Улыбайтесь, сейчас вылетит птичка - Владимир Качан

И Рига такая декоративно-маленькая... Но по-прежнему красивая. "Skaista".

Скайста - напишу-ка я русскими буквами... Юрмала - тоже "скайста". Там была (да и есть) правительственная дача в Лиелупе, где мы часто играли в настольный теннис. Дача Я. Э. Калнберзиня. Она, конечно, была потом отобрана для нужд латышских демократов. Ян Эдуардович был председателем Президиума Верховного Совета Латвии и отцом Мишиной жены Велты. Дача полагалась ему по рангу, но только пока работает и еще некоторое время, пока на пенсии. Вопиющая честность старого большевика не позволяла ему совершить хотя бы попытку сделать эту дачу своим владением. И сегодня с точки зрения равных ему правительственных чиновников он бы считался простым архаичным дураком, рудиментом проклятого коммунистического режима. Тем не менее честность и нежелание делать себе хорошо за счет государства выгодно отличали Яна Эдуардовича от его сегодняшних коллег.

В этом вроде как-то даже стыдно признаваться сегодня, но большинство тех, о ком тут рассказано, - люди с идеалами. В цене у них были вовсе не деньги, а ум, талант и - прямо неудобно - сердечность... Ну а еще, конечно, чувство юмора. Да и как иначе, если учителем наших персонажей была вовсе не жизнь, а лучшие образцы литературы.

Вот, например, Леонид Филатов переезжает на новую квартиру. Основной и самой тяжелой проблемой переезда оказываются книги и книжные полки. Но когда я прихожу к нему, полки уже установлены и книги - на местах. Они занимают всю прихожую - от пола до потолка, и так высоко, что без стремянки не доберешься.

Филатов, встретив меня в прихожей, с законной гордостью библиофила показывает на полки и говорит: "Видишь, вот сколько собрал. - Потом, помолчав, добавляет: - Гордость идиота... Кому это теперь надо, кто это все прочтет?.."

И все же - кому надо, тот и прочтет! Сейчас многие из тех, "кому надо", кто не потерял охоту читать, - за бортом нашей сегодняшней жизни, боевой и кипучей, однако, кто знает, может, и не они, а именно эта наша кипучая жизнь окажется когда-нибудь за бортом.

А сейчас что, сейчас нормально... В рынок пошли... А с идеалами на рынке вообще делать нечего! Для идеалистов нормальные рыночные отношения (кинуть, подставить и т. д.) невозможны! Они рыночные отношения не признают, им, видите ли, человеческие подавай!

И смотрит такой идеалист на чужие "походы в рынок" с грустью и усмешкой, оценивая их совершенно неправильно: не с практической, а, как бы это точнее выразиться, с художественной точки зрения. Потому, вероятно, что некоторые такие "походы" и наглы, и наивны одновременно и представляют для читавшего человека интересную и удивительную художественную ценность.

Вот, например, на остановке троллейбуса - рекламный щит. На нем: "Beck’s - официальный спонсор Нового года!" Но ведь так же можно объявить себя спонсором первого снега или наступления весны! Ты что, Beck ’ s, серьезно думаешь, что Новый год без тебя не начнется или весна не наступит, если ты ее не спонсируешь? Это читающий идеалист так подумает. А нормальный человек будет благодарен фирме за то, что Новый год с ее помощью все-таки состоялся, запомнит это и купит ее пиво.

А вот мелкий рыночник торгует на Пушкинской площади двухтомником Чаадаева.

Недорого, кстати... Ну, образованный идеалист какой-нибудь наскребет денег, купит и пойдет себе... читать. А для прочих - реклама. Их надо привлечь как-то. Поэтому рядом с двухтомником - табличка. На ней продавец от руки написал: "Книги Чаадаева - лучшего друга Пушкина". ( "Ну лучшего ли?" - это еще вопрос, думает "больно умный" интеллигент, но он уже купил и ушел, а остальные, может, слышали про Пушкина и купят из уважения к нему.

Вон и памятник рядом.) И наконец для тех, кто еще сомневается, последнее:

"Из жизни гусар и женщин". Ну как тут не смотреть с "художественной"

точки зрения ?! А если еще представить себе лицо купившегося на эту рекламу человека, который пришел домой и стал читать Чаадаева в надежде отыскать там что-нибудь "из жизни гусар и женщин"... И как он будет это читать! И какое разочарование его ждет! И какую лютую злобу он испытает к надувшему его торговцу. Да что вы! Это уж совсем очаровательно! Это может быть отдельным художественным (опять-таки) произведением!

Общая же картина нашего рынка такова (она тоже не придумана, а увидена):

старик-нищий роется в мусорном баке в надежде найти там что-нибудь полезное для себя. И когда находит, складывает все в яркую красную сумку с надписью "Winston"...

А вот если сам "интеллигент" делает попытку войти в рынок вместе с другими, это выглядит так по-детски, что даже трогательно.

"Никто из нас не Карамзин. А был ли он, а было ль это - пруды и девушки вблизи и благосклонные поэты?" - так заканчивается стихотворение Г. Шпаликова, которое я вспоминаю, посетив Петербург. В очередной раз ритуальный обряд - поездка в Павловск, Царское Село, лицей...

Там, в Павловске, каждое лето на берегу пруда играл тихий такой квартет еврейских музыкантов. Очки, смычки, пюпитры с нотами, черные смокинги, Брамс, Шопен, Моцарт, Вивальди... Самое легкомысленное, что они тут играли, - Штраус.

И в этот приезд я снова их увидел. Те же лица, но отчего-то в красных уланских или гусарских, не знаю, костюмах. Высокие, воинственные кивера топорщились над печальными еврейскими носами, над очкастыми физиономиями.

Кто их обрядил так по пути в рынок?.. Это выглядело глупо и почти страшно, как выглядел бы, допустим, Шамиль Басаев в балетной пачке. Тот же состав:

трое скрипачей и один виолончелист. Только играют теперь "Хэлло, Долли" и что-то из репертуара "Битлз". Даже не Хренникова из фильма "Гусарская баллада", что еще хоть как-нибудь оправдывало бы их наряд, а именно репертуар поп-группы; они и впрямь сейчас группа, только почему в киверах, почему на скрипках и виолончели? Вся эклектичная смесь, видимо, для считанных иностранцев, которые здесь прогуливаются и, может быть, кинут в кивер пару долларов, если повезет... Грустно, девушки... Да и впрямь, были ли пруды, девушки и поэты - будто и не было вовсе, так... почудилось. Так что попытки ходить в наш рынок на академических ножках классики пока действительно наивны и нелепы.

Скорее это получается у других, кого идеалы, так мягко скажем, не обременяют. У наших соседей по даче была коза по имени Роза. Наши соседи весьма состоятельные люди, и, что самое главное, они горой за демократию:

первыми вывесили над своей дачей в августе 1991 года трехцветный флаг и ринулись на своих джипах в Москву защищать ее, демократию то есть. Им было что защищать, наверное, а кроме того, тогда все верили в силу реформ. Но я о другом. Я о козе Розе. Они ее пасли, очень ласково с ней обращались, называли Розочкой и по всему считали ее чуть ли не членом семьи. А Роза, в свою очередь, любила их, вела себя, как очень умная собака, понимала команды, интонации и, кажется, начинала даже понимать человеческую речь. Не забывала она и выполнять свои основные функции, то есть поить всю семью молоком. Все, короче, были друг другом довольны. В то самое лето, лето обретения нами с вами свободы, мы приехали на дачу позднее обычного, устроились, распаковались и первой, кого увидели, была наша соседка, худая, ласковая дама в кофте не по размеру, с желтыми зубами и в старомодных очках.

Именно она чаще всего пасла козу, и часто на нашем участке, потому что нашу траву Роза предпочитала всем прочим. А что, жалко, что ли? Мы к Розе тоже привыкли. Но тут мы что-то козу не узнаем. Да и называет ее соседка другим именем.

- А где же Роза? - спрашиваем.

И соседка радостно так говорит и при этом нежно гладит вторую козу:

- А Розочку мы съели. И ее, и козленочка ее.

Таким тоном люди обычно сообщают о рождении ребенка, с оттенком гордости за сообщаемый рост и вес. Вот, мол, как у нас в семье все ладно, разумно и правильно. Розочка молоко давать перестала, но мы ее употребили с пользой.

Ушла из жизни она недаром. Видите, как все у нас хорошо. И следующую козу все гладит, гладит ласково...

Или другая такая же ласковая дама, обсуждавшая с подругой, давать ли ей маме в долг деньги под проценты, и если да, то под какие. Какие идеалы, Бог с вами! Они с ними давно разобрались. Вот они-то как раз с легкостью и без всякого напряжения вошли в рынок, это оказалось их стихией. Что же касается моих друзей, то им просто повезло, что, несмотря на зыбкую, нетвердую, нематериалистическую почву, на которой они выросли, они стали теми, кем стали. Впрочем, сила их характера тоже сыграла свою роль. Но поэтическая основа и даже романтизм с идеализмом - все осталось при них. Каждый шел своей дорогой, у всех своя судьба, но, что бы они сегодня ни делали, что бы ни говорили миру - кто рассказом, кто стихами, кто музыкой, - ясно, что корни сказанного или спетого - из одного дерева, которое росло тогда то ли в Ашхабаде, то ли в Риге, то ли в маленьком палисаднике перед Щукинским училищем. Легкомысленный ветерок нашей юности шелестел листьями этого дерева. Тогда... Давно... Но гляньте, оно и теперь стоит. Деревья живут дольше людей...