Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - Анна Сергеевна Акимова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Душа моя угрюмая, угрозная,
Живет в оковах слов.
Я — черная вода, пенноморозная,
Меж льдяных берегов.
Ты с бедной человеческою нежностью
Не подходи ко мне.
Душа мечтает с вещей безудержностью
О снеговом огне.
И если в мглистости души, в иглистости
Не видишь своего, —
То от тебя ее кипящей льдистости
Не нужно ничего[235].
Совсем другой подход мы наблюдаем во втором стихотворении с тем же названием «Она» (посвящено А. А. Блоку):
Кто видел Утреннюю, Белую
Средь расцветающих небес, —
Тот не забудет тайну смелую,
Обетование чудес.
Душа, душа, не бойся холода!
То холод утра, — близость дня.
Но утро живо, утро молодо,
И в нем — дыхание огня.
Душа моя, душа свободная!
Ты чище пролитой воды,
Ты — твердь зеленая, восходная,
Для светлой Утренней Звезды[236].
Второе стихотворение «Она», не случайно посвященное Блоку — певцу Вечной Женственности, описывает прямо противоположные свойства женского начала. Его холод возвещает близость дня, в котором скрыт огонь. Сама душа характеризуется как свободная и чистая, как основание «светлой утренней звезды». Отметим, что в обоих текстах женская душа оказывается той или иной частью природы, живой или неживой, змеей или «твердью зеленой».
Все эти положения поддерживались Гиппиус в стихах, написанных до 1908 года, т. е. до момента создания «Зверебога» и подступов к теоретическому осмыслению поэтессой гендерной проблематики.
Даже в своем высшем, божественном, смысле женское начало, согласно тем положениям, которые Гиппиус поддерживала на момент написания «Зверебога», не является началом самостоятельным и личностным, т. е. субъектным. Творческое воплощение вечно-женского начала в искусстве и религии в определенных женских образах становится темой более позднего стихотворения Гиппиус «Вечноженственное» (1924):
Каким мне коснуться словом
Белых одежд Ее?
С каким озареньем новым
Слить Ее бытие?
О, ведомы мне земные
Все твои имена:
Сольвейг, Тереза, Мария…
Все они — ты Одна.
Молюсь и люблю… Но мало
Любви, молитв к тебе.
Твоим — твоей от начала
Хочу пребыть в себе,
Чтоб сердце тебе отвечало —
Сердце — в себе самом,
Чтоб Нежная узнавала
Свой чистый образ в нем…
И будут пути иные,
Иной любви пора.
Сольвейг, Тереза, Мария,
Невеста-Мать-Сестра![237]
Невеста (Сольвейг), сестра (св. Тереза, монахиня) и мать (Мария, Богоматерь) — эти три образа воплощают Вечную Женственность как божественное начало, которое делает возможным осуществление конкретной женщины как личности; это три ее «земных имени».
В незавершенном эссе «Женщины и женское» (по мнению Р. Янгирова, оно было задумано во второй половине 1920-х[238]), сохранившемся в одной из тетрадей в архиве Гиппиус, поэтесса идет значительно дальше в теоретическом осмыслении гендерной проблематики: она напрямую связывает женскую природу с личностным бытием женщины, которое делает возможным ее понимание как самостоятельного творческого субъекта. В любом человеке вообще, будь он мужчина или женщина, воплощаются сразу два противоположных друг другу начала, мужское и женское, но в женщине
преобладает свет женского Начала, того, которое принято называть «Вечно-женственным». Из этого начала исходят три луча, относящихся к этим трем способам его бытия, по сущности нераздельных, хотя в своих проявлениях различных: женщина, верная хотя бы одному, верна, в сущности, всем трем; света она не теряет, т<о> е<сть> и не теряет своего существования[239].
Когда какая-либо женщина остается, несмотря на все превратности жизни, сестрой, невестой или матерью, тогда «свет потустороннего начала „Ж“ (здесь и далее курсив З. Гиппиус. — А. П.) в ней пребывает (и сохраняется „личность“, т<о> е<сть> в неповторимой мере — и гармонии — пребывание в каждом человеческом существе света обоих начал)»[240]. В противоположном же случае — в качестве только жены или любовницы — женщина перестает обладать своим собственным бытием, связанным с лучом вечной женственности, и живет только отраженным светом мужа или любовника: она «перестает и существовать как личность, т<ак> к<ак> нарушена ее гармония — ее начало М или тоже в ней исчезает, или извращается бесплодно»[241].
Об этом Гиппиус пишет уже в таком раннем по сравнению с обсуждаемым эссе стихотворении, как «Тварь» (1907), где женщина — лишь отсвет мужчины, его творение, но, стоит ему отвернуться от нее, как она падает во мглу небытия:
Царица вечно-ясная,
Душа моей души!
Зову тебя, прекрасная,
Зову тебя, спеши!
Но знаю, на свидание
Придешь ты не одна:
Придет мое страдание,
Мой грех, моя вина.
И пред тобой, обиженной,
Склоняться буду ниц.
И слезы пить униженно
С опущенных ресниц.
Прости мне! Бесконечности
В любви я не достиг.
Творю тебя не в вечности, —
Творю на краткий миг.
Приходишь ты, рожденная
Лишь волею моей.
И, волею зажженная,
Погаснешь вместе с ней.
Шатаясь, отодвинешься, —
Чуть ослабею я…
И молча опрокинешься
Во мглу небытия[242].
Эта же тема женского небытия поднимается в стихотворении «Женскость» (1927), своеобразном антиподе «Вечноженственного»:
Падающие, падающие линии…
Женская душа бессознательна,
Много ли нужно ей?
Будьте же, как буду отныне я,
К женщине тихо-внимательны,
И ласковей, и нежней.
Женская душа — пустынная,
Знает ли, какая холодная,
Знает ли, как груба?
Утешайте же душу невинную,
Обманите, что она свободная…
Все равно она будет раба[243].
Таким образом, независимо от того, понимается ли женщина как возвышенное или, наоборот, низкое по своей природе существо, если она остается зависимой в своем существовании от мужчины или же пытается сама стать мужчиной, играя не свою роль, — ее женское начало полностью определяется мужским, а сама она должна пониматься только в виде объекта (как Душечка Чехова), части природного мира. Женщина как таковая «попадает в непрощающую власть здешнего, конечного пола и пропадает»[244]. Она как объект
