Голова - Генрих Манн

Ее глаза были прищурены и блестели, быть может завлекали с высоты запрокинутого лица.

— Очень уж вы горды, не мешало бы стать на колени, — отчеканила графиня.

Колени его дрогнули, потом выпрямились, опять дрогнули — так же быстро, как противились и сдавались его мысли. «Ловушка? А не ревность ли? Но ведь она меня ненавидит. Однако она стремится к власти! Кто это почует лучше меня? Она боится меня, боится власти, которую я мог бы завоевать в союзе с Кнаком. Надо ее провести. Стану на колени, а там будь что будет!» Он упал на колени, он был у ее ног. В тот же миг она отскочила от зеркала и, показывая в него пальцем:

— Ну, теперь смотрите на себя! — убежала, пританцовывая, как школьница. Ее смех звучал еще из третьей комнаты.

Мангольф стоял на коленях перед самим собой, с личиной холодного восхищения, но трезвее, чем когда-либо. Он вгляделся: высокий желтоватый лоб, который рассчитывал и страдал, глаза, углубленные обидой. Вставая, он подумал, что это испытание послано ему, дабы закалить его. Правда, у себя в комнате он заплакал. С каким наслаждением склонил он измученную голову на прохладную подушку, отдаваясь всегда готовому к услугам утешителю-сну.

Вскоре после этого, перед самым рождеством, когда Мангольф сидел у себя в кабинете, открылась дверь, и в сопровождении одного из чиновников вошел непрошеный гость. Мангольф мертвенно побледнел и откинулся в кресле: он увидел Терра. Чиновник хотел уже выставить неизвестного посетителя, но Терра сразу принял интимный и свободный тон.

— Несчастный! — воскликнул он. — Ты все еще здесь? А я думал, ты уже впал в немилость.

Выразительный взгляд личного секретаря — и чиновник исчез, правда несколько замешкавшись.

— Возмутительная неосторожность! — Мангольф вскочил.

Терра сел, безмятежно оглядел друга, а затем сказал:

— Именно эти слова ты и должен был произнести.

Мангольф ногой отшвырнул кресло.

— Это издевательство! Ты уже в Мюнхене преследовал меня.

— Я до сих пор считаю непростительным легкомыслием, что осмелился ввести тебя в дом к твоему теперешнему начальнику. — Терра говорил с достоинством. — Все бедствия, которые ты когда-нибудь причинишь государству, падут на мою голову.

— Оставь свои нелепые шутки! У двери подслушивают. — Мангольф подошел вплотную к Терра и заслонил его. — Поговорим начистоту! Чего ты хочешь? Говорю тебе прямо: мое положение хоть и блестяще, но именно потому шатко. Оно не вынесет новых осложнений, ты же способен не только осложнить, а попросту погубить все.

— Ты переоцениваешь меня. — Терра сделал скромно-протестующий жест.

— Здесь ты ничего не добьешься. Ты столкнешь меня, но, падая, я увлеку тебя за собой. А вообще-то ты явился с какими-нибудь притязаниями? Насколько я тебя знаю, скорее для того, чтобы стать на моем пути.

— А теперь ты переоцениваешь себя.

Это вежливое сочувствие вывело друга из равновесия.

— Еще раз спрашиваю тебя, чего ты хочешь? Может быть, предложить тебе часть моего жалованья, чтобы ты меня пощадил? Тебя это не обидит.

— Даже и не тронет.

И они смерили друг друга взглядом.

— Мы старые друзья, — начал опять Терра. — Я знаю твои слабости, как и твою силу. Наша дружба несомненно будет длиться до последнего нашего часа. Ты был прав, когда это предсказывал. Тогда момент был для меня тоже неблагоприятный.

У Мангольфа лицо выражало мрачную сосредоточенность. Он видел эти вечные возвраты прошлого и предрешенный путь до самого конца.

— Я взял бы твои деньги, если бы они мне были нужны, — услышал он слова Терра. — Я заурядный студент, благомыслящий и трудолюбивый.

— К сожалению, с самого начала твоего пребывания здесь ты перестал быть таким, — возразил Мангольф.

Но тут Терра вскочил с места.

— Ты, по-видимому, неправильно осведомлен о плодотворной деятельности, которой я начал жизнь в Берлине. Я снова обрел путь к простому бытию. Чувство собственного достоинства я полностью черпаю теперь в труде.

Личный секретарь вздохнул свободнее. Последний вопрос:

— Что привело тебя сюда?

— Кроме нашей дружбы, — начал Терра в приподнятом тоне, — не что иное, как искреннее преклонение перед твоим сиятельным начальником, не говоря уж о его дочери, молодой графине, — закончил он многозначительно.

Мангольф как подкошенный упал в кресло.

