Ангел Спартака - Андрей Валентинов

Я молчу. Уже поняла.

— Братва-ячменники! — Зубастый рот радостно скалится. — Заваруха в школе Батиата! Всех режут, всех давят! Уже и на улицу вырвались, к воротам идут, всю стражу передушили. Ну все, зови, Рим, трубачей! Видишь, госпожа Папия, и без семи моих способов обошлось. А главным там какой-то Спартак...

Свиток со стихами грека Тимофея — теми, что читал тем жарким днем Гай Фламиний, — лежит передо мной. Незнакомый почерк, чужая рука. Копия с копии.

Горе дому, которому не стоять!О палящие струги эллинов,Извели вы юных лет многолюдный цвет:Не увидеть ему ладей на обратной тропе,Ибо их сгрызетПышущая пасть безъяремного огня.Да восстонет скорбь по всей Персиде!..

Переписчик не ошибся: не «восстанет» — «восстонет». «Да восстонет скорбь по всей Персиде...» Дальше Гай перевести не успел.

Первые трупы мы увидели в самом начале тропы, за невысокой оградой маленькой брошенной виллы. Пологий подъем заканчивался, дорога исчезала, превращаясь в узкую просеку, карабкающуюся вверх, к серой вершине Везувия.

Около часа мы ехали, не встретив никого. И вот...

Четверо — трое молодых безбородых парней и старик. Все голые, только на лице у одного окровавленная тряпка. Кровь всюду: на телах, на затоптанной траве, на отброшенных в сторону легионерских калигах.

Я невольно оглянулась. Не зря опустели склоны Везувия! Быстро бегают владельцы здешних вилл!

Капуанское ополчение погибло прошлой ночью. Об этом нам крикнули с повозки, перегруженной наскоро собранным скарбом. Несчастные мулы еле перебирали копытами, подгоняемые бичом. Подальше, подальше — от Везувия, от голых трупов, от смерти!

Пустые дороги, пустые дома.

Трупы.

Мы с Аяксом молчали — беседовать было не о чем. Все утро одноглазый пытался уговорить меня подождать. Если разбили, если режут и добивают, легко попасть под горячую руку, под случайный меч, залитый свежей кровью.

Не уговорил — я слишком спешила. Спешила, сама точно не зная, почему. Конечно, в Капуе оставаться опасно, но никто не мешал задержаться где-нибудь у подножия, в одной из брошенных вилл.

Снова трупы, теперь уже семеро. Нет, больше, еще двое — за ближайшим деревом. Такие же голые, окровавленные.

Я заставляла себя смотреть. Не потому, что следовало привыкнуть и к такому. Привыкну еще, успею! С ополчением ушел Феликс Помпеян. Пыталась не пустить, да где там! Конный декурион и слушать ничего не хотел. Как только запели на Форуме трубы, как только стали читать воззвание префекта...

Гай, к счастью, остался. Хватило ума у парня.

Город теперь не узнать. Опустели шумные улицы, и глухо закрыты ставни. Тихо, лишь порою доносится чей-то плач. Убитых еще не хоронили — тех, кто погиб в Капуе. Павших здесь, на Везувии, хоронить некому.

С префектом ушло три сотни, дорогой мы так никого и не встретили. Неужели Феликс...

Поворот тропинки — и снова тела. Много, даже не стала считать. Рядом громко вздохнул Аякс.

— Жалеешь? — не выдержала я. — Это же римляне, враги, они тебя на арену бросили!

Не ответил одноглазый, отвернулся. А мне и самой не по себе стало. Не то сказать хотела, не так. И не права я: откуда тут римляне? Почти вся Капуя — кампанцы с самнитами. И еще оски — мой народ.

— Госпожа Папия! — Аякс поглядел вокруг, поморщился. — Оно вроде бы и не к месту и не ко времени. Только я доложиться не успел. Помнишь, ты велела узнать, чего это в школе Батиата выстроили? Ну там, где раньше ледник был. Для мертвяков?

Я тоже оглянулась. Отчего же не к месту? Самое место для таких разговоров. Подходящее. И время тоже.

— Храм там. Небольшой такой храмик, сейчас их в каждой школе гладиаторской строят. Храм наш, а бог этрусский, значит. А зовут его непонятно как-то. Вроде бы Ту…

Тухулка, Аякс. Спасибо.

И снова — трупы.

Гаю Фламинию я так ничего и не сказала, не попрощалась даже. И что было говорить? Наверняка понял все парень, давно уже понял. Теперь эти трупы — на его совести тоже. Приглянулась смазливая беглая рабыня, закрыл глаза, не пошел к префекту. «Разве просто человек не может помочь другому — просто человеку?» Нет, мой Гай, не может, разве что в твоем Солнечном Царстве.

Тухулка? Что делаешь ты в гладиаторской школе, этрусский бог?

Трупы...

— А ну стойте, такие хорошие, стойте — да не двигайтесь! Видал, какие молодцы — сами пожаловали! А ну!..

— Чего нукаешь? Это же Аякс, парни! Ослепли, что ли?

