Скалолазка и мертвая вода - Олег Синицын

Она усадила меня в кресло, положила на колени огромный альбом, исключавший любую попытку подняться.

– Советую татуировку на бедро или плечо, – не отступала она. – Посмотрите. Здесь великолепный выбор.

Может, и в самом деле сделать наколку? Совсем крошечную? Всегда хотелось иметь отличительный знак, который выражал бы твою душу.

Альпинистам, которые покорили все семитысячники бывшего Советского Союза, присваивается почетное звание «Снежный барс». Это высший титул для альпиниста. Как адмирал в ВМФ, как министр в бюрократическом аппарате… Наши мужики из клуба «Вертикаль», заслужившие подобную честь, делали себе наколку этого животного на левом плече.

Я звание «Снежный барс» не заслужила и вряд ли когда-нибудь заслужу. На семитысячники не хожу, мне больше нравится скалолазание. Оно стало частью моей профессии. Нет ничего душевнее, чем залезть на скалу или стену храма, скопировать и перевести для археологов древний текст. Если все делаешь правильно, риск для жизни не больше, чем у продавца мороженого.

Я люблю свою работу. Но где-то в глубине души мне всегда очень хотелось быть похожей на молодцов, покоривших четыре ключевых семитысячника. Работающих на пределе возможностей, на границе жизни и смерти. Ведь я тоже альпинист.

И я спросила, нет ли в альбоме белой кошки?

– Белая – только с надписью «Ласкаюсь в любых руках».

– Такую не надо! – быстро отказалась я.

– Тогда, может быть, хотите не кошку?

Я задумалась.

– А нет ли у вас черного льва?

– Черного льва? – изумилась маори-татуировщица. – Сейчас погляжу.

Она взяла у меня книгу, долго листала ее, что-то нашла и вернула.

– А если это будут два льва? – спросила она. На татуировке, которая глядела на меня со страницы, была прорисована каждая деталь. Картина была изумительно красива, от нее исходила чарующая прелесть Средневековья.

Два льва разинули пасти и вытянули лапы навстречу друг другу. Один был черный, другой красный. Вроде бы они боролись, но нижние части их тел переплетались. Интересно…

– Здорово! – восхитилась я. – Что означает эта символика?

– Знаю только, что это древний знак, – смутилась татуировщица, выгнув шею и тоже глядя в раскрытую книгу. – Может, хотите посмотреть другие?

– Нет. Мне эта понравилась. Давайте!

Тату обработала плечо антисептической мазью и перевела рисунок с кальки на кожу. Достала татуировочный аппарат, который напоминал игрушечную швейную машинку, и низко наклонилась. Машинка зажужжала, я почувствовала легкое царапанье.

– Вы напряжены, – сказала женщина. – Отдохните, расслабьтесь.

И в самом деле напряжена. Даже не замечаю. Это стресс после катастрофы меня так поздно догнал. Тот случай, когда поговорка «лучше поздно, чем никогда» откровенно обманывает.

Я кивнула и взяла с журнального столика нью-плимутскую газету. Она была недельной давности. На первой полосе красовалась фотография какого-то бассейна для рыб. Заголовок сообщал: «Взрывающиеся карпы разнесли ресторан. У туриста из Германии случился инфаркт».

Лениво пробежалась по передовице – ну и чушь! Прочла остальные статьи, самыми громкими из которых были: «Завтра мэру города исполняется сорок девять» и «Мисс Копран испекла самый большой на Северном острове вишневый пирог».

Процесс нанесения татуировки завершился, я с радостью отложила скучную газету. Расплатилась и вышла на улицу.

Нужно связаться с Жаке, но еще рано. Сделаю это ближе к вечеру.

Через дом расположилось открытое кафе. Бар в здании с низкой крышей имел и дюжину столиков на тротуаре. За одним из них ужинала пара туристов, за другим – какой-то толстяк потягивал пиво и читал газету. Остальные пустовали. Причудливо смотрелись обстриженные пихты в центре заведения.

Есть не хотелось, а вот в горле пересохло. Села за столик, настолько плотно придвинутый к одной из пихт, что хвойные лапы лежали на столешнице. В вазочке торчала одинокая роза. Я вытащила ее, понюхала. Голова поплыла от одуряющего аромата свежего цветка и терпкого хвойного запаха.

– Мне, пожалуйста, минеральной воды… – попросила я официанта. – Хотя, постойте… Мартини у вас есть?

Он кивнул.

– Плесните граммов пятьдесят… А лучше – сто пятьдесят!

Официант вновь кивнул и исчез. Я откинулась на спинку и закрыла глаза.

Вот и настиг стресс после пережитой катастрофы. Меня ломало, как при гриппе, ныло темя. Прыжок с парашютом из развалившегося лайнера – это вам не шутка! Не на лед шлепнуться поскользнувшись. Не передача «Трюкачи» на MTV. Все произошло в реальности. Поэтому ничего страшного, если выпью немного мартини, расслаблюсь, закачу скандал, разобью пару витрин…

Из глубин бара послышался грохот посуды. Я оглянулась. Официант, который наливал мне мартини за стойкой бара, тоже посмотрел назад. Оставил фужер с бутылкой и пропал в недрах бара.

– Кого-то подвел вестибулярный аппарат, – прокомментировала я и вновь вдохнула аромат розы. Возникло непреодолимое желание воткнуть ее в волосы, но я не решилась.

Официант вернулся через несколько минут.

– Неприятности на кухне? – поинтересовалась я.

– Кто-то посторонний пробрался с черного входа и обрушил стойку с тарелками, – ответил он, аккуратно ставя на стол мой заказ.

Я поблагодарила его, взяла бокал. Другой рукой потрогала острый шип на стебельке розы.

Мысли вернулись к легенде о Ганеше… В ней много неясного. Например, так и непонятно, почему инквизитор обозлился на алхимика и приказал казнить его? За то, что Ганеш выкрал тело убитого сына? Но это не повод, чтобы сразу гнать человека на костер. Тем более что «мертвая вода» вот-вот должна была быть выделена. Ганеш нарушил своим поступком какие-то инквизиторские законы? Но годом ранее инквизитор пренебрег законом и выпустил его. По сути, совершил должностное преступление.

А почему алхимик оплакивал сына три дня и три ночи? Что это за обряд такой?

Непонятные акты не давали покоя. Хорошо бы самой прочесть легенду, лучше всего оригинальный текст. Иногда при переводе теряются важные детали, которые влияют на суть. Кстати, когда буду звонить Анри, нужно поинтересоваться, откуда ему известна эта история.

Возможно, легенда об алхимике Ганеше – выдумка. Миф. Небывальщина. Сказка. В древности люди сочиняли не хуже Шарля Перро, братьев Гримм или Андрея Белянина. Во многих легендах прослеживается логика. Многие элементы содержат скрытый смысл… Какой смысл несут в себе три дня оплакивания сына – понять не могу.

Я вдруг обнаружила, что, аккомпанируя мыслям, раскачиваю бокалом с мартини. В какой-то момент наклонила его так круто, что крохотная капелька выплеснулась и упала на розу.

То, что произошло дальше, я не могу объяснить законами физики и биологии, которым меня обучали в школе и которые давались хуже, чем английский с немецким, или физкультура.

Роза мигом почернела. Ее словно накрыла тяжелая тень. Там, где упала капля, стебель переломился. Основательно, с хрустом. Будто я по нему… молотком ударила.

Цветок буквально разметало по столу. На глазах он превратился в пепел, мигом подхваченный проворным ветром с моря. Черные точки покружились вокруг меня хороводом и растаяли.

Я замерла, сидя с бокалом в руке.

Стол был таким же – с удобно устроившейся на нем лапой пихты и стоявшей по центру вазочкой. Только роза исчезла. Свежая, радовавшаяся жизни роза.

Люди в кафе ничего не заметили. Пожилая супружеская пара лениво поднялась из-за своего столика, оставив пустые тарелки и недопитое вино в фужерах. За другим столиком толстяк продолжал потягивать пиво. А я… увидела сутулого бродягу в драном пальто с короткими рукавами.

Он стоял возле стойки бара и не сводил с меня глаз.

Мне вдруг стало ясно, кто разбил посуду, чтобы отвлечь внимание официанта. Отвлечь для того, чтобы в моем бокале оказался не мартини!

Я едва не выпила эту гадость, испепелившую розу!

– А ну, стой на месте, мерзавец! – закричала я, вскочив со стула.

Он бросился бежать.

Глава 3

Барсик

Бродяга удирал, прижимаясь к стене длинного дома, расположившегося по соседству с кафе. Удирал, прихрамывая на левую ногу, нелепо размахивая руками. Полы пальто шлепали по ногам, напоминая крылья пингвина, – такие же темные и бесполезные. Я раскрутила маховик на полную и быстро настигала странного человека.

Когда стена закончилась, бродяга резко свернул за угол. В узкий переулок между двумя домами. Я нырнула следом и…

Напоролась на него. Он поджидал меня, устроив засаду. Грязные руки вцепились в мои плечи.

Первое, что я поняла – он не маори. Европеец. Только лицо сильно загорелое и до ужаса грязное. В ноздри ударил запах немытого тела и застарелого пота. Меня чуть не стошнило.

– Дай… – воскликнул он и вцепился в тот карман сумки «Найк», на котором был выведен слоган «Just do it!»[2], издевательски подбадривающий охламона; карман, в котором лежали одиннадцать без мелочи тысяч долларов. – Отдай, девка… – Еще какой-то словарный хлам. – …мое!