Памятное. Книга первая - Андрей Громыко

Американцы говорили:

— В советском руководстве нет панического настроения. Нас это радует. Ваши лидеры — и мы это видим — не только полны внутренней решимости продолжать войну до победного конца, но делают все возможное для разгрома нацистских агрессоров. Ваша победа под Москвой произвела сильное впечатление на официальные круги в Вашингтоне, а также на наших военных.

Разумеется, все эти настроения находили отражение в средствах массовой информации. Появившиеся в первый период войны пессимистические прогнозы стали со страниц прессы исчезать под напором реалий, фактов.

Еще шли тяжелые наступательные бои под Москвой, а в Вашингтоне в первый день нового, 1942 года была подписана Декларация 26 государств. Она вошла в историю как Декларация Объединенных Наций. Так впервые появился термин, существующий и по сей день, прочно вошедший ныне в язык международного обихода, — Объединенные Нации.

По настойчивому предложению нашей страны во вступительную часть декларации было внесено положение о том, что полная победа над врагом необходима для защиты жизни, свободы, независимости и для сохранения человеческих прав и справедливости во всех странах.

Правительства государств, подписавших эту декларацию, обязались:

— употребить все свои экономические и военные ресурсы для победы над врагом,

— сотрудничать друг с другом и не заключать сепаратного мира или перемирия с общими врагами.

Так начала оформляться широкая антигитлеровская коалиция.

В битве с фашизмом по исторической логике событий нашими союзниками вместе с Англией стали и США. Налаживание, а также развитие союзнических связей между СССР и США было в годы войны исключительно важным участком внешнеполитической деятельности Советской страны.

В напряженных условиях военного времени и через советское посольство в Вашингтоне осуществлялась систематическая связь, шел активный обмен посланиями между руководителями СССР и США. Это явление было новым. Ничего подобного не было ранее в отношениях между двумя странами. По документам, которыми обменивались столицы обеих стран и которые теперь опубликованы, можно отчетливо представить, насколько жизненно важными были вопросы, поднимавшиеся и согласовывавшиеся в этой переписке.

Как правило, при получении письма от Сталина в адрес Рузвельта в советское посольство в Вашингтоне на 16-й стрит к послу приезжал военный помощник президента генерал Эдвин Уотсон. Об этом было условлено с Рузвельтом. Все делалось срочно и архисрочно. Несрочных вопросов тогда почти не было. Получив от меня, тогда еще поверенного в делах, послание Сталина, генерал немедленно доставлял его президенту. На это уходило не более пятнадцати — двадцати минут, а иногда и меньше.

Однажды в беседе со мной Рузвельт в шутку заметил:

— Уотсон, наверное, не дает вам покоя своими частыми визитами?

Я ответил:

— Господин президент, мы рады этим визитам, и, кроме того, в Москве ведь проделывается то же самое, только в обратном порядке, при передаче ваших посланий Сталину.

На беседах с Рузвельтом всегда обсуждались вопросы, касавшиеся существа проблем того времени. И прежде всего главный — как ускорить достижение победы над гитлеровской Германией.

Глубоко запали в мое сознание встречи с Рузвельтом. Твердо придерживаюсь и сейчас того мнения, что он являлся одним из самых выдающихся государственных деятелей США. Это был умный политик, человек широкого кругозора и незаурядных личных достоинств.

Вспоминаю, что при вручении верительных грамот президенту я подчеркнул:

— Как посол СССР в США, я буду работать на благо сотрудничества между нашими странами, укрепления союзнических отношений между ними.

Рузвельт в ответ заявил:

— Считаю развитие дружественных советско-американских отношений делом абсолютно необходимым и соответствующим интересам народов обеих стран.

Впрочем, обмена речами, обычными при вручении верительных грамот иностранными послами, тогда не было, и слова, которые приведены выше, были сказаны в беседе в ходе встречи. А при встрече президент сразу же со свойственной ему непосредственностью предложил:

— Дайте, пожалуйста, мне вашу речь, а вот вам моя. Завтра они будут напечатаны в газетах. А теперь лучше перейдем к разговору о возможностях организации совещания руководителей США, СССР и Англии.

Речь шла о предстоявшей Тегеранской конференции этих держав. Так мы и поступили.

Не скрою, на меня произвели сильное впечатление этот деловой стиль и непосредственность президента. Мне они понравились. Протокол побоку, идет война, так рассуждал Рузвельт. Он как будто прочел мои мысли. И мне подумалось тогда, что хозяин Белого дома — не аристократ, заботящийся больше всего о том, чтобы облечь свои мысли во внешне изящную форму и тем произвести на собеседника впечатление, а человек дела, с характером, которому может позавидовать любой генерал.

Рузвельт — человек и президент

В целом эта встреча с Рузвельтом, в ходе которой я действовал уже в качестве советского посла в США, оставила у меня хорошее впечатление. В отношениях со мной от имени США официально выступал человек, обладающий способностью вести разговор свободно, без видимой натянутости. Затронув какую-то тему, он не торопил собеседника немедленно реагировать на высказанную им мысль или предложение. Чувствовалось, что у него было желание пояснять свою точку зрения, даже если она могла показаться в общем-то ясной. Ему просто нравилось возвращаться к ней, преподнося ее каждый раз в ином словесном обрамлении и в новых ракурсах. Эти первоначальные наблюдения получали подтверждение и в моих последующих с ним беседах.

Не мог я не заметить и того, что президент старался прибегать к оригинальным выражениям, которые давались ему легко. Он любил шутку. В свою очередь Рузвельту нравилось, когда и его собеседник оживлял свои высказывания шуткой либо ироническими замечаниями, если они, конечно, не относились к самому президенту.

В то же время, беседуя с Рузвельтом, если внимательно к нему приглядеться — а я такую возможность имел на протяжении почти пятилетнего знакомства, — можно было уловить в его глазах, выражении лица налет грусти. Улыбка, иногда веселость в поведении президента казались скорее следствием каких-то внутренних усилий, призванных скрыть, а может быть, в какой-то мере и подавить тоску, таящуюся где-то в глубине души. Причиной тому служил тяжкий недуг.

Еще в 1921 году Рузвельта постигло несчастье. Он перенес болезнь, лишившую его ноги подвижности. Случилось это, когда Рузвельт отдыхал летом вместе с семьей на острове Кампобелло в штате Мэн. Однажды, вернувшись после купания в океане домой, он почувствовал недомогание и сильный озноб. Наутро у него поднялась температура. Отнялась левая, а через два дня и правая нога.

Вызванный из Нью-Йорка профессор констатировал, что у Рузвельта редкое среди взрослых инфекционное заболевание — полиомиелит (детский паралич), который получил тогда распространение в США. Через некоторое время врачи заявили, что они бессильны улучшить его состояние, и Рузвельт понял, что тяжелые последствия этого недуга он будет ощущать всю жизнь.

Однако Рузвельт и не помышлял сдаваться. Благодаря недюжинной воле он развил в своем характере качества, которые позволяли ему, особенно во время публичных выступлений, выглядеть бодрым, волевым и даже здоровым человеком.

Рузвельту много приходилось публично выступать и перед различными аудиториями, и по телевидению — его первое обращение к зрителям с голубого экрана состоялось в 1938 году, еще до того, как в 1941 году в США начался регулярный выход в эфир телевизионных передач. Традиционными были также получасовые радиообращения президента к американцам из Овального кабинета Белого дома — так называемые «Беседы у камина», которые он проводил несколько раз в году. Рузвельт умел мобилизовать необходимый резерв своей воли и сил, для того чтобы выглядеть хорошо. И ему в этом сопутствовал успех.

Во время митингов, выступлений по радио и телевидению президент говорил медленно, произносил слова четко, мысли свои излагал ясно. К жестам прибегать не любил. Выражение его лица было одухотворенным и волевым. В целом все выступления Рузвельта создавали у американцев благоприятное впечатление, вызывали к нему симпатии. И не без оснований его еще при жизни назвали «величайшим трибуном из всех современных ораторов Америки». Это произошло на одной из конференций американской Национальной ассоциации преподавателей ораторского искусства.

В последующем я не знал ни одного президента Соединенных Штатов, который в этом отношении сравнился бы с Рузвельтом. Отмечу еще одну черту, которую я и сам замечал во время встреч с президентом и о которой мне не раз рассказывали американские деятели, часто общавшиеся с ним. Он не имел манеры употреблять резкие слова по адресу своих собеседников или даже прямых политических противников. Разумеется, это не относилось к деятелям тех стран, с которыми США находились в состоянии войны.