Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - Анна Сергеевна Акимова

мы наблюдаем в другом стихотворении Гиппиус того же года «Водоскат»:

Душа моя угрюмая, угрозная,

    Живет в оковах слов.

Я — черная вода, пенноморозная,

    Меж льдяных берегов.

Ты с бедной человеческою нежностью

    Не подходи ко мне.

Душа мечтает с вещей безудержностью

    О снеговом огне.

И если в мглистости души, в иглистости

    Не видишь своего, —

То от тебя ее кипящей льдистости

    Не нужно ничего[235].

Совсем другой подход мы наблюдаем во втором стихотворении с тем же названием «Она» (посвящено А. А. Блоку):

Кто видел Утреннюю, Белую

Средь расцветающих небес, —

Тот не забудет тайну смелую,

Обетование чудес.

Душа, душа, не бойся холода!

То холод утра, — близость дня.

Но утро живо, утро молодо,

И в нем — дыхание огня.

Душа моя, душа свободная!

Ты чище пролитой воды,

Ты — твердь зеленая, восходная,

Для светлой Утренней Звезды[236].

Второе стихотворение «Она», не случайно посвященное Блоку — певцу Вечной Женственности, описывает прямо противоположные свойства женского начала. Его холод возвещает близость дня, в котором скрыт огонь. Сама душа характеризуется как свободная и чистая, как основание «светлой утренней звезды». Отметим, что в обоих текстах женская душа оказывается той или иной частью природы, живой или неживой, змеей или «твердью зеленой».

Все эти положения поддерживались Гиппиус в стихах, написанных до 1908 года, т. е. до момента создания «Зверебога» и подступов к теоретическому осмыслению поэтессой гендерной проблематики.

Даже в своем высшем, божественном, смысле женское начало, согласно тем положениям, которые Гиппиус поддерживала на момент написания «Зверебога», не является началом самостоятельным и личностным, т. е. субъектным. Творческое воплощение вечно-женского начала в искусстве и религии в определенных женских образах становится темой более позднего стихотворения Гиппиус «Вечноженственное» (1924):

Каким мне коснуться словом

    Белых одежд Ее?

С каким озареньем новым

    Слить Ее бытие?

О, ведомы мне земные

    Все твои имена:

Сольвейг, Тереза, Мария…

    Все они — ты Одна.

Молюсь и люблю… Но мало

    Любви, молитв к тебе.

Твоим — твоей от начала

    Хочу пребыть в себе,

Чтоб сердце тебе отвечало —

    Сердце — в себе самом,

Чтоб Нежная узнавала

    Свой чистый образ в нем…

И будут пути иные,

    Иной любви пора.

Сольвейг, Тереза, Мария,

    Невеста-Мать-Сестра![237]

Невеста (Сольвейг), сестра (св. Тереза, монахиня) и мать (Мария, Богоматерь) — эти три образа воплощают Вечную Женственность как божественное начало, которое делает возможным осуществление конкретной женщины как личности; это три ее «земных имени».

В незавершенном эссе «Женщины и женское» (по мнению Р. Янгирова, оно было задумано во второй половине 1920-х[238]), сохранившемся в одной из тетрадей в архиве Гиппиус, поэтесса идет значительно дальше в теоретическом осмыслении гендерной проблематики: она напрямую связывает женскую природу с личностным бытием женщины, которое делает возможным ее понимание как самостоятельного творческого субъекта. В любом человеке вообще, будь он мужчина или женщина, воплощаются сразу два противоположных друг другу начала, мужское и женское, но в женщине

преобладает свет женского Начала, того, которое принято называть «Вечно-женственным». Из этого начала исходят три луча, относящихся к этим трем способам его бытия, по сущности нераздельных, хотя в своих проявлениях различных: женщина, верная хотя бы одному, верна, в сущности, всем трем; света она не теряет, т<о> е<сть> и не теряет своего существования[239].

Когда какая-либо женщина остается, несмотря на все превратности жизни, сестрой, невестой или матерью, тогда «свет потустороннего начала „Ж“ (здесь и далее курсив З. Гиппиус. — А. П.) в ней пребывает (и сохраняется „личность“, т<о> е<сть> в неповторимой мере — и гармонии — пребывание в каждом человеческом существе света обоих начал)»[240]. В противоположном же случае — в качестве только жены или любовницы — женщина перестает обладать своим собственным бытием, связанным с лучом вечной женственности, и живет только отраженным светом мужа или любовника: она «перестает и существовать как личность, т<ак> к<ак> нарушена ее гармония — ее начало М или тоже в ней исчезает, или извращается бесплодно»[241].

Об этом Гиппиус пишет уже в таком раннем по сравнению с обсуждаемым эссе стихотворении, как «Тварь» (1907), где женщина — лишь отсвет мужчины, его творение, но, стоит ему отвернуться от нее, как она падает во мглу небытия:

Царица вечно-ясная,

Душа моей души!

Зову тебя, прекрасная,

Зову тебя, спеши!

Но знаю, на свидание

Придешь ты не одна:

Придет мое страдание,

Мой грех, моя вина.

И пред тобой, обиженной,

Склоняться буду ниц.

И слезы пить униженно

С опущенных ресниц.

Прости мне! Бесконечности

В любви я не достиг.

Творю тебя не в вечности, —

Творю на краткий миг.

Приходишь ты, рожденная

Лишь волею моей.

И, волею зажженная,

Погаснешь вместе с ней.

Шатаясь, отодвинешься, —

Чуть ослабею я…

И молча опрокинешься

Во мглу небытия[242].

Эта же тема женского небытия поднимается в стихотворении «Женскость» (1927), своеобразном антиподе «Вечноженственного»:

Падающие, падающие линии…

Женская душа бессознательна,

Много ли нужно ей?

Будьте же, как буду отныне я,

К женщине тихо-внимательны,

И ласковей, и нежней.

Женская душа — пустынная,

Знает ли, какая холодная,

Знает ли, как груба?

Утешайте же душу невинную,

Обманите, что она свободная…

Все равно она будет раба[243].

Таким образом, независимо от того, понимается ли женщина как возвышенное или, наоборот, низкое по своей природе существо, если она остается зависимой в своем существовании от мужчины или же пытается сама стать мужчиной, играя не свою роль, — ее женское начало полностью определяется мужским, а сама она должна пониматься только в виде объекта (как Душечка Чехова), части природного мира. Женщина как таковая «попадает в непрощающую власть здешнего, конечного пола и пропадает»[244]. Она как объект