— Ты, значит, дошел до такого безумия, чтобы влюбиться в… Это катастрофа! — Он схватился за волосы. — Но я отказываюсь сделать хоть шаг для того, чтобы ввести тебя в этот дом. — Он вскочил с места и забегал по комнате. — Простой закон самосохранения дает мне право отречься от тебя. Я отрекаюсь от тебя! — бросил он, меж тем как Терра, приоткрыв рот и водя языком по губам, пристально смотрел на него. Боковая дверь тихо отворилась. Кто-то спиной входил в комнату, а в соседней мелькнул граф Ланна, его прямой пробор, его ямочка. Взоры графа Ланна и Клаудиуса Терра даже встретились.

Вошедший обернулся: Толлебен. Увидя Терра, он в первый миг отшатнулся и нахмурился, но потом сразу протянул руку и: «А, это вы?» — так сказать, по-приятельски, тоном соучастника. Терра задумался, пожать ли протянутую руку. Но в конце концов они ведь одинаково осведомлены друг о друге, — если только женщина с той стороны не нарушила равновесия и, несмотря на все клятвы, не предала его, рассказав про деньги, которые он брал… Терра содрогнулся.

Мангольф уже ничему не удивлялся.

— Вы знакомы, господа? — спросил он с усмешкой.

— Как же, — ответил Толлебен. — Что, все веселимся?

Терра не замедлил подделаться под его тон.

— Но мы же оба были вдрызг пьяны, — и с развязным смехом сделал попытку хлопнуть по плечу влиятельного человека. Толлебен глазом не сморгнул.

Дверь вторично открылась. Сам граф Ланна благосклонно проследовал в комнату, бросил какую-то бумагу на стол к своему секретарю, а затем, словно бумага была только предлогом, повернулся к Терра и начал:

— Милейший Терра…

Толлебен от испуга вытянулся во фронт. Мангольф сделал вид, будто работает.

— Любезнейший господин Терра, вы хотите мне что-то сказать, — утвердительно произнес статс-секретарь, не задавая никаких вопросов. — Пройдемте ко мне. — И при этом сам прошел вперед. Он опустился в кресло у своего огромного стола, на котором каждая кипа дел была прижата томом Гете. — Я вам не предлагаю сесть, — сказал он, — так как хочу вас попросить продекламировать мне опять Ариосто. Вы, наверно, многое знаете на память. Продолжайте с того места, где мы остановились. — Сидя в расслабленной позе, он приготовился слушать. Веки его опустились, добродушно и маслено лоснился пробор. И когда Терра кончил: — Если бы вы знали, какое вы мне оказали благодеяние! Уже два часа подряд я принимаю доклады. — Он собственноручно подвинул для Терра удобное кресло. — А все-таки вы еще и сейчас декламируете недостаточно музыкально. Вся прелесть переживания заключается в le divin imprevu[11], говоря словами моего любимого писателя. — Далее последовали вопросы о занятиях, а затем приглашение остаться к завтраку. — Мне нужно еще пропустить один или два доклада. Ступайте пока к дамам. — Он потер руки, с удовольствием констатируя у себя отсутствие предрассудков. Когда на его звонок явился лакей, статс-секретарь стоял в чопорной позе. — Проводите господина Терра к дамам.

Терра прошел вслед за лакеем в сад, где постарался несколько отстать от своего провожатого; когда тот направился к стоявшей в глубине вилле, у него мелькнула мысль улизнуть. Его бросало то в жар, то в холод. К кому он шел! Девушка, которую он держал в объятиях на мюнхенской ярмарочной площади, исчезла вместе с погребенным навеки приключением одной бредовой ночи. Он привел бы ее в ужас, если бы напомнил ей об этом, а чужой светской девице ему нечего сказать… Так как он, остановившись, смотрел вверх, на романтическую виллу за ажурной завесой осенней оснеженной листвы, слуга решил, что ему следует информировать гостя:

— Здесь квартира его сиятельства, господина статс-секретаря. Под министерством иностранных дел всегда подразумевается эта вилла. Здесь его величество изволили посещать князя Бисмарка.

— Надеюсь, я не помешаю? — спросил Терра, который почти не слушал. В углу, подле самого дома, он заприметил калитку, за ней была улица. Избавление так близко! Но слуга пояснил:

— Вы пришли, сударь, с Вильгельмштрассе. Через сад вы попадете на Кениггрецерштрассе. Потом, когда будете уходить, можно пройти через эту калитку.

Потом! Уверенным шагом он переступил порог дома; он шел к ней, потому что она отреклась от него! Шел из чувства долга перед самим собой. Если бы только не было этих последних месяцев, этого периода испытаний, труда и нужды, так как деньги женщины с той стороны то и дело заставляли себя ждать, в зависимости от ее собственного благополучия, — периода жалких заработков, жизни в пивных и всегда за работой! Теперь его благодетельница опять при деньгах, Терра хорошо одет и потому решился на тот шаг, в котором видел долг по отношению к себе. Но как тягостен был этот старый долг!