Блондинка в Монпелье - Наталия Левитина

Глава 19

Трудно иметь дело с человеком, лишённым художественного вкуса!

— Из-за вас мы потеряли целый день! — пилила я Жан-Поля утром, когда мы, наспех перекусив, вновь отправились на поиски.

Сейчас мы стояли у дома с надписью на стеклянной витрине — «Комната Ван Гога» — и собирались войти.

— Если бы вчера вы хотя бы намекнули, хотя бы словечком обмолвились… Нет же! Вы упорно водили меня по развалинам, восхищались высотой колонн римского театра и видом грешников на портале Святого Трофима. А надо было произнести одно волшебное слово: Ван Гог! И я сразу бы вам сказала, где искать детей! Я уверена, Натка прорыла траншею в тех местах, где ступала нога художника. Проползла везде с лупой в руках, благоговейно поцеловала каждый камень. И я её понимаю.

— Вы ненормальные!

— А вы напрочь лишены художественного вкуса. Как можно не восхищаться Ван Гогом!

— Да запросто.

— Следующий раз я точно вас убью.

— Хорошо, — кротко согласился Жан-Поль. — Надеюсь, вы понимаете, что это не настоящая комната Ван Гога, — он кивнул на вывеску.

Мы вошли в здание.

— Как же так?

— Она воссоздана по его картинам. Настоящая комната Ван Гога в знаменитом «Жёлтом доме» на площади Ламартин не сохранилась, дом был разрушен бомбёжкой во время войны.

Жан-Поль хоть и не ценил творчество голландца, однако хорошо ориентировался в вопросе. Мы показали фотографию миловидной женщине лет пятидесяти, работавшей здесь. Она сразу узнала молодых людей; её лицо, напрочь лишённое косметики, засияло лучистыми морщинками.

— Oui, oui, — закивала она.

Завязалась дружеская беседа. Я, как обычно, исполняла роль приятной глухонемой девочки — кивала и мычала.

Мадам поведала нам, что парень и «маленькая блондинка» побывали здесь в воскресенье. Они обязательно хотели посетить клинику Сен-Реми, где художник лечился, а также заглянуть в кафе на площади Форума, изображённое им на знаменитой картине «Терраса ночного кафе».

— Под жёлтым навесом? — уточнила я.

— Да, конечно.

— Я помню эту картину! — возбуждённо воскликнула я. — Она изумительна! Хотя Ван Гог писал её ночью, она вся сияет разноцветными красками и золотом! А какое там небо, о-о-о!

К сожалению, мадам не смогла ничего нам сказать о глобальных планах молодых людей. Куда они отправятся после того, как посетят Сен-Реми и площадь Форума? Куда поедут дальше? В какой город?

А вдруг они всё ещё здесь, в Арле?

В полдень над площадью Форума, заставленной столиками и креслами нескольких кафе, несся непрерывный гул голосов, раздавалось звяканье столовых приборов, смех. Французы поспорят с кем угодно в умении устраивать обеденный зал посреди улицы. Они ставят столики на мостовую даже в тесных переулках, предлагая посетителям насладиться трапезой и беседой, в то время как прохожие боками и сумками задевают тарелки с едой.

Кафе, изображённое Ван Гогом, выглядело так же, как и на картине. По крайней мере, навес и стены были жёлтыми.

— Ну как? — поинтересовался моими впечатлениями Жан-Поль. — Каков ваш вердикт? Вы же ценительница творчества Ван Гога. Удалось ли хозяину сохранить кафе в первозданном виде?

— Почти. Но картина гораздо ярче, — заметила я.

— Художник говорил, что написал её, не использовав ни грамма чёрной краски, рисовал только синим, фиолетовым и зелёным… Рисовал по ночам, воткнув с десяток свечей в полы своей шляпы.

— Понятно, почему арлезианцы считали его психом. Представляете, как он выглядел в этой шляпе? О, смотрите-ка, а вот ещё один художник!

Мы увидели фигуру живописца, водрузившего неподалёку от кафе треногу мольберта. Это был грузный седовласый мужчина в длинной неряшливой рубахе и шароварах, насколько колоритный и запоминающийся, что его, должно быть, нанял владелец заведения для создания особой атмосферы.

Или художнику не давали покоя лавры Ван Гога.

Вчера его здесь не было. Он увлечённо чертил простым карандашом на бумаге, полностью погрузившись в процесс, не реагируя на шум и взгляды. Казалось, ничто не заставит его оторваться от будущей картины.

Ничто, кроме просьбы нарисовать портрет за тридцать евро. Целая коллекция готовых работ — лица в полупрофиль и анфас — была выставлена рядом.

Едва мы приблизились, я тут же схватила Жан-Поля за руку:

— Смотрите!

Прямо на меня с мольберта смотрела Натка — её карандашный портрет красовался среди других набросков.

