Порно - Ирвин Уэлш

Али как бы, ну, качает головой и смотрит мне прямо в глаза.

— Я собирался тебе рассказать… — пытаюсь я объяснить, но Псих меня перебивает:

— И что в итоге? Он не сказал мне даже: «Приветик, Саймон, как твои дела, давненько не виделись», — говорит он ей, всем своим видом изображая обиду. — Нет, кто угодно, но только не он. Он прямо с ходу пытается что-то из-под меня поиметь, не сказав даже сперва: «Привет, как дела»!

Элисон отбрасывает назад челку и смотрит на меня.

— Это правда, Дэнни?

Ну вот. Очередная задница. Когда ты весь замотан и болен, и очень несложно, ну типа, предугадать, что будет дальше. Вот так вот, брат. Я уже вижу, как я встаю, весь дрожу и трясусь, как в тех ранних черно-белых кинах, где все происходит в ускоренном темпе, а кадры плохо подогнаны друг к другу. Я уже вижу, как открываю рот и указываю на него пальцем за секунду до того, как все происходит на самом деле. Потом, ага, я встаю, показываю на него пальцем, на этого мудилу без стыда и совести, и говорю ему:

— Ты никогда не был мне другом, то есть настоящим другом, как Ренте!

Лицо Психа кривится в ухмылке, а его нижняя челюсть выходит вперед, словно, бля, ящик выдвинули.

— Ты о чем говоришь? Этот мудак наебал нас всех!

— Меня — нет! — кричу я в ответ, тыча себя в грудь.

Псих замолкает, то есть совсем замолкает, но при этом таращится на меня, не отрываясь. Ну все, пиздец. Вот я и проговорился. И Элисон смотрит на него, и все такое. Они оба — две пары широко открытых глаз, вопящих о предательстве.

— Так вот оно что, — говорит он жестко, — ты был с ним заодно. — Он смотрит на Али, которая опускает голову и глядит в пол. Али умеет хранить секреты, но не умеет врать.

Я не хочу, чтобы он обвинял ее, пусть даже взглядом, так что я говорю:

— Нет, я об этом ниче не знал, и все пошло на Али и Энди. Взгляд у Психа по-прежнему напряженный, но он знает, что я не вру. Но он также знает, что это еще не все.

Я выкашливаю слова, скребя ногтем промокшую подставку для кружки:

— Уже позже я получил деньги, посланные по почте. Только мою долю, не больше.

Широко распахнутые глаза Психа как будто вгрызаются в меня, и я знаю, что не стоит даже и пытаться его обмануть, он все равно все просечет.

— На переводе был лондонский почтовый штемпель, и он пришел недели через три после того, как я вернулся сюда. Записки не было. Я его больше не видел и не слышал о нем ничего с тех пор, но я понял, что это он послал деньги, потому что больше вроде бы некому, — говорю я и добавляю, ну, малость хвастливо: — Марк меня все же не кинул! Вернул деньги.

— Полную долю? — спрашивает он.

— До последнего пенни, брат, — говорю я с долей ликования, потом сажусь на место, потому что я вдруг устал. Али укоризненно смотрит на меня, а я лишь пожимаю плечами, и она опять опускает глаза.

Видно, что Псих лихорадочно соображает. Чиста штопор в башке. Мне представляется, что у него в мозгах должно быть что-то типа тех крутящихся хреновин с шариками, ну, которые для лотереи или жеребьевки Кубка Шотландии. У него такой вид, как будто ему вправду больно, он не просто притворяется обиженным, но потом он вдруг улыбается, только улыбочка больше похожа на оскал крокодильчика, в точности как на логотипе на его голубой лакостовской рубашке.

— Да неужели? И хуеву тучу добра это тебе принесло. Али поднимает голову, смотрит на меня.

— Те деньги, что ты принес тогда для малыша… они были от Марка Рентона?

Я молчу, ничего не говорю.

Псих поднимает свой стакан виски и осушает одним глотком, потом начинает постукивать пустым стаканом по столу.

— Да, это ты правильно делаешь, что сидишь всю дорогу в ебучем ступоре, — говорит он с издевкой. — Ты ничего в жизни не сделал, ты ничего никогда и не сделаешь.

И я уже не могу сдержаться, я выпаливаю ему все; я говорю, что я делаю, делаю — я пишу историю Лейта. Псих разве что не смеется мне в морду.

— Наверное, охуительно получается, — восклицает он на весь бар, так что кое-кто из народа косится на нас.

Теперь Али смотрит на меня как на идиота или что-то типа того.

— Ты о чем говоришь, Дэнни? — спрашивает она.

А мне просто надо уйти отсюда, выйти на воздух. Я встаю и направляюсь к выходу.

— Негативная энергия, говоришь? Ладно, буду иметь в виду. В общем, увидимся.

Псих вздергивает брови, но Али идет следом за мной к двери, и мы выходим на улицу.

— Ты куда? — спрашивает она, обнимая себя за плечи.

— Мне на занятия надо, — говорю. Дует пронзительный ветер, и ей холодно; дрожит, хотя на ней теплая кофта.

— Дэнни… — начинает она, теребя пальцами застежку молнии у меня на куртке, — я вернусь туда и поговорю с Саймоном.

Я смотрю на нее и, чиста, не могу поверить.

— Ему плохо, Дэнни. Если он что-нить скажет про эти деньги, или про Второго Приза… — она в нерешительности умолкает, но продолжает: — …или про Френка Бегби…

— Ладно, иди к Саймону. Нельзя же, чтобы он из-за нас расстраивался, ведь правда? — огрызаюсь я, но ебись все конем, я ведь все помню. Мы тогда все были в Лондоне: я, Ренте, Псих, Второй Приз и Бегби, и Ренте, чиста, всех кинул. Всех нас. Но мне он деньги вернул. Теперь уже ясно, что Психу он не вернул ни хрена, но об остальных я ниче не знаю. Наверное, Бегби он ничего не вернул, Бегби ведь шизанулся, грохнул этого кекса, Донелли, и сел, хотя этот Донелли был та еще сволочь.

— Возвращайся сегодня пораньше, — говорит она, целует меня в лоб, разворачивается и снова заходит в паб.

Типа пошла утешать Саймона.

Вот так оно все и случилось, и я, ясный перец, был возбужден и встревожен, и волновался, как хрен знает кто, и когда я пришел на встречу, я им все это рассказал, всю эту лейтскую историю. А эта девчушка, Эврил, она была просто счастлива, знаешь, брат, просто счастлива. Оно того стоило, ну, просто чтобы увидеть ее улыбку. В общем, я все-таки проговорился, что я типа как вижу себя писателем, человеком ученым, нах. Самый обычный парень, но мужик с головой, выдающийся местный историк, двигатель прогресса, сотрясатель основ.

Но это, ну, не про меня. Тот парень по ящику, который рассказывает обо всех этих древних цивилизациях, ведь он никогда не скажет: эй, брат, я лучше гляну на этого кренделя из Лейта, на этого новенького. Я лично не имею, чтобы этот псих рыскал вокруг всех моих Пирамид, только оно того — ну, без мазы.

Пора бы уж с этим завязывать, да. Но, знаешь, все-таки надо попытаться, может быть, доказать Али, что я способен на что-то большее. Им всем доказать.

Когда я впервые встретил Алисой, она была эдакой странной, чудесной девушкой, с таким классным загаром, длинными темными волосами и зубами, ну прямо жемчужно-белыми. Крутая цыпочка, прямо как я, но иногда мне казалось, что будто какой-то невидимый вампир присасывался к ее шее, выпивая из нее энергию.

Она никогда не обращала на меня внимания. Она всегда была с ним. Потом, я помню, однажды она мне улыбнулась, и сердце у меня в груди разлетелось, ну, на осколки. Когда мы стали встречаться, я думал, что это так, временно, и что когда-нибудь мы разбежимся, что ей быстро со мной надоест, и ей захочется двинуться дальше. Но потом родился малыш, и она, типа, просто осталась. Вот, наверно, и причина, брат, наш ребятенок, наверняка единственная причина, почему она осталась со мной.

Но сейчас она снова похожа на ту высосанную вампиром Али, и догадайся, кто этот вампир? Это я, брат. Это я.

Интересно, она все еще там, в «Порте радости»? Я бы сходил — посмотрел, но не хочется снова с Психом встречаться. Я поворачиваю в другую сторону и направляюсь в город, где натыкаюсь на Кузена Доуда, выходящего из «Старой Соли», и мы идем к нему пыхнуть, у него квартира на Монтгомери-стрит. Довольно клевая, кстати, квартира: совсем крохотная, ну, как съемные комнаты, зато и плата не в пример меньше, чем за большую. Он ее снял уже с мебелью, со всеми прибабахами, брат, за исключением большой картины Хана, эпохи Сунь, что висит на стене над камином. И кушетка у него очень уютная. Куда я и падаю чиста в изнеможении.

Мне, пожалуй что, нравится Кузен Доуд, хотя иногда он — такой зануда, и после пары косячков и пива я рассказываю ему о своих личных проблемах.

— Ничего, приятель. Omnia vincit amor, любовь все побеждает. Если вы друг друга любите, все получится, а если нет — пора двигать дальше. Вот и все, — говорит Доуд.

Я говорю, что не все так просто.

— Есть один парень, мы с ним раньше дружили, и он с ней хороводился, и он теперь снова в городе, вернулся на сцену, ну, ты понимаешь. Мы тут увиделись, парень держался достаточно самоуверенно, ну я и высказал кое-что, что вообще-то не стоило говорить, понимаешь?

— Veritas odium parit, — говорит Доуд эдак глубокомысленно. — Правда порождает ненависть, — поясняет он для меня.

С моей стороны это чистое сумасшествие — пытаться написать книгу, хотя я свое имя пишу с трудом, и вот вам Кузен Доуд, парень как будто специально латынь изучал, а он еще и Уиджи к тому же. По Уиджи вообще-то не скажешь, что они вообще в школу ходили, но, наверное, все же ходили, да и школа эта получше нашей будет. Так что я говорю умному Кузену: