Каменщик, каменщик - Владимир Корнилов

- Евреи не нация, - осклабился симулянт.

- Боже мой, да у тебя сталинская каша в голове, - засмеялся живчик. - Дай послушать умных людей. Так что ты, Пашка, начал про Израиль?

- Что там свои сложности. Я несколько представляю тамошних жителей. Во всяком случае, тех, кто уехали сразу после гражданской войны. Тогда тоже выпускали со скрипом. На эмиграцию решались лишь самые отчаянные. Помнишь? спросил живчика, не назвав его ответно - Филей.

- Не помню. Я из дому убежал. Наша братва больше перла в комсомол или в партию.

- Скажи лучше - в Троцкие и Зиновьевы... - хмыкнул симулянт.

- Точно, - раздалось из другого угла.

- Точно-то - точно, но без Троцких тебе вряд ли обломилась бы отдельная палата, - с недобрым прищуром поглядел в угол Филипп Семенович.

- А у меня дед прасол был. Я бы и так не пропал, - усмехнулся корпулентный мужчина.

- Так вот, Марк, - продолжал старик, - ехали в Палестину самые решительные и смелые, но, простите, не интеллигенты, а местечковые граждане. Этим легче было подняться. Они в здешнюю жизнь не больно вросли да и благодарить Россию им, честно говоря, было не за что. Жили они замкнуто, до минимума сократив общение с чуждым миром, не слишком им интересуясь и мало его понимая. Боюсь, что, осев в Палестине, они не изменились, и с той же местечковой непримиримостью делят людей на своих и чужих, коренных и пришлых. Ребята они, безусловно, храбрые, воюют превосходно, но вот мира с арабами не добьются. Очевидно, все из-за той же провинциальной узости, зазнайства, из-за нежелания понять врага и его проблемы.

- Это клевета! Израилем руководят европейски образованные люди! - Марк даже побагровел.

- Прекратите!.. Ему нельзя волноваться, - рассердилась молодая женщина.

- Ша. Тихо. Никакого спора, - шутливо вздел руки Филипп Семенович. Молодцы, детки. Завидую вам, что едете. Но сам я, грешный, полюбил Россию и ее женщин. Ничего не попишешь. Первая жена русская, вторая и третья - тоже. Дочери записаны русскими, а внуки, может, и не догадываются, что их дед семит. Прикипела еврейская душа к славянской расе, а? - подмигнул симулянту. Правда, случалось и наоборот. Что молчишь? Старшая твоя дочка - о младшей не скажу - с прожидью?

- Ну и что? Старшой брат должон быть сверху, - хихикнул симулянт.

- Смешного мало, - раздался начальственный окрик. - Наплодили полукровков - ни туда их, ни сюда... По мне такие еще вредней.

"Бедная Светка, - подумал Токарев о дочери. - Этот зверюга на мой крест не посмотрит. Что ему крест, когда он зоологически ненавидит?"

- Выкурить всех до последнего, - заключил корпулентный потомок прасола.

- Значит, сжигать не собираешься? - спросил живчик.

- Я с Гитлером воевал, - насупился корпулентный. - Но огулом фрицевское не лаю. Полезное и у него было.

- Например, своих евреев перевел? - побледнел Филипп Семенович.

- А что мне до тамошних, когда тутошних вижу больше, чем надо?!

- ... И все-таки, Павел Родионович, Израиль - типично западное государство, - повторил Марк.

- Зазнайства бы израильтянам поубавить, - вздохнул живчик. - Пашка прав. Надо им добиваться мира с арабами.

- И с палестинцами? - вспыхнул Марк.

- С этими - в первую очередь. Соорудите им нечто вроде буфера или лимитрофа.

- Арафат никогда не согласится...

- Тогда найдите другого, посговорчивей.

- Эге... - снова раздалось из угла. - Гитлера ругаешь, а квислингов ищешь.

- А ты что, за арабов? - спросил Филипп Семенович.

- Нет. Нам арабы до лампочки. По мне пусть все черные, желтые и прочие дети разных народов мотают отсюда. Кто намылился, пусть отваливает, а кто не желает, заставим.

- Точно, - обрадовался симулянт.

- А дочку от евреечки куда денешь? - усмехнулся живчик.

- Пусть они, Филипп Семенович, успокоятся. Чуть Маркушка поправится, мы сразу отправимся в так называемое местечковое государство, - сказала Ленусь и обняла мужа.

- Вы меня не поняли, - смутился старик. - Я весьма сочувствую вашей будущей родине. Воссоединить народ спустя двадцать веков - это подвиг. Но вот что меня тревожит: те же двадцать столетий мир почти сплошь пребывал христианским. А евреи, стремясь сохранить свою религию и свою самобытность, естественно, прошли мимо...

- Христианство одно из ответвлений иудаизма! - перебил старика Марк.

- Вряд ли. Но если даже так, то ответвление стало магистралью, и, отринув христианство, теряешь две тысячи лет духовного опыта. Я не так ортодоксален, как мой зять, - кивнул старик на Токарева, - но все ориентиры, все эталоны добра и зла у меня да и, наверное, у вас - христианские. А в Израиле, действительно государстве-чуде, возведенном на крови погромов, на пепле освенцимов и на ненависти всех антисемитов, боюсь, вам будет недоставать Спасителя.

- А мы Его забывать не собираемся, - сказала молодая женщина.

- Э нет, - усмехнулся живчик. - Чего уж нет, того нет... Без иудаизма как слепишь немецких, африканских, бухарских, грузинских и еще наших российских пришельцев? Вокруг сто миллионов арабов плюс заковыка с нефтью. Так что против зеленого знамени Ислама поднимай белое с шестиконечной звездой! А Христу, хоть Он оттуда родом, через две тысячи лет нету места в Иудее.

- Вы совершенно не правы. Израиль - демократическая страна, разнервничался Марк. - При демократии все возможно. Даже иудо-христианство. Я знаю таких.

- Смотри, все-то у них есть, - подивился симулянт.

Корпулентный мужчина, видимо, хотел что-то добавить, но вдруг побледнел, приподнялся на кровати и сорвал со спинки шерстяной, в косую клетку, халат.

- Ты что? Тебе ж нельзя! - удивился симулянт, но корпулентный лишь махнул рукой и выбежал из палаты.

- Доспорились... Довели мужика... - зевнул симулянт.

- А ты бы судно ему поднес, если жалостливый, - сказал живчик.

- Он при девчонке не станет...

- Позовите его. Я выйду, - предложила Ленусь.

"Мелочи больничной жизни... Как же Пашет, когда лежал, обходился? Ни я, ни Маша санитаркам рублей не совали. При своей деликатности, наверное, страдал, бедняга..." - подумал Токарев и робко взглянул на тестя. Тот лежал вполне отрешенно.

Вдруг распахнулась дверь, и форвард втащил в палату внука прасола. Тот в распахнувшемся халате стал как-то тощей и ниже ростом.

- Х-хы, х-хы, - дышал он часто, и его "х-хы" походило на стон.

"Раз, два, три..." - стал зачем-то считать Григорий Яковлевич. Секундная стрелка на ручных часах пропрыгала четверть круга, когда корпулентный прохрипел в девятый раз.

"Почти, как пульс..." - подумал Токарев.

- Да не пугайся! Главное, не дрейфь, - Филипп Семенович подошел к койке корпулентного, но тот словно его не слышал и не то стонал, не то всхлипывал.

"Шесть... восемь... двенадцать..." - продолжал считать Токарев. Получалось сорок восемь вздохов в минуту. Теперь они напоминали бульканье, будто в легкие корпулентному набуровили воды.

- Его мутит. Подставьте судно, - сказал живчик, но симулянт отвернулся к окну, а форвард распластался на своей кровати. Видимо, и его прихватило.

- Отвернитесь, деточка. Я займусь Аникой-воином, - подмигнул живчик жене Марка и достал из-под койки фаянсовый подсов. - Смелей, паря. Два пальца в пасть и разом... Э, да ты уже зеленый... Ну, мигом кто-нибудь за врачом!

Жена Марка выскочила в коридор и вернулась с заполошной докторицей. Та, отогнав живчика, села на койку корпулентного и стала измерять ему давление.

- Да он захлебнется! - сказал Филипп Семенович.

- Не учите. Вы мешаете... - Врачиха покраснела. Она никак не могла пристроить к аппарату Рива-роччи грушу, из которой выпадал резиновый шланг.

- Позовите сестру. Пусть принесет историю болезни! - крикнула врачиха. Голос у нее был растерянный.

Ночная сестра, лихая бабенка с богатым и почти неприкрытым бюстом, видимо, успела клюкнуть, но, не подавая виду, бегала расторопно. Тут же принесла большой шприц и всадила корпулентному в ягодицу.

- Легче тебе, миленький? - спросила на удивление ласково.

- Не-а, по-од-со-ов... - сквозь всхлипы процедил потомок прасола.

- Садись, красавчик, садись... - Сестра подняла его за плечи.

- Ширму поставьте, - сказала врачиха. Она упрямо листала историю болезни, но, взглянув на лихую бабенку, самолюбиво добавила:

- Уколы не помогут. Везите капельницу.

- Покличьте кого-нибудь еще, - весело сказала бабочка, и вторая медсестра вкатила желтую ширму.

"Точно такая отгораживала тещу... - вспомнил Григорий Яковлевич. - Зря я тогда к ней не входил. Проворонил ее смерть, а писатель таким опытом пренебрегать не имеет права. Неужели и этот помрет?"

С койки тестя ничего не было видно. Ширма проглотила всего внука прасола. Лишь высовывался белый, будто из пемзы, изъеденный псориазом локоть. Никаких злобных чувств к корпулентному Токарев уже не испытывал. Их смело любопытство. Он даже перестал смотреть на Ленусь. Впрочем, та сидела к Токареву спиной, заслоняя от Марка столпившихся в палате сестер и круглого, как гиревик, реаниматора.