике. Она и сама была бойкая, острая на язык. Когда мы познакомились, она вдруг разразилась смехом. И говорит: «Не обижайся. Ты ужасно похож на Эдика Марголиса, был такой мальчик в классе, очень славный, завзятый театрал. Он руководил школьной самодеятельностью. — Настя изобразила, как Эдик это делал: вытянула шею и произнесла, полузакрыв глаза: — «А’ия Хозе из опе’ы Бизе «Каймен». А тебя не Эдик зовут?» «Нет, — говорю, — я Дмитрий». «Поразительное, — говорит, — сходство. Такое же наивное выражение. Только ростом ты повыше». Чтобы уменьшить сходство с этим Эдиком, я и отпустил усы. Перед зеркалом тренировал лицо, свирепо хмурил брови.

Впоследствии, когда мы близко сошлись с Настей, она иногда высказывалась весьма странно.

— Твердили, что двадцать первый век будет замечательным, героическим и все такое… — говорила она как бы не мне, а так, вообще. — Полная чепуха! Тягучие годы, один хуже другого. Вот двадцатый был и вправду героическим. Сколько мужской доблести! Уже как-то забыли, что в начале века Пири достиг Северного полюса, а Амундсен — Южного. Хиллари первым взобрался на Эверест. А первый космический полет Гагарина! А первые шаги Армстронга по Луне!

— Добавь, — говорю, — гигантское кровопускание. Две мировые войны, гражданская, сталинские репрессии.

— Да, мы, конечно, в школе проходили это по истории. Но что поделаешь, вся история человечества кровава. Начиная с Каина. Я говорю, Димочка, что нынешнее время — тоскливо и бездарно. Расслабляющий комфорт жизни на Западе. Тебе по электронной заявке доставят на дом все, что угодно, вплоть до живого кенгуру. Почему нет? А у нас, как всегда, муторно, масло и сахар по талонам, гнусное политиканство в центре, вечное копание в огородах в провинции.

— А что тебе, собственно, нужно?

— Мне хотелось бы, — сказала Настя, дымя сигаретой, — чтобы мужчины вспомнили, что они мужчины, а не сгусток протоплазмы в галстуке.

— Ну, я-то не ношу галстуки, — пробормотал я, не найдя достойного ответа на Настину филиппику.

Итак, в гостиную вошла, прикрывая зевок ладонью, Настя.

— Ну что, выспалась? — спросил Сундушников, показав в улыбке розовые десны. — Познакомься с корреспондентом «Большой газеты».

— А то мы незнакомы. — Настя милостиво мне кивнула: — Привет, Дима.

— Привет, — ответил я сдавленным голосом. — Как ты здесь очутилась?

— Так же, как и ты. — Она села за стол и приняла от Сундушникова рюмку коньяку. — Прилетела следующим рейсом, если тебе это важно.

— А зачем?

— Советую, Дима: задавай поменьше вопросов.

Выпив коньяк, она закурила и, отвернувшись от меня, тихо о чем-то заговорила с Сундушниковым.

— Молодой человек, — раздался тонкий голос Анциферова. — Вы передали факс в газету? Ну, спасибо. Вы свободны.

— Ступай, корреспондент, в свой номер, — добавил Недбайлов. — И не выходи до утра. Утром мы с тобой свяжемся, шиш.

Это тебе — шиш, подумал я. Вы меня выставляете, а я не уйду. То есть уйду недалеко.

Я спустился в холл, там была стойка небольшого бара, я заказал длинногривому бармену двести коньяку, бутерброды и кофе. Буду тут сидеть, пока не приедет Валя Сорочкин. Впрочем, омоновцы могут задержать его у дверей. Я медленно пил, ел и соображал, как поступить, если Сорочкина не пустят. За стойкой бара сидели двое парней — один был заросший, нестриженный, наверное, от рождения, второй — горбоносый, с мокрыми губами. Они пили, курили, на меня даже и не взглянули. Ну и черт с ними!

С площади донеслось тревожное завывание сирены скорой помощи. На втором этаже вдруг возник громкий спор — слов было не разобрать, голоса сердито гудели, упало и разбилось что-то стеклянное. Затем все стихло.

Прошло минут двадцать. Раздались шаги — кто-то быстро спускался по лестнице. Я поднял голову и увидел Настю. Отчетливо и как-то вызывающе стучали ее каблуки по ступенькам. Нестриженый и горбоносый соскочили с табуретов. Я тоже встал и шагнул к Насте, но те двое мигом возникли между нами.

— Мотай отсюда, кореш, — посоветовал горбоносый, приоткрывая пиджак, чтобы я мог разглядеть рукоятку пистолета, засунутого за ремень.

Настя молча шла к выходу. Я рванулся было за ней, но те двое ловко и крепко схватили меня под руки.

— Я же сказал, не лезь, козел, — повысил голос горбоносый.

— Настя! — позвал я.

Она обернулась, секунды три смотрела, как я пытался вырваться, а потом сказала: