Правила игры в человека - Яна Листьева

пойдем и допросим, – сказал полицейский. – По поводу жалобы. Вы бы выключили чайник, выкипит.

– Нет-нет-нет, – взмолилась Джо. – Я потому и подавала жалобу в три-один-один, а не звонила сразу в настоящую полицию. Мне страшно. Кто-то узнает. Кто-то точно сообщит. Меня все сгноят потом. Я белая же, вы что, не видите? Я работу потеряю. Я преподаю на полставки историю дизайна сейчас – меня сразу вышвырнут и всюду пропечатают, и полная отмена, я изгой, волчий билет, можно сразу идти вешаться. Ни за что. Это с моей стороны будет расизм, неуважение к чужой религии, чужим традициям. Может, у него традиция такая, может там, у них в культуре, все по десять раз в день из форточки выкрикивают вуду-проклятия. Ну, или не из форточки, что у них там вместо форточки для проклятий.

– Такие правила, – сказал полицейский. – Анонимный донос в полицию невозможен. А так я приду с вами, и сошлюсь на вас. Хорошо, кстати, что у вас есть какие-то нарушения в организме. У вас есть справки от врачей?

– Знаете, – подумав, сообщила Джо. – Я в итоге просто зеркало к груди примотала. Сердце болело иногда и трепыхалось хомячком и цыпленком, и я примотала такое круглое, икеевское, для косметики, знаете? Где с обратной стороны типа линза, и увеличивается площадь. Я им все равно не могла пользоваться, когда красилась, потому что в нем у меня поры на лице были огромные, как у чуваков с обложки журнала «Эсквайр» в нулевые. Короче, я его вынула из рамки и примотала изолентой к груди, и вот так с ним и работаю – показать?

– Не надо, – попросил полицейский. – Понимаете, мне нужны доказательства, свидетели. Справки от врача – это доказательство. А зеркало – не стоит.

– Давайте вы один к нему сходите, без меня, – сказала Джо. – Господи, это точно кто-то увидит или снимет на видео, я не отмоюсь потом.

– Мне нужны доказательства, – повторил полицейский.

Джо выключила чайник и выругалась – вода выкипела, как всегда, еще ни разу не было, чтобы не выкипела. Надо будет купить чайник со свистком.

– Так, – сказал полицейский. – Я должен убедиться в том, что он это все практикует. Если вы категорически отказываетесь идти со мной к нему домой, чтобы быть свидетельницей, я должен убедиться на практике. Я тут тогда у вас посижу и подожду, пока он – ну – не вылезет в окно и не начнет шуметь. Мы должны убедиться, что это действительно нарушающий спокойствие, невыносимый, опасный шум.

– Это может и через два часа произойти, – смутилась Джо. – Или через три.

– Нормально, – сказал полицейский. – Я вот тут на диванчике и посижу. Нам все равно нечего делать, сейчас мало вызовов, иногда по вечерам на стрельбу вызывают, но если вызовут, то я занят, я тут сижу.

– Вы же сказали, что у вас времени нет. Вы даже от кофе отказались.

– Я буду ждать, пока он наденет голову быка, – сказал полицейский. – Чтобы запротоколировать соблюдение им протокола, который вы нам предоставили. Чтобы засвидетельствовать. Я не могу даже дело открыть без свидетельствования.

Джо закатила глаза, прошла размашистым неровным шагом к столу, распахнула лэптоп и картинно, как кинематографический пианист, опустила чашечки рук на молчаливый гром клавиатуры.

– Вы можете работать, – успокоил ее полицейский, скролля что-то в телефоне. – Занимайтесь своими обычными делами, а когда это начнется, дайте мне знать.

Джо пожала плечами. Ей нужно было подготовить фрагмент лекции и придумать для студентов задание. Не хочет кофе – ну и ладно. Главное, чтобы не заснул тут, на диване. Интересно, если сфотографировать заснувшего в засаде полицейского и вывесить это в Инстаграм – могут за такое подать в суд как за дискредитацию образа полиции?

Полицеский не заснул: пока Джо работала, он, сидя строго и ровно, будто ему в спину вонзили меч, листал телефон, очевидно стараясь не рухнуть спиной в искушающую мякоть лимонных, как суфле, диванных подушек, которые Джо недавно купила с огромной скидкой: натуральный утиный пух, а стоят как синтетика, редкая удача.

Джо погрузилась в работу, и когда полицейский вдруг переспросил, как часто это происходит, она подпрыгнула от неожиданности, но быстро взяла себя в руки и ответила: два-три часа, я же говорила; полицейский неожиданно рассеянно повторил, словно убеждая себя в чем-то:

– Отлично. Отлично. Я подожду

– А когда вы все это увидите и услышите и таким образом сами станете необходимым вам свидетелем – вы к нему пойдете? – спросила Джо. – Вы его арестуете? Я не хочу, чтобы его из-за меня арестовали. Понимаете, сейчас такая всюду ненависть.

– Я знаю, – сказал полицейский. – Уж я-то отлично знаю.

– Мне иногда кажется, что эти практики – обея, например – они сейчас адаптируются специально для того, чтобы уничтожать таких, как мы. Или таких, как вы, – уточнила Джо. – Это их песни мести и ненависти лютой. Они делают это, чтобы мы умерли наконец. Чтобы нас больше не было. Понимаете, там травма. И нет никакого способа с ней справиться, кроме как уничтожив нас совсем. Потому что кроме нас, некому персонифицировать эту ненависть.

– У меня семья, – вдруг потеплев, признался полицейский. – Я сталкиваюсь с ненавистью каждый день. Они хотят, чтобы мы сдохли, я в курсе. Я специально не хожу на серьезные вызовы, я боюсь. Я стрелять не должен, я боюсь стрелять – а они, чуть что, будут по нам палить, да? Ну и палят же, чо. Я поэтому специально на такое хожу, на такие мелкие вызовы, бытовуха, шум, туда-сюда. И то – здесь тоже они: и когда бытовуха – они, и когда шум – тоже они. Вот, например, я поднимаюсь туда, а у него оружие. Но если я первый выстрелю – то я его убил, ой-ой, я мировое зло и фашист, и меня будут судить, и на весь мир я буду злодей, и мою дочку в школе затравят. А я не злодей. Я хороший человек. Я хороший отец. Я дочку каждый вечер вожу на баскетбол, она совсем крошка, начальная школа, а хочет баскетбол, и как я могу сказать нет? И я сижу с ней там четыре вечера в неделю, отвожу ее, сижу там, потом обратно везу, потому что ей хочется этот баскетбол сраный, я жену не вижу вообще, она с подругами там тусуется, или с друзьями, да, друзьями тоже, может, у нее кто-то есть уже давно, а я с дочкой сижу-катаюсь, а все остальное время работа. А дочку травят, кстати, мне она недавно говорит: баскетбол ей нельзя, оказывается, это чужая культура, она делает кому-то больно тем, что ходит на баскетбол, как вам такое, а? Ненавижу это, и ненавижу, что мне не с кем говорить про это. Они нас ненавидят, а мы что должны взамен делать? Бояться их ранить? Вот сейчас я тоже должен,