— Ого, одноглазый, где такую девчонку оторвал?

— Госпожа Папия! Госпожа Папия!

— ...К Спартаку, молнией! Одно копыто здесь...

Меня никто не звал на Везувий, где разбили свой первый лагерь беглецы из школы Батиата. Я нужна была им в Капуе, в Риме, в Испании, но что делать девчонке на войне? Обуза — и только. Но я поехала. Сказавши «алеф», должно говорить «бейта».

Не горжусь. Но и не жалею.

— Папия! Папия! Папия!

Сильные руки оторвали от земли, небо стало ближе, глаза ослепли от бешеного летнего солнца.

— Папия! Мы свободны, понимаешь? Мы с тобой свободны!

— Эномай...

— Ты все-таки богиня, моя Папия! Столько лет... Что там лет. Всю жизнь мечтать, сходить с ума от ненависти, от тоски каждый день умирать на потеху всякой сволочи... И тут появляешься ты. Появляешься — и мы свободны, свободны, свободны! Я все еще не верю, кажется, что это сон, я лежу на ломенном тюфяке в своей проклятой тюрьме, ты только что ушла, а завтра снова арена. И мне снится свобода. Свобода—и ты. Скажи, что это не сон, скажи!..

Мне снова захотелось жить.

Сейчас из своего страшного далека, из пропасти седого Сатурна, я вновь вижу залитый солнцем горный склон, невысокие пинии вокруг — и девчонку в мятой синей тунике, встретившую наконец своего бога. В этот миг ей не думается ни о чем — ни о войне, ни о мести, ни о том, что сказано лишь «алеф», а букв еще много, очень много.

Бог обнимает, бог шепчет ласковые слова, гладит растрепанные волосы, пытается обвязать их лентой, девчонка смеется, вытирает слезы...

Цветная мозаика на старом надгробии. Это было. Этого не отнимет даже смерть. Но сейчас я вижу и другое, то, что не могла заметить тогда, далеким летним днем. Учитель! Он стоит рядом — неслышный, невидимый, неотступный. Не спешит. Не мешает. Не торопит.

Не уходит.

Ему незачем вмешиваться. Его Ученица, Его бесхвостая обезьянка, вновь захотевшая жить, никуда не денется.

— Здравствуй, Спартак!

— Здравствуй, ангел!

Книга вторая. ВЕЗУВИЙ

— Тогда расскажи притчу, Учитель!

— Угу.

— Но если я не могу понять? Если я глупая?

— Люди вообще не слишком умны, Папия Муцила. Но дело не только в уме. Смогла бы ты объяснить молодой девушке, как сделать парня счастливым в их первую ночь? Не шевели ушами, обезьянка, Я не шучу. Смогла бы, думаю. А вот, допустим, хламидомонада...

— Хламид о... Учитель!

— Хла-ми-до-мо-на-да. Мелкая такая тварь, глазами не увидишь. Живет в воде, а размножается делением. Раз — и пополам, была одна, две стало. Объяснишь хламидомонаде, как осчастливить ее парня, которого вообше нет и быть не может?

— Я тебя уже спрашивала, Учитель. О людях. Ты и Твои братья нас не любите, завидуете нам, презираете, хотите отобрать у нас Землю. И все-таки приходите к нам, бесхвостым обезьянам. И Ты пришел!

— Объясню. Потом, если сама не поймешь. Права ты в одном: ум не только в понимании, но и в умении объяснить необъяснимое.

— Даже хламидо... хламидомонаде?

— Даже ей. Итак, представь, что ты — кувшинка на реке. Зеленые листья, белый цветок... Представила?

— Угу.

— Твоя жизнь — посреди реки, вода обтекает тебя, уходит куда-то вдаль. А ты видишь одно и то же — берег, низкий лес, небо в белых облаках. Что ты знаешь об этой реке? О том, что дальше — вверх и вниз по течению? Что ты знаешь о зиме, до нее ты просто не доживешь? Ты можешь придумать себе сказку, можешь расспрашивать проплывающих мимо рыб, но много ли знают они? А главное что ты можешь изменить? Разве что сорваться со стебля и погибнуть.

— Река — Время? Люди — кувшинки? А рыбы? Всякие... демоны, божки, духи, которым мы поклоняемся и пытаемся позвать на помощь? Но они тоже живут в реке и не знают берега? Могут проплыть немного вперед и назад — и все.

— А Я смотрю на вас всех сверху, с облака. Я вижу исток реки, ее устье, все притоки и старицы, вижу лес и поле за лесом. Не только вижу — могу спуститься вниз, и... Скажем, запрудить реку, отвести воду — или даже испарить ее, пустить белым дымом в Небеса. Но облака высоко, я не могу разглядеть каждую травинку.

— И чтобы спуститься вниз, в нужное тебе место, требуется храм Неведомого бога — и маяк?

— Умная обезьянка. Только, спустившись вниз, Я перестаю видеть всю реку. Здесь — я немногим выше кувшинки. Разве что могу ее сорвать.