Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2 - Мурасаки Сикибу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приблизился конец года, и госпожа Оомия поспешила приготовить внуку – теперь одному ему – новогоднее платье. Множество великолепных нарядов было сшито, но, по-прежнему чувствуя себя обиженным, юноша и смотреть на них не хотел.
– Я не уверен, что вообще пойду во Дворец. Так что не стоило вам утруждать себя, – заявил он.
– Вы говорите словно старик, лишившийся последних сил, – попеняла ему госпожа.
– Разумеется, я не старик, но мне кажется, что сил у меня и в самом деле уже не осталось, – тихонько, словно ни к кому не обращаясь, проговорил юноша, и слезы заблестели у него на глазах. «Видно, не может забыть ее», – подумала госпожа, и так обидно ей стало за внука, что она едва не заплакала.
– Даже в самом жалком положении очутившись, мужчина должен уметь сохранять достоинство, – сказала она. – Не годится проявлять такое малодушие. Да и о чем вам печалиться? Сегодня это тем более не к добру.
– В самом деле – о чем? Вот только люди смеются надо мной, называя придворным без ранга. Знаю, что это ненадолго, но мне неприятно бывать во Дворце. Был бы жив мой дед, меня никто даже в шутку не осмелился бы попрекнуть низким званием. Я понимаю, что не должен сторониться отца, но он слишком суров, и особой доверительности меж нами нет. Даже в его покои я не смею заходить и вижусь с ним лишь тогда, когда он бывает в Восточной усадьбе. Одна лишь госпожа Западных покоев добра ко мне. Ах, если бы была жива матушка!
По щекам юноши текли слезы, и он пытался их скрыть. Печаль его была столь трогательна, что госпожа Оомия не выдержала и тоже заплакала.
– Печаль сокрушает сердце каждого, кто потерял мать, какого бы звания он ни был, – говорит она. – Но все люди раньше или позже достигают того положения в мире, которое им предопределено, и тогда уже никто не осмеливается ими пренебрегать. Не поддавайтесь же мрачным мыслям! Как жаль, что ваш дед так рано оставил нас! Разумеется, вы имеете надежного покровителя, но, к сожалению, он не всегда откликается на мои просьбы. А господин министр Двора, хоть люди и превозносят его до небес, совсем переменился ко мне, и я не устаю сетовать на собственное долголетие. Когда же вы, человек, только что вступивший в жизнь, начинаете по пустякам падать духом, мир представляется еще более безотрадным.
Первый день года Великий министр, воспользовавшись тем, что его присутствие во Дворце не обязательно, провел в доме на Второй линии, предаваясь всевозможным тихим удовольствиям. Следуя примеру человека, известного в мире под именем министра Ёсифуса[21], он любовался шествием Белых коней из своего собственного дома, да и остальные обряды, которыми принято отмечать наступление Нового года, справил в своей усадьбе, причем с гораздо большим размахом, нежели тогда, когда этому было положено начало.
По прошествии Двадцатого дня Второй луны Государь изволил посетить дворец Красной птицы. Весеннее цветение еще не достигло полной силы, но на Третью луну приходилась годовщина со дня кончины Государыни-супруги. Впрочем, вишни, распустившиеся раньше других, всегда таят в себе какое-то особое очарование.
Во дворце Красной птицы не пожалели сил, чтобы достойно встретить Государя. Все было приведено в порядок и начищено до блеска. Не менее тщательно подготовились к церемонии и те, кому предстояло сопутствовать Государю, – его свита, в которую вошли все высшие сановники и принцы крови, поражала великолепием. Придворные были в желтовато-зеленых парадных платьях, надетых поверх нижних одеяний цвета «вишня», а Государь был в красном.
По особому указу в церемонии участвовал и Великий министр. На нем тоже было красное платье, и словно одним светом светились они с Государем, так что иногда трудно было отличить одного от другого.
Было в этой церемонии что-то такое, что делало ее непохожей на предыдущие. Наряды людей, праздничное убранство – все казалось необычным.
Ушедший на покой Государь за последние годы стал еще прекраснее, какая-то особая утонченность появилась в его чертах.
Вместо обычных стихотворцев пригласили десятерых наиболее одаренных учащихся из Палаты наук и образования. Им, словно в Церемониальном ведомстве, были розданы темы. Похоже было, что Государь задумал подвергнуть испытанию сына Великого министра.
Робких школяров, не помнивших себя от страха и вид имевших весьма растерянный, посадили в ладьи, и они поплыли по пруду – каждый к своему острову[22].
Солнце спускалось все ниже, по водной глади скользили ладьи с музыкантами, звучала музыка. Ветер, прилетая с гор, вторил голосам инструментов, сообщая им особую прелесть.
Юноша из дома Великого министра с трудом скрывал досаду: «Почему я должен корпеть над стихами, вместо того чтобы развлекаться вместе со всеми?»
Когда исполняли танец «Трели весеннего соловья», невольно вспомнился тот давний праздник цветов[23]…
– Доведется ли нам еще раз увидеть что-нибудь подобное. – вздохнул бывший Государь, и Великий министр унесся думами в прошлое. Когда замолкла музыка, он поднес бывшему Государю чашу:
– Поют соловьи,Точно так же как пели когда-тоВ те давние дни.Но совсем другие цветыТеперь окружают нас…
Вот что ответил бывший Государь:
– Девять врат далеки.Где-то там, за густыми туманами,Но сегодня и здесь,В бедном моем жилище,Весну возвестил соловей…
Принц Соти, которого называли теперь принцем Хёбукё, поднеся чашу нынешнему Государю, сказал:
– Флейт голосаДоносят до нас звучаньеМинувших времен.Соловьи, и они в этот деньПоют точно так же, как прежде.
Тонко сказано, не правда ли? Приняв чашу, Государь произнес с неповторимым изяществом:
– Поют соловьи,С ветки на ветку порхая,В их пенье – тоскаПо былым временам. Видно, раньшеБыли ярче даже цветы.
Церемония носила частный характер, и то ли чаши предлагались не всем, то ли не всё сочли нужным записывать…
Музыканты располагались поодаль, и музыки почти не было слышно, поэтому Государь распорядился, чтобы принесли струнные инструменты и раздали присутствующим. Принцу Хёбукё досталось бива, министру Двора – японское кото, а кото «со» поставили перед бывшим Государем. Китайское кото, как всегда, отдали Великому министру. Все они были выдающимися музыкантами своего времени и в совершенстве владели приемами игры, но, говорят, в тот день им удалось превзойти самих себя.
В церемонии участвовали многие придворные певцы. После «Благословенья» они запели «Деву из Сакура»[24]. Скоро на небо выплыла прекрасная, окутанная легкой дымкой луна, на островах замерцали огни, и празднество подошло к концу.
Стояла поздняя ночь, но уехать, не засвидетельствовав своего почтения Великой государыне, было бы неучтиво, и Государь отправился во дворец Каэдоно. Его сопровождал Великий министр. Немалую радость доставили они Государыне.
Увидев ее, давно уже миновавшую пору расцвета, Великий министр невольно вспомнил ушедшую Государыню и с досадой подумал: «Есть же люди, которые надолго задерживаются в этом мире…»
– Я совсем стара и все забыла… Но ваше милостивое посещение заставило меня вспомнить о былых днях. – сказала Государыня плача.
– С тех пор как покинули меня мои близкие, я не различаю даже прихода весны… Но сегодня рассеялась тоска. Надеюсь, что еще не раз. – молвил Государь.
Министр, тоже произнеся все, что полагалось, заверил:
– Почту за честь снова навестить вас…
Особенно не задерживаясь, они поспешили в обратный путь, и, глядя на величественную свиту министра, Государыня встревожилась. «С каким чувством вспоминает он прошлое? Предопределение его все-таки исполнилось, и он стал оплотом Поднебесной, а все мои попытки воспрепятствовать этому…. – думала она, раскаиваясь.
У Найси-но ками тоже оставалось теперь немало досуга, чтобы предаваться воспоминаниям, и часто, не в силах превозмочь сердечного волнения, она спешила украдкой вручить письмецо посланцу-ветру…
Великая государыня, постоянно чем-то недовольная, жаловалась на недостаточные размеры своего годового содержания и вознаграждений. Удрученная собственным долголетием, из-за которого ей пришлось жить в столь неблагоприятные для нее времена, она испытывала сильнейшую тоску по прошлому и не скрывала своей неприязни к настоящему. Старея, она становилась все сварливее, и даже ушедший на покой Государь не мог выносить ее общества, ибо трудно было найти более докучливую особу.
Сын Великого министра, прекрасно справившись в тот день с данной ему темой, стал называться синдзи[25]. К испытанию были допущены лишь старшие по возрасту и самые одаренные юноши, выдержали же его только трое.
В день Осеннего назначения сыну Великого министра были присвоены Пятый ранг и звание дзидзю.
Он не забыл о дочери министра Двора, но, к его величайшему огорчению, она по-прежнему находилась под строгим надзором, и, как он ни старался, увидеть ее ему не удавалось. Лишь иногда, когда позволяли приличия, молодые люди обменивались письмами, и тоска царила в сердцах у обоих.