— О! — воскликнул Жан-Поль. — Значит, они здесь побывали!

— Что я вам говорила! — тоном желчной старухи заметила я. — Нечего было носиться, высунув язык, по античным развалинам! Ван Гог — вот ключ к успеху! Подсказка в нашем квесте.

— Высунув язык, — повторил Жан-Поль. — Значит — очень старательно? Упорно? Изо всех сил? Как собака?

Он опять полез за блокнотом.

— Да. Так и запишите: высунув язык и выпучив глаза. Нет, подождите, сначала узнайте у художника, когда он нарисовал портрет моей дочери.

Мсье Арман — именно так звали художника — заговорил с нами высоким голоском, что совсем не соответствовало его массивной фигуре. Я-то ждала, что эта туша исторгнет из груди шаляпинский бас, а раздалось журчанье ручейка. Да, да, молодые люди подошли к нему в воскресенье, они прогуливались тут, рассматривали фасад знаменитого кафе, заглядывали внутрь. Арман за десять минут нарисовал портрет девушки, но ребята отказались его купить — цена их не устроила.

— А сколько он заломил? — спросила я у Жан-Поля.

Мой друг передал вопрос художнику. Тот быстро смерил нас взглядом, словно прикидывая, сколько мы сами — теоретически — сможем заплатить за этот рисунок. Я видела, что он отсканировал швейцарские часы на волосатом запястье Жан-Поля… А меня осматривать никакого толку! Джинсы за пять евро, футболка за два — сирота казанская!

— Сорок евро, — неуверенно ответил художник.

Он явно накинул вдвое. В этом вопросе у меня глаз намётанный, я опытный переговорщик — если понадобится, выторгую себе Луну с неба с семидесятипроцентной скидкой.

— Отдадите за пятнадцать? — предложила я по-английски.

— Twenty, — тут же ответил художник. — Twenty euros.

Ага, когда речь идёт о деньгах, французы вдруг вспоминают, что знают английский!

— Заплатите ему двадцать евро, — кивнула я Жан-Полю, так, словно он был моим личным казначеем. Потом опомнилась: — Пожалуйста!

Милый друг безропотно отмусолил две купюры по десять евро, и я свернула в трубочку белый ватман с Наткиным портретом. Очень даже неплохим, надо сказать!

Не зная, что делать дальше, мы нашли свободный столик под жёлтым навесом и заказали минералку.

— Почему они не купили портрет? Как вы думаете, Жан-Поль? — заволновалась я.

— Сорок евро — это действительно дорого за карандашный набросок.

— Но вряд ли им Арман назвал эту цену. Запросил те же двадцать евро. Неужели у них совсем нет денег? А если они голодают? Чем платят за ночлег? — взволнованно кудахтала я. — Честно говоря, я даже не знаю, сколько у Натки с собой денег. Она запасливый хомячок. А так как она разумно распоряжается финансами и не покупает всякую фигню, то я выдаю ей на карманные расходы по первому требованию. Не представляю, сколько в результате осело в её карманах. А у вашего сколько?

— Аналогично. Ничего не могу сказать. Этьен получает стипендию и постоянно где-нибудь подрабатывает. Я ему тоже подкидываю, но очень редко, в исключительных случаях. Не переживайте, Елена. Художник сказал, ребята выглядели вполне довольными и даже счастливыми. Он принял их за влюблённую парочку… Лена, как вы думаете, наши дети действительно влюблены друг в друга?

Но это невозможно!

Я отставила в сторону запотевший бокал, и капля сползла вниз по его ледяному боку. Солнце сверкнуло прямо под моими пальцами, прорвавшись сквозь жёлтый навес. Вокруг сидели люди, они едва не касались нас локтями. Официанту приходилось показывать чудеса эквилибристики, протискиваясь с подносом между плетёных кресел.

Вчера глубоко ночью, когда Жан-Поль не только уснул, но даже принялся сладко похрапывать, а мне, конечно же, не спалось, я спустилась вниз, к круглосуточной стойке портье и попросила разрешения нырнуть в Интернет. Надеялась, что Натка появилась в Сети и оставила мне какое-нибудь сообщение. Если не письмо с объяснениями, то хотя бы намёк.

Увы, я ничего не нашла. Детёныш не отметился ни в одном из своих аккаунтов. Я понимаю, она сейчас без айфона. Но ведь и я тоже. Однако нахожу возможность зайти в Интернет. Вывесила бы статус «Чувствую себя хорошо, не тошнит, голова не кружится, дыхание ровное, кожные покровы розовые, чистые»… Нет, ничего. Никакого знака, сигнала, чтобы успокоить издёрганную мамочку.

Выяснилось, что парень-портье сносно говорит по-английски. Повинуясь смутному подозрению, я спросила у него, нет ли одноместных номеров. А так как глаза молодого человека тут же вспыхнули удивлением, я сразу пояснила: