Дымовая завеса - Валерий Дмитриевич Поволяев

остановке — редкие торговые точки в Душанбе располагались неподалеку от остановок, тут и народа бывало больше, и защиту от мародеров было найти проще.

Автобусная остановка, к которой они пришли, имела мрачную славу — здесь убивали наших офицеров. И вообще убивали русских.

Последнее убийство произошло на глазах у Широкова.

Автобусы ходили редко, рвано, не соблюдая расписания, народа на остановках набиралось много, — так же много народа скопилось на асфальтовом пятачке и в тот серый, с тихо накрапывающим дождем день. В толпе находились два офицера в форме-песчанке, какую носили в 201-й дивизии, выведенной из Афганистана и расквартированной в Душанбе. Значит, загорелые ребята эти служили в 201-й дивизии.

Перед приходом автобуса на улице появились два трескучих, с черным вонючим дымом мотоцикла — похоже, их заправляли бараньей шурпой или топленым курдючьим салом, очень уж они чадили и воняли, — на каждом мотоцикле гордо высились всадники. По два человека. Один человек — за рулем, второй — на скрипучем сиденье сзади.

Ничто вроде бы не предвещало беды, но когда мотоциклы приблизились к толпе, седоки выхватили из-за пазух ножи — широкие плоские пчаки, которыми можно было бриться, а мотоциклисты направили свои машины прямо на толпу.

Толпа мигом развалилась на несколