Из сборника «Девушка в тюрбане» - Антонио Табукки

Иньямбане, после двух лет, проведенных в Тете, показался мне чуть ли не Европой, хотя на самом деле это было грязное и сонное захолустье с остатками былой красоты и люди тут попадались в основном временные, случайные. И все же в этом маленьком торговом порту, приютившемся за мысом Барра, где то и дело причаливали пароходы из Порт-Элизабет и Дурбана по пути в Красное море, сохранялась какая-то иллюзия цивилизации и связи с внешним миром. Прогуляться по пристани, где стояли на якоре английские торговые суденышки или рейсовый пароход из Лисабона, — не бог весть какое утешение, но за неимением лучшего приходилось довольствоваться созерцанием исчезающих за горизонтом кораблей и с тоской посылать привет Европе, далекой, словно детская сказка, о которой остались в памяти лишь расплывчатые воспоминания и которая вроде бы уже и не существовала. В знойном оцепенении Африки расстояния казались непомерными, и память притуплялась. Газеты сообщали об убийстве канцлера Дольфуса в Австрии, о семнадцати миллионах безработных в Америке, о поджоге рейхстага в Германии. Отец писал пространные письма с уймой новостей: один из моих братьев собирается принять сан, на вилле в Кашкайше установили телефон, монархия понесла тяжелый удар — скончался дон Мануэл[64] и освободил путь к трону человеку совсем еще молодому, неизвестному и вдобавок связанному с мигелистами (наша семья принадлежала к либеральной аристократии). В новой португальской конституции я вычитал, что моя родина отныне называется «унитарным корпоративным государством», а поступившая к нам правительственная депеша предписывала развесить в учреждениях и общественных местах портреты молодого профессора из Коимбры, новоиспеченного министра — Антонио ди Оливейры Салазара. Со смутным ощущением неловкости я повесил эту презрительно-надменную физиономию у себя за спиной, но портрет дона Мануэла с письменного стола не убрал, поскольку был к нему привязан почти по-родственному. Конечно, эти два портрета вступали меж собой в явное противоречие, но к противоречиям в Африке относились терпимо. С последним английским пароходом мне привезли модный в Европе роман, действие его разворачивалось на Лазурном берегу, но он так и валялся неразрезанным у меня на столе. Очень уж далеки были ночи в Ньямбане от роскошного сияния антибских огней, о которых писали тогда в модных романах. Внешне жизнь вроде бы ничем не отличалась от тамошней: такие же пальмовые рощи, та же огромная, похожая на бутафорскую луна, на ужин в клубе те же омары, столь же страстная и непостоянная любовь: дамы с обескураживающей легкостью принимали ухаживание под захлебывающуюся музыку джаз-оркестра. Непредсказуемая, захватывающая Африка открывала простор для души, и каждый здесь испытывал ощущение оторванности, отдаленности даже от себя самого.

3. По правде говоря, путешествие прошло совсем не так гладко, капитану я солгал. Эта паршивая дорога готовила нам сюрпризы на каждом шагу: в одном месте мы глухо сели, и пришлось провозиться все утро. К счастью, Жоакин, услужливый и терпеливый пожилой мулат, был первоклассным водителем и местность знал как свои пять пальцев. К превратностям судьбы он давно привык и смотрел на них как на развлечение в монотонной дорожной скуке.

Лежа на скамье кузова и глядя на проплывавший надо мною африканский лес, я вспоминал, как вице-губернатор в Иньямбане водил указкой по карте, намечая для меня наиболее удобный путь. В его кабинете стояла невыносимая духота, противно жужжал вентилятор, сквозь распахнутое окно в комнату вливались слепящий свет полдня и рыночный гомон, слегка приглушенный листвой сада. Указка медленно ползла от Тете вдоль шоссейной дороги, потом отклонялась к северо-западу, где дорожное полотно превращалось в тоненькую белую полоску, вьющуюся в лесной глуши, где на триста километров вокруг ни единого городка вплоть до Каниембы, а потом еще два дня тряски на грузовике, если, конечно, не случится какой поломки. И вот теперь я вслед за указкой проделывал этот путь, чтобы выполнить непонятно кому пришедшее в голову и казавшееся мне полной нелепостью задание. Десять месяцев заниматься переписью населения где-то на отшибе Каниембского округа, в пятистах с гаком километрах от места моей службы — это выглядело не иначе, как взыскание и грозное предупреждение на будущее. Я размышлял о мотивах, побудивших мое начальство оказать мне такого рода «доверие», и в памяти всплывали портрет дона Мануэла на письменном столе, судебный процесс над одним богатым, прославившимся своей жестокостью колонистом, где я выступал в роли общественного обвинителя, угрозы еще одного высокопоставленного лица, чьими махинациями я имел неосторожность заинтересоваться. Причина могла корениться в любом из этих обстоятельств по отдельности или вместе взятых или же в чем-то мне не известном. Впрочем, моя осведомленность теперь все равно ничего бы не изменила…

4. Когда мы сидели за кофе, негр подал мне послание. В этот момент капитан как раз живописал одну типично португальскую историю о нищете и благородстве. В конверте оказалось отпечатанное на специальной карточке приглашение — такие принято рассылать в светском кругу по случаю всяких торжеств. Карточка была слегка помята и пожелтела: явно завалялась с давних времен. В ней по-английски сообщалось, что сэр Уилфрид Коттон имеет честь пригласить к ужину (в пустую строку было вписано от руки мое имя) в четверг 24 октября в девятнадцать часов. Желательно в смокинге. Просьба ответить.

В полном недоумении я крутил приглашение в руках. Вид у меня, наверно, был идиотский, однако это вполне соответствовало ситуации: казарма, где живет один-единственный военный и двое дряхлых негров, в двух днях езды от города (если Каниембу можно назвать городом), вокруг на километры дремучий лес — как это все может сочетаться с приглашением на ужин в смокинге, да еще с просьбой ответить? Кто он, этот сэр Уилфрид Коттон, спросил я капитана. Англичанин, ну, об этом я и сам догадался, но что он за человек, кто таков, чем занимается? Прибыл сюда несколько месяцев назад, кажется из Солсбери, живет в маленьком коттедже на окраине поселка, кто такой — трудно сказать, он держится особняком, не первой молодости, лет пятидесяти, а то и поболе, одет всегда с иголочки и по манерам аристократ.

Я собрался было сунуть приглашение в карман, но негр не выходил из комнаты и смотрел на меня просительным взглядом. Что еще? — спросил я. Еще слуга господина Коттона, Ваше Превосходительство, он ждет на пороге кухни, не выгонять же его. Он берет на себя смелость напомнить Вашему Превосходительству, что четверг завтра, именно так и выразился, слово в слово.

5. В коттедже Уилфрида Коттона до того, как лесопильный завод был перенесен на два километра к югу, в сторону Замбези, размещалась дирекция компании: еще и теперь на деревянном столбе у входа можно было разглядеть под свежей краской ее вывеску — пилу с двойным лезвием. От деревни коттедж отделяла запущенная банановая роща, а за нею виднелись шоссейная дорога на Тете, лента реки и густые заросли леса.

Было ровно семь вечера. Коттон уже ждал меня на террасе. В белом смокинге с шелковой бабочкой. Добро пожаловать, ужин готов, сделайте одолжение, садитесь, ваш шофер может поужинать на кухне, я послал за ним слугу, не угодно ли аперитив? Бой в черных брюках и белой рубашке стоял навытяжку возле буфета с бутылкой в руках; на столе дымилась мясная запеканка с черничным джемом. Церемония ужина много времени не заняла; мы вели с хозяином приятную, светскую беседу. Долго ли я намерен пробыть здесь? Возможно, год или около того. О, неужели? надеюсь, подобная перспектива вас не страшит, как вы находите эти места? не в восторге? что ж, это вполне объяснимо, однако климат здесь вполне сносен, не так ли? нет чрезмерной влажности. Из гостиной доносились тихие звуки Гайдна — должно быть, граммофон.

За чаем мы говорили о чае. Тот, который подали нам, очень крепкий и ароматный, хозяин собирал сам: он смешивал мелкие листья ли-кунго (содержание теина в них крайне низкое, но они-то именно и дают такой густой, насыщенный цвет) с другим сортом — ньяса, необычайно легким и душистым. Настенные часы пробили восемь, и сэр Коттон спросил меня, как я отношусь к театру. Очень люблю, признался я не без горечи, вспомнив, каким заядлым театралом был в Лисабоне, пожалуй, больше всего меня увлекает актерская игра. Мой хозяин чересчур поспешно, как мне показалось, поднялся из-за стола. Прекрасно, сказал он, как раз сегодня дается театральное представление. Я имею удовольствие вас пригласить, прошу сюда. Давайте поторопимся, скоро начало.

6. Сразу за коттеджем я увидел лесную поляну, посреди которой стояла хижина. Очень просторная круглая хижина из сплетенного тростника, наподобие негритянских, только попрочнее и побеленная внутри. У стены, напротив маленькой сцены с пюпитром, — простая деревянная скамья, и больше ничего. Уилфрид Коттон усадил меня на нее, сам взошел на сцену, открыл книгу, которую принес под мышкой, и объявил: William Shakespeare, King Lear. Act One, Scene One. A state room in King Lear’s palace[65].