В окрестностях тайны - Николай Жданов

Полковник послушно сел, положив папку на край стола.

— Вы товарищ Багрейчук? — обратился генерал к капитану.

— Так точно. — Багрейчук встал, неловко отодвигая стул, запутавшийся в ковре.

— Сидите, сидите, — сказал генерал. — Нас крайне заинтересовали сведения, которые мы получили от вас. Они очень важны. Досадно, что этот человек, — он шел к нам, надо полагать, как к людям передовой и самой гуманной идеологии, — оказался потерянным в сутолоке отступления. Скажите, вы сами видели этого немецкого лейтенанта, разговаривали с ним?

— Да нет, товарищ генерал, не пришлось, — Багрейчук заворочался на стуле и все-таки встал. — Только я немного пришел в себя после перевязки, тут как раз немцы десант выбросили. Пришлось уходить: не до него уж. Если бы знать, конечно…

— Бежали, значит, — осуждающе вставил полковник.

Капитан покраснел, желваки напряглись у него на скулах, но он сдержался.

Наступило молчание.

Плотный отодвинулся от карты и сел в кресло около генерала.

— Случается, — медленно сказал он, — бегут целые дивизии и даже целые армии. — Он вздохнул.

— Значит, вы его не видели в лицо? — опять спросил генерал.

Капитан угрюмо уперся глазами в стол.

— Вас спрашивают, — строго сказал полковник.

— Я, товарищ командующий, в бою оружия не бросал, — сказал Багрейчук бледнея, даже не взглянув в сторону полковника. — Сюда, в тыл, меня привезли насильно. Я прошу отправить меня обратно. О храбрости лучше судить не в кабинетах.

— Полегче, ты, — зашептал Синцов и дернул капитана за гимнастерку.

— Мы вас отправим обратно, — сказал генерал. — В храбрости вашей я тоже не сомневаюсь. Генерал Савицкий представил вас к ордену. Надеюсь, он делал это представление не в кабинете, чтобы не обидеть вас. — Генерал еле заметно усмехнулся, и вдруг лицо его сделалось суровым, почти гневным. — Но сейчас, — продолжал он резко, — дело не в самолюбиях и не в наградах. У нас много работы, тяжелой и страшной, благородной и очищающей. Она выпала на нашу долю, досталась нашему поколению — постараемся же не заслужить укора тех, кто будет судить нас с высоты будущего.

Он помолчал.

— Расскажите все, что вы знаете об этом, — попросил он тихо и устало.

Он, должно быть, вспомнил про чай и отпил два больших глотка.

Багрейчук казался смущенным и не знал, видимо, с чего начать.

— А где врач, делавший ему перевязку, этому немецкому лейтенанту? — спросил толстяк из своего кресла. — Нельзя ли его разыскать?

— Он остался в тылу, товарищ член Военного совета, — бесстрастно сказал полковник.

— Но кто ж там еще был и может оказаться полезным? Вот, скажем, солдат, который привел его в госпиталь?

— Погиб во время танковой атаки, — хмуро сказал капитан и повернулся к Смолинцеву. — Вот он привез мне этот пакет.

— Вы, значит, тоже оттуда? — спросил член Военного совета и пристально посмотрел в лицо Смолинцева. Глаза у него были маленькие и цепкие, как у птицы, казалось, они проникают насквозь.

— Он уж и в плену побывал, — сказал Синцов. — Бежал оттуда на самолете — вот с капитаном.

Генерал взглянул на него, но ничего не сказал.

— Сколько вам лет? — спросил полковник.

— Семнадцать, — отозвался Смолинцев, и собственный голос показался ему постыдно тонким.

— Родители есть?

Смолинцев сказал, что он отстал от матери, а отец уже давно умер. Он хотел добавить, что отец работал вместе со знаменитым парашютистом Котельниковым, но подумал, что им это не нужно.

— Расскажите, пожалуйста, как к вам попал этот пакет, — сказал генерал.

Смолинцев проглотил слюну и почувствовал, что ладони у него вспотели. Он начал рассказывать. Ему почему-то казалось, что он говорит сбивчиво, но все слушали очень внимательно.

— Значит, вы сами видели этого немецкого лейтенанта? — спросил генерал.

— Да, он сидел у нас там, на крыльце нашей школы. Мы были совсем рядом. Его повели на перевязку. Там говорили, что он сам сдался в плен — добровольно.

Генерал, казалось, о чем-то раздумывал.

— Что, если бы вы теперь увидели этого немецкого лейтенанта, вы бы узнали его?

Еще бы! Смолинцев не сомневался в этом ни минуты. И голова чердачком, длинная такая, и глаза…

— Да, я его узнаю, — твердо сказал он.

— Видите ли, — продолжал генерал, — это очень важно для нас. Вы уверены, что узнаете?

— Да, узнаю! — Смолинцев вдруг решился: — Я его чуть не убил, если говорить всю правду, товарищ генерал! Но в момент, когда я прицелился, я вдруг увидел его лицо, и с этого мгновения я помню его так отчетливо, что не могу ошибиться.

— Почему вы хотели его застрелить?

— Это было, когда мы еще не ушли из школы. Мы ждали, что немцы вот-вот ворвутся. И он как раз появился на дворе.

Генерал и член Военного совета молча пр смотрели друг на друга.

— Где же теперь, по-вашему, этот немецкий лейтенант? — спросил член Военного совета.

— Он убежал. Он, должно быть, подумал, что я все-таки выстрелю. А я узнал его в самый последний момент, понимаете! Еще бы немножко, и я бы, наверное, спустил курок.

— Та-ак, — сказал генерал. — Значит, он сначала сдался нам в плен, а потом снова убежал? При этом вы говорите, он был ранен?

— Да, доктор Тростников его перевязывал. Он говорил, что рана не очень серьезная, но что большая потеря крови.

Генерал нахмурился.

— Этого немецкого лейтенанта надо во что бы то ни стало найти. И обеспечить его личную безопасность, — сказал он. — Вы, полковник, предлагаете поручить это майору Синцову?

— Так точно, товарищ командующий.

— Пусть действуют все трое! — сказал член Военного совета, приподнимаясь с кресла.

— Я тоже так думаю, — поддержал генерал.

— Вы как, товарищ капитан?

Багрейчук поднялся и оказал, что он готов выполнять любое задание.

— Вы здоровы? — генерал подозрительно покосился на перевязанную шею капитана (кромка бинта выглядывала из-под воротника).

— Здоровья хватит, товарищ генерал.

— Так вот, — генерал посмотрел на часы, лицо его сделалось сосредоточенно-серьезным, — слушайте внимательно. Не сегодня-завтра как раз в этом районе по линии Будогощи — Пчевжы, возможно с охватом всего участка между Тихвином и Старой Руссой, мы нанесем врагу весьма сильный удар. Все готово. Удар этот будет много сильнее, чем когда-либо до сих пор. Он диктуется сложной стратегической целью. Но у вас троих будет только эта частная задача. Она трудна. Прислушайтесь внимательно к советам, которые вам даст начальник фронтовой разведки, — он сделал жест в сторону полковника и спросил, повернувшись к члену Военного совета:

— Вероятно, целесообразнее всего связать их с танкистами? Они первыми ворвутся в тыл противника. К тому же там есть и партизанские очаги. В случае каких-либо осложнений это может оказаться весьма кстати.

Член Военного совета одобрительно кивнул головой. Генерал поднялся, и все встали тоже.

— Так я и член Военного совета, и начальник разведки фронта надеемся, что вы справитесь с этой задачей. Обо всем, что будет нужно, договоритесь с полковником. Товарища Синцова мы все знаем давно. За вас, капитан, говорят ваши храбрые дела. Ну а вы, юноша, — он поднял обе руки и положил их на плечи Смолинцева. — На вас мы надеемся тоже. Вы единственный из наших людей, кто знает в лицо этого человека. Будьте внимательны и мужественны. Выполняйте свой долг, как солдат. Согласны? — спросил он вдруг и улыбнулся.

— Я выполню, — взволнованно сказал Смолинцев, — только… — голос его неожиданно дрогнул, м он замялся…

— В чем дело? — спросил генерал.

— Я еще не солдат, товарищ командующий, — Смолинцев тяжело вздохнул и низко опустил голову.

Генерал искоса посмотрел на члена Военного совета, и по лицу его прошла добрая понимающая улыбка. Должно быть, он знал, что творится в душе Смолинцева.

— Есть у вас текст военной присяги? — спросил он полковника.

— Я ее помню, товарищ командующий, — с готовностью, должно быть догадываясь в чем дело, вызвался Багрейчук.

— Вот и отлично. В таком случае, — генерал повернулся к Смолинцеву, — будешь повторять за капитаном.

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил… — начал капитан, и лицо его приобрело сурово-торжественное выражение.

— …вступая в ряды Вооруженных Сил, — повторял Смолинцев прерывающимся от волнения, но все более крепнущим голосом.

— …Принимаю присягу и торжественно клянусь, — продолжал капитан.

— …Принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников, — повторял Смолинцев.