Всем смертям назло - Титов Владислав Андреевич

x x x

13 апреля. Весна!.. А отчего так грустно? Да. Годовщина…

Побежал бы я, если бы знал, что навсегда оставлю там свои руки?

Но тогда я должен был бы знать, что случится с рабочими в лаве после взрыва трансформатора. Если ничего — нет, если да — побежал бы.

x x x

Впереди — пустота, позади — пропасть. Можно оступиться и упасть. Душевная боль — это камень потяжелей, чем боль ран. Неужели не осилю?

Да, Серега, если повесишь нос — сломаешься. И никакой «костер на снегу» тогда тебе не поможет,

x x x

17 апреля. Перечитал «Тихий Дон». Никогда не видел я Дона да и казаков настоящих. Но верю — именно так все и было. А черное солнце?!

Да, оно может быть не только ослепительно ярким!

x x x

Боже мой, как мало я знаю! Надо перестроить, уплотнить свой распорядок дня. Интересно, какой минимум сна возможен для человека?

x x x

Сергей, так нехорошо! С тех пор, как ты научился писать, я не принимаю участия в ведении дневника. Ты отвратительно пишешь букву «ж». Не стыдно?.

x x x

Приехал Николай Гончаров. Вошел в квартиру и по привычке протянул руку поздороваться. Опомнился, засмущался и прижал меня к груди, как ребенка. Эх, Коля, Коля… Перешел работать в другую шахту. Рафик ушел в институт, Игнатова взяли в армию, руководство шахты сменилось — в общем, не узнать пенатов. Сколько хороших дел вспомнили мы, друг мой! А на вокзале поспешно поцеловал и убежал в вагон. Таня сказала, что ты заплакал. Коля, неужели ты пожалел меня? Я не верю. Просто обидно видеть друга вот таким…

x x x

22 апреля. Ура! Получил ответ от редакции журнала «В мире книг». Моя статья о библиотеке будет использована в обзоре писем. Значит, могу! Могу еще чем-то быть полезен!

x x x

Встретил одного. Он мне сказал:

— Я бы на твоем месте пил да спал. Деньги платят, чего еще надо!

Отвратительно! В горе для него одно лекарство — водка.

x x x

1 мая. Сегодня год той операции… Год… Как это много! Если эту дату не отмечать какими-то успехами, то она действительно может превратиться в поминальную. Тогда конец…

x x x

Окончил новую статью. Получилась очень длинной. Как подумаю, что ее должен кто-то прочитать, — страх берет. Вдруг это никому не нужно? И я отнимаю время у людей…

Бередит душу большая тема. Ее мучительно трудно переваривать. А не думать о ней еще трудней. Смогу ли? Надо постараться. Сжимай, Серега, зубы, как на операционном столе, — и вперед. Не бейся, сердце, такими толчками. Тебе придется повторить все заново. Будет трудно, не легче, чем в первый раз. Но так надо, надо…

x x x

Первую весну мы встречаем с Таней вместе. Сколько мечтали об этом! Была на нашем пути и армия, и учеба, и больница… Каждый год была весна, и мы были врозь.

Здравствуй, весна!

x x x

Мы все умрем, людей бессмертных нет,

И это все известно и не ново.

Но мы живем, чтобы оставить след:

Дом иль тропинку, дерево иль слово.

Р. Гамзатов

* — * *

* — Сережа, у нас будет ребенок…

x x x

Таня, Танечка, Танюша!! Родная моя! Любимая! Солнышко ненаглядное мое!.

x x x

Сейчас мне особенно близко стихотворение Константина Симонова:

Жди меня, и я вернусь Всем смертям назло…

И наиболее, дороги его заключительные строки:

Как я выжил, будем знать Только мы с тобой…

x x x

Все эти дни хожу пьяный от счастья. Забываю, что у меня нет рук. Выросли крылья, и я лечу и лечу куда-то над цветущей, радостной землей. Иногда наплывает облачко беспокойства: а все ли будет хорошо?

Каким ты будешь, родной, незнакомый человек? Сколько пережито, просто не верится, что и в наш дом стучится простое и такое желанное человеческое счастье!

* ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *

По шахтному двору, меж ржавых, искореженных стоек, метались желтые осенние листья. Дул резкий восточный ветер, еще не холодный, но уже достаточно остывший от почти тропической жары минувшего лета. Террикон дымился, и, когда на его верхушке опрокидывалась вагонетка, дым, смешавшись с облаком пыли, плыл прямо на копер и растворялся в его фермах, канатах, вращающихся шкивах.

— Где будет проходить встреча? — каким-то не своим голосом спросил я у человека, который встретил меня у проходной и, назвавшись парторгом этой шахты, теперь сопровождал.

— В нарядной, — ответил он и посмотрел на меня. — Нам надо уложиться в двадцать пять — тридцать минут. Сами понимаете… План хоть и даем, но задолженность прошлого месяца… — И он выразительно постукал себя по шее ребром ладони.

«Предоставит слово, поздороваюсь, передам привет от писателей… Нет, здороваться не надо. Сразу привет и рассказ-биографию. Родился, учился, работал… А может, не надо родился, учился? Если не получится, прочту отрывок из повести. А кто страницу перевернет? Нет, родился, учился надо».

Из боковой двери мы вошли в нарядную и сели за длинный стол, покрытый красным материалом. Посередине стоял графин. Шахтеры сидели в трех шагах. После долгой разлуки я вновь видел их лица, дышал с ними одним воздухом. Их было человек сто, а может, больше. «Раз, два, три, четыре…» — торопливо начал я зачем-то считать сидящих в переднем ряду. В нарядной стало тихо. Так тихо, что было слышно, как на копре со свистящим хрустом трутся канаты о вращающиеся шкивы. В последнем ряду кто-то поднялся, пристально посмотрел на меня и сел. «Расскажу биографию», — решил я. Скуластый парень с густой рыжей шевелюрой в переднем ряду осторожно кашлянул в кулаки плотнее уселся на стул. «Проходчик, — подумал я. — На Игоря похож. А может, отрывок прочитать? Про то, как Сергей Петров впервые в забой попал». Опять кто-то приподнялся и тут же сел.

— Товарищи! — встал парторг. — У нас в гостях писатель Титов… — Он замялся.

— Владислав, — подсказал я.

— Владислав, — повторил он. — Автор повести «Всем смертям назло…», в недавнем прошлом тоже шахтер, горный мастер, но во время аварии…

Я встал. Парторг удивленно посмотрел на меня и, не договорив, сел.

— Дорогие товарищи, — непослушным голосом сказал я и твердо решил: «Прочту отрывок». — Ребята! — голос мой дрогнул и зазвучал неизвестной до сих пор звонкостью. — Я родился…

И теперь еще с внутренней дрожью вспоминаю я то, свое самое первое писательское выступление перед своими большими и неизменными друзьями шахтерами. Потом этих встреч и выступлений было много, перед самыми различными аудиториями, в разных городах и поселках, в цехах, нарядных, на полевых станах, в школьных классах и студенческих аудиториях. Но то, первое, останется в моей памяти на всю жизнь.

Уже где-то в середине выступления, когда было рассказано, где родился и рос, как стал шахтером, когда я рассказывал о том, как, зажав зубами карандаш, учился писать и рыжий скуластый проходчик все чаще тихо кашлял в кулак, я вдруг до пронзительной ясности понял, что все или почти все сидящие тут в нарядной читали мою повесть и знают судьбу Сережки Петрова. Мне стало легко. Значит, недаром грыз по ночам карандаш, отчаивался, надеялся, рвал нервы с издателями и редакторами, значит, книжка нужна людям, если ее прочли вот эти парни, отнюдь не склонные к сантиментам, если они, перед тем как спуститься в забой, пришли сюда, на встречу со мной, и пришли не просто из любопытства, а ведомые пристальным интересом к человеческой судьбе, судьбе своего коллеги. Вот сидят они, притихшие, внимательные, перекатывая крутые желваки. Да, стоило ради этого жить, страдать, писать. Я был счастлив. Пришло ощущение, что стою не за официальным столом, упершись черным протезом в его красный край, а нахожусь среди ребят, которых давно и хорошо знаю, и делюсь с ними, как с друзьями, самым сокровенным, что наболело на душе за долгую разлуку, что уже выплеснулось в книжке, но все не уместилось, и вот то, чего не доверил бумаге, теперь доверяю им. Парторг выразительно посматривал на часы, а я не мог остановиться. Рыжий в переднем ряду кашлял и прятал от меня глаза. Еще несколько человек сидели, опустив головы, будто были в чем-то виноваты передо мной. В паузах было слышно, как скрипит канат и где-то тяжело и гулко ухает, наверное, скип, опрокидываясь и высыпая уголь в бункер…