Скоро полночь. Том 2. Всем смертям назло - Василий Звягинцев

Мало того, что он как бы постоянно носил в руках раскрытый, не поддающийся подделке паспорт (в виде спектра индивидуальных ментаизлучений), так он просто технически не мог существовать вне касты, к которой принадлежал от рождения. В любую другую внедриться невозможно даже гипотетически, как туземцу с Фиджи в национальном костюме устроиться в Москве летчиком-испытателем на авиационный завод. Даже труднее.

— Тоскливо у них там, — сказал Шульгин, услышав об этом. — Пожалуй, в Ниневии, где я на рынке подвизался, степеней социальной мобильности побольше было.

— Дело привычки, — не согласился Скуратов. — Если ты родился мужчиной, идея о превращении в женщину приходит в голову только в результате глубокой психической патологии. Кстати, надо будет и об этом спросить. Хороший вопрос, перспективный.

— Меня их социальное устройство все больше и больше интересует. Ты об этом поподробнее. Внутренняя организация каст и варн, система взаимоотношений, конституционное устройство. Методики управления «низшими», полуразумными и совсем безмозглыми. Какие еще виды, кроме монстров, они используют, — Новикову хорошо запомнились многочисленные боевые членистоногие. — Что у них за экономический базис и идеологическая надстройка.

— И самое главное, — вернулся Шульгин к наиболее заинтересовавшей его теме, — с кем они воюют? С другими «государственными образованиями», или вся их десантно-штурмовая армада — орудие внешней экспансии?

— Слушайте, братцы, меня, кажется, озарило! — воскликнул Воронцов. — Как вам такой вариант — давным-давно эти ребята по тоннелям или каким-то другим способом проникли в еще одну параллель, уровня нашего позднего феодализма, скажем. С ними и воюют, рабов захватывают, сырье добывают… Очень, по-моему, все сходится. А господин Урх нам лапшу на уши вешает.

— Какие, к черту, тоннели, если они до Валгаллы добрались! — не согласился Левашов.

— Одно другому не мешает. И я бы, на всякий случай, попробовал с теми тоннелями, что нам известны, поэкспериментировать. Заодно и с товарищами Ляховыми повстречаться. Давно не виделись…

— Все узнаем, друзья мои. Только без спешки. Я сначала собираюсь все же в личности «объекта» разобраться. Чтобы он нам был ясен и понятен, как вот этот компьютер. — Скуратов указал на открытый ноутбук. — Где нажать, чем щелкнуть, чтобы на выходе получить стопроцентно однозначный результат. А без этого мы будем спрашивать про одно, он нам отвечать совсем про другое, и вовек не догадаемся, как все обстоит на самом деле.

— Утрируешь? Уж он-то в наших мыслях и эмоциях совсем неплохо разбирается.

— Ни в коей мере. Слова из долговременной памяти выдергивать и эмоциональный настрой ощущать — еще не значит «разбираться». Вы же сами заметили — очень часто он отвечал на вопросы «под суфлера». Так, как мы уже сами себе ответили. Истинная же суть до него просто не доходила. Пример. Если ты не изучал японскую культуру, никогда не поймешь, почему японец без специальной просьбы не кинется помогать незнакомому человеку…

Шульгин был в курсе, поэтому молча улыбнулся.

— Большинство европейцев подумает, что японцы черствы и равнодушны, а с их точки зрения они просто очень деликатны и не могут насильно сделать человека своим должником. Поскольку, по их понятиям, помощь требует обязательной ответной услуги. Помочь без просьбы — в некоторых случаях это почти то же самое, что кошелек на улице отнять… Я всегда во вводной лекции демонстрирую студентам две пересекающиеся окружности. Сектор, общий для обеих, — это зона взаимопонимания общающихся субъектов. Он бывает больше или меньше, но никогда не превышает половины, иначе центр одной окружности окажется внутри другой, что невозможно при сохранении личной идентичности. Так это для субъектов общей культуры и языка…

— Идея ясна, — кивнул Воронцов. — На самом деле, смешно браться за работу синхронного переводчика на научном симпозиуме по международному морскому праву, владея лексиконом Эллочки…

— И даже Фимы Со́бак, — согласился Новиков.

Теперь в недоумении оказался Скуратов. «12 стульев» ему прочитать негде было.

— Ну, пока время терпит — работай, — сказал Шульгин. — А нам, пожалуй, пора к деду Косте наведаться…

На Валгаллу теоретически попасть было совсем нетрудно. Выставить три верньера в нужные позиции, минутное ожидание накопления заряда в конденсаторах — и готово! Однако Олегу пришлось повозиться несколько часов, настраивая машину с учетом всех случившихся до того нарушений метрики пространства и времени, сдвигов и деформаций, вызванных включением чужих систем, а равно и возможного присутствия у входа и выхода канала неприятельских следящих устройств.

Ему нужно было найти единственную пространственно-временную точку. Ни раньше, ни позже, ни правее, ни левее. Желательно — примерно через неделю после прибытия туда Удолина с пленником и соратниками. Совсем ни к чему было встретить там самих себя в любых предыдущих реинкарнациях, явиться в дни, когда там проживала (будет проживать) семья наркома Шестакова и бывший старший лейтенант Власьев, пересечься с неперевоспитанными Дайяной и Лихаревым.

Сложная задача — исключить (или должным образом компенсировать) пресловутый принцип неопределенности. Примерно как автоматическая посадка на Луну ракеты с луноходом. При вычислительной технике и системах управления тысяча девятьсот семидесятого года.

И все-таки решаемая.

Немного поспорили, кому именно идти в очередной поход. Хотели все, кому довелось пожить на «первой Валгалле»: у кого тяга к очередным приключениям, у кого просто ностальгия. Левашова и Скуратова отсекли сразу. Один должен обеспечивать стационарную СПВ-систему с парохода (мало ли что может случиться), второй — продолжать работу с дуггуром.

И Воронцову с Натальей лучше было оставаться на месте. Тьфу-тьфу, но одна дурацкая случайность, от шальной пули до нападения суперкота, лишит их единственного моряка, командира корабля и военно-морской базы.

— Тебе, Антон, пожалуй, тоже не стоит, кто его знает, как Дайяна, если встретимся, и ее курсантки на твой фенотип отреагируют, — сказал Новиков тоном приказа. И, слегка смягчая, добавил: — Если мы не вернемся, на Земле больше толком распорядиться некому. С учетом жизненного опыта.

Вроде и в шутку, а ведь совершенно правильно по сути. Не вернуться можно очень легко, и кто тогда останется координатором, понимающим в человеческих и нечеловеческих проблемах?

— А я? — вмешался Ростокин, до этого не проявлявший активности. — Я у вас там никогда не был. Хотелось бы. И пригодиться могу.

— Спора нет, — ответил Шульгин, будто впервые в жизни оглядывая мощную фигуру Игоря. — Можешь. Проявил. Доказал. Корреспондент, опять же.

А не доживем, мой дорогой,Кто-нибудь услышит, вспомнит и напишет,Кто-нибудь помянет нас с тобой.

— Александр, — с возмущением ответила на его цитату из «Застольной»[34] Алла, — что у тебя за настроение?

— Нормальное у него настроение, — с усмешкой, не очень понятной для девушки, родившейся на восемьдесят лет позже, ответил Новиков. — Ты тоже жена журналиста, так послушай текст целиком…

Своей гитары у Андрея под рукой не было, но в углу салона, на подиуме имелся электроорган, совмещенный с синтезатором и выведенный на восемь колонок по всем переборкам. Перекинув несколько тумблеров, Новиков выбрал нужный режим. Наклонил поудобнее микрофон. Откинулся на спинку и начал играть…

Хорошая все-таки техника, что угодно позволяет изобразить.

Аккомпанемент семиструнки, на заднем плане поддерживаемой словно бы неуверенными, но четко в такт попадающими переборами трофейного «Хохнера»[35]. Где-то вдали едва слышны звуки отдаленного боя. И при этом специфическая акустика большой землянки, где слушают песню, дышат, шаркают по полу подошвами сапог, гремят кружками и звенят стаканами десяток хорошо отдыхающих, до следующего боя, офицеров.

Кто поближе годом рождения к тому времени, кто с детских лет помнил документальные и наскоро снятые в Алма-Ате художественные фильмы военных лет, сразу проникся настроением. Для остальных получилась экзотика. Тем более, что и тональность своего голоса Андрей подрегулировал, как надо. Что-то среднее получилось между Бернесом, Крючковым и им самим.

— От Москвы до БрестаНет на фронте места,Где бы не скитались мы в пыли,С «лейкой»[36] и блокнотом,А где и с пулеметомСквозь огонь и стужу мы прошли.

Без глотка, товарищ,Песню не заваришь,Так давай за дружеским столомВыпьем за писавших,Выпьем за снимавших,Выпьем за шагавших под огнем!

Есть, чтоб выпить, повод —За военный провод,За «У-2», за «эмку»[37], за успех…Как пешком шагали,Как плечом толкали,Как мы поспевали раньше всех.

От ветров и водкиХрипли наши глотки,Но мы скажем тем, кто упрекнет:— С наше покочуйте,С наше поночуйте,С наше повоюйте пятый год!

Там, где мы бывали,Нам танков не давали.Репортер погибнет — не беда.Но на «эмке» дранойИ с одним «наганом»Мы первыми въезжали в города.

Помянуть нам впоруМертвых репортеров.Стал могилой Киев им и Крым.Хоть они пороюБыли и герои,Не поставят памятников им.

Так выпьем за победу,За свою газету,А не доживем, мой дорогой,Кто-нибудь услышит,Снимет и напишет,Кто-нибудь помянет нас с тобой.

Жив ты или помер —Главное, чтоб в номерМатерьял успел ты передать.И чтоб между прочим,Был фитиль[38] всем прочим.А на остальное — наплевать.

Андрей замолчал, только орудийные раскаты и пулеметные очереди еще слышались из динамиков, медленно затухая. Потом внезапно прорезалась мелодия «Прощание славянки», наигрываемая на одной трубе, и тоже стихла.