Новиков-Прибой - Людмила Анисарова

Первым был доставлен в операционный пункт капитан 1-го ранга Юнг. Когда его несли, он был ранен в третий раз. Осколок величиной в грецкий орех пробил ему, как определил старший врач, печень, лёгкие, желудок и застрял в спине под кожей. Быстро извлечённый осколок оказался настолько горячим, что его нельзя было удержать в руках. Командир, пока ему перевязывали раны, продолжал выкрикивать в бреду:

— Право руля… Почему ход убавили?.. Передайте в машины — девяносто оборотов…»

Книга «Бой» последовательно и точно (и это уже не только заслуга автора, но и серьёзный вклад в Цусимскую эпопею сотен оставшихся в живых и опрошенных им участников битвы) восстанавливает картину сражения, начавшегося 14 мая 1905 года и закончившегося к вечеру следующего дня полным разгромом русской эскадры.

Не вдаваясь в тактические подробности и детали боя (много раз описанного специалистами, которые по сей день спорят, например, об ошибочном манёвре Того в самом начале сражения и о растерянности и безволии Рожественского, имевшего четверть часа для того, чтобы воспользоваться ситуацией, и не сделавшего этого), проследим за тем, что непосредственно видел и пережил на своём корабле баталер Алексей Новиков в течение двух роковых дней.

Утро 14 мая началось почти как обычно: на «Орле» отбили две склянки, затем на верхней палубе горнист заиграл побудку. Сразу же на палубах залились дудки капралов и старшин, раздались привычные команды: «Вставай! Койки вязать!»

Только в эту тревожную ночь (все знали, что столкновение с японцами неизбежно) немногие из матросов пользовались подвесными койками: прикорнули где попало. Никто не раздевался. Поэтому после побудки быстрее, чем обычно, оказались у умывальников, наскоро освежались холодной забортной водой. Потом, как обычно: завтрак, уборка палубы и других помещений.

Всё как обычно? Но баталер Новиков не мог не заметить и «подстерегающую» серую мглу, висящую над волнующимся морем, и то, как «медленно поднималось багровое солнце, словно распухшее от напряжения». Баталер Новиков это увидел и сохранил в памяти, а писатель Новиков-Прибой через много лет нарисовал нужную картину одной скупой фразой.

Эскадра, разделённая на две колонны, шла девятиузловым ходом по курсу норд-ост 50°, направляясь в Цусимский пролив. Правую колонну возглавлял броненосец «Суворов» под флагом вице-адмирала Рожественского, левую — броненосец «Николай I» под флагом контр-адмирала Небогатова. Впереди строем клина двигались разведочные крейсеры «Светлана», «Алмаз» и «Урал».

«В начале шестого, — вспоминает Новиков-Прибой, — наши сигнальщики и мичман Щербачёв, вооружённые биноклями и подзорными трубами, заметили справа пароход, быстро сближавшийся с нами. Подойдя кабельтовых на сорок, он лёг на параллельный нам курс. Но так шёл он лишь несколько минут и, повернув вправо, скрылся в утренней мгле. Ход он имел не менее шестнадцати узлов. Флага его не могли опознать, но своим поведением он сразу наводил на подозрение — несомненно, это был японский разведчик. Надо было бы немедленно послать ему вдогонку два быстроходных крейсера. Потопили бы они его или нет, но, по крайней мере, выяснили бы чрезвычайно важный вопрос: открыты мы противником или всё ещё находимся в неизвестности? А в соответствии с этим должна была бы определиться и линия поведения эскадры. Но адмирал Рожественский не предпринял никаких мер против загадочного судна».

Это был, как выяснилось после боя, японский вспомогательный крейсер «Синано-Мару», находившийся в ночной разведке. Перед рассветом он натолкнулся на госпитальное судно, привлечённый его яркими огнями. Спустя некоторое время была открыта японцами и вся русская эскадра. Командир названного разведочного крейсера капитан 2-го ранга Нарикава сейчас же телеграфировал адмиралу Того: «Враг в квадрате № 203 и по-видимому идёт в Восточный пролив».

Около семи часов с правой стороны, дымя двумя трубами, показался ещё один корабль, шедший сближающимся курсом. Когда расстояние до него уменьшилось до 50 кабельтовых, то в нём опознали лёгкий неприятельский крейсер «Идзуми». Целый час он шёл с русскими одним курсом, как бы дразня их.

Адмирал Рожественский сигналом приказал судам правой колонны навести орудия правого борта и кормовых башен на «Идзуми». Но тем только и ограничились, что взяли его на прицел. А русские быстроходные крейсеры и на этот раз ничего не предприняли.

На баке «Орла» слышались недовольные разговоры: «Что же это адмирал не приказывает открыть огонь по японцу?»

На верхней палубе Новиков встретил инженера Костенко, передвигающегося при помощи костылей (он незадолго до этого порвал связки, но, получив необходимую помощь на госпитальном судне, пожелал вернуться на «Орёл»), В книге этот эпизод в пересказе баталера Новикова выглядит так:

«Мы остановились около борта, против офицерского люка. Вокруг нас никого не было. Он заговорил со мною:

— Как и надо было ожидать, нам не удалось проскочить мимо японцев незамеченными. Значит, скоро предстоит сражение. А раз так, то зачем же мы продолжаем вести с собой транспорты? Пока не поздно, их можно отослать в какой-нибудь нейтральный порт. Сделать это легко. Прежде всего, нужно отогнать японский крейсер. А тем временем транспорты воспользуются мглистой погодой и скроются в морской дали, ничем не рискуя. От такого манёвра будет тройная польза: во-первых, уцелеют транспорты, во-вторых, наши крейсеры, освобождённые от несения охраны ненужного в бою обоза, могут принять более активное участие в предстоящем сражении, в-третьих, эскадренный ход наших боевых судов увеличится с девяти до двенадцати узлов».

Одним словом, инженер Васильев был крайне недоволен действиями Рожественского. Новиков не понимал. Как же так? Васильев не раз внушал ему мысль: чем хуже будут дела России на войне, тем больше выигрывает от этого революция. Не так ли?

«Васильев сурово сдвинул чёрные брови:

— Совершенно верно. И я не думаю отказываться от своих слов. Если японцы разгромят вторую эскадру, последнюю надежду нашей империи, то это будет поважнее, чем разорвать бомбой какого-нибудь министра или даже великого князя. Поражение войск — это крах всей государственной системы. Уже теперь сами защитники власти перестают верить в эту власть. А с другой стороны, надвигается страшная сила разгневанных народных масс. Конечно, несмотря ни на что, правители никогда сами не уходят от власти. Они всегда ждут, пока их не зарежут их же верноподданные, — ждут революции. Всё это для меня ясно. Но в то же время я не могу без боли в сердце думать о гибели наших кораблей, населённых живыми людьми. Такая двойственность…»