Скажи миру – «нет!» (отрывок) - Олег Верещагин

— А все-таки здорово, ребята, что у нас кое-какие навыки есть, — довольно заметила Ирка Сухоручкина. — Иначе сидели бы мы на грибной диете и слушали, как животы поют.

— Давайте и правда споем, — предложил Сергей, — пока косулька жарится. Чтоб заглушить животы.

Вокруг засмеялись. У нас петь любили не меньше и не больше, чем в любой туристской компании (другое дело, что у нас, в отличие от большинства таковых, имелся свой поэт — Игорек Басаргин). Вообще это здорово — собравшись вечером у огня рядом с друзьями, ощутить себя действительно единой компанией, где один за всех и все за одного. А лучшего средства, чем песня, для этого нет. Не придумали пока…

Солнце садится за лес на востоке. Небо розовое, как неоновая лампочка. Вокруг холма — уже ночь с ее странными звуками и осторожной жизнью, не всегда понятной и временами страшноватой. Но огонь горит, топлива запасено на всю ночь и больше, лица друзей вокруг, вкусные запахи расползаются, утверждая, что и здесь человек — хозяин. А еще это странное чувство, которое не передашь словами. Нет, не любовь, а… что-то такое ко всем, кто рядом, из-за чего они становятся самыми близкими в мире.

Даже если не вспоминать, что в этом мире у тебя и правда нет никого ближе…

…Интересно, а те, чья могила — там, у подножия, в сгустившейся темноте, — у них тоже были такие вечера?..

…Как отблеск от заката, костер меж сосен пляшет.Ты что грустишь, бродяга? А ну-ка, улыбнись!И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет:«Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»[6]

Допели… Помолчали… Ленка Черникова со смехом спросила Игоря:

— Басс, ты «Зверя Кикизела» ведь дописал? Окончание прочитай, а?

Все оживились, посыпались просьбы. Игорь не стал ломаться — взмахом руки установил тишину, сделал серьезное лицо…

…Сучья жареные трещали,И стонали голодные дети:«Ах, как хочется есть, Ванюша!»«Хлеба нет ни куска, Надюша!»Тут подходит к ним Зверь Кикизел.Говорит он им: «Здравствуйте, дети!Что в лесу этом вы потеряли,Среди нечисти дикой и злобной?»«Здравствуй-здравствуй, товарищ Мясо!!!» —Закричали голодные дети —И набросились, и сожрали,Только-только чуть-чуть обжарив……Вот идут тропинкой волки да лисы.Несут бабке обгорелые кости.Вот идут и дорогой рыдают:«Ой зачем ты гулял по лесу, Кикизел?!Аль не знал, кого в чаще ты встретишь?!Пионерия — наша сила!Пионерия — наша слава!Пионерия — наши дети!Наши лучшие дети на свете!»

— Программа «Взгляд», — оценил Вадим, когда все просмеялись, после чего на редкость гнусным голосом проревел первые строчки из наутилусовской «Хлоп— хлоп» — раньше, чем Наташка Крючкова заткнула ему рот.

Наташка Мигачева попросила, тыча в косулю коротким ножом:

— Олег, может, ты чего-нибудь прочитаешь?

Нельзя сказать, чтоб у нас собрались такие уж любители стихов. Но как я читаю, слушать любили — если исключить тот случай, когда я на спор с только-только появившимся у нас Андрюшкой Альхимовичем читал стихи два с половиной часа без перерыва и остановился только после коллективных настойчивых просьб и угроз применить ко мне физическую силу.

На этот раз все одобрительно промолчали. Я поднялся, ощущая некоторое подергиванье внутри, как всегда, когда мне надо было читать стихи, — и, еще не поднявшись до конца, уже решил, что буду читать «Молитву» Булата Окуджавы.

Пока Земля еще вертится,Пока еще ярок свет,Господи, дай же каждому,Чего у него нет:Умному дай голову,Трусливому дай коня,Дай счастливому денег…И не забудь про меня.

Пока Земля еще вертится —Господи, твоя власть! —Дай рвущемуся к властиНавластвоваться всласть.Дай передышку щедромуХоть до исхода дня.Каину дай раскаянье…И не забудь про меня.

Я знаю, ты все умеешь,Я верую в мудрость твою,Как верит солдат убитый,Что он проживает в раю,Как верит каждое ухоТихим речам твоим,Как веруем и мы сами,Не ведая, что творим!

Господи, мой Боже,Зеленоглазый мой!Пока Земля еще вертитсяИ это ей странно самой,Пока ей еще хватаетВремени и огня,Дай же ты всем понемногу…И не забудь про меня.

Странно, но я проснулся минут за пять до того, как мне надо было заступать на дежурство. Но костер горел еле-еле, возле него базарили, посмеиваясь, Колька и Арнис. Колька читал литовцу разную похабень, которую при девчонках в нашей компании толкать было не принято — до меня донеслось: «У Адама шишка — во, а е…ть-то некого…» Я усмехнулся и удобней устроился под одеялом. Я выспался. Хотелось отлить, но, раз уж сейчас вставать, то полежу. Арнис захихикал, потом спросил: «Сколькоо врэммени?» — и отправился будить нас с Сергеем и Олегом Фирсовым. Я решил не доставлять ему удовольствия отвесить мне пинка по ребрам и сел за секунду до того, как он занес ногу.

— Доброе утро, — кивнул я, хотя было два ночи. — Вы еще посторожите, а я пойду по делам.

Все по той же укоренившейся уже туристской привычке мы отрыли яму для туалета — за кустами ниже по склону, где можно было чувствовать себя в относительном уединении. Кто-то уже разместил на развилке дуба «указатель» — палку, концы которой с вырезанными буквами указывали на две стороны ровика:

Посмеиваясь, я начал делать свои дела — и…

А это что?! Мне в какую-то секунду показалось, что уже рассветает, — в принципе, в начале июля это можно различить уже в два ночи. Но, во-первых, для рассвета это зарево было слишком уж ярким и локальным.

Во-вторых, как ни крути, а рассветов на юго-востоке не бывает.

Я так обалдел, что продолжал стоять, когда, зевая, подошел Фирсов и пристроился рядом. (Я, если честно, терпеть не могу делать свои дела при ком-то еще, даже при мальчишках.)

— Ты чего, окаменел? — Он толкнул меня плечом и снова зевнул.

— Смотри. — Я щелкнул резинкой штанов. Олег еще не вполне проснулся, поэтому тупо уставился мне между ног, и я дал ему подзатыльник: — Да вон туда!

Надо сказать, в проснувшемся виде Фирс кое-какие вещи соображал быстрее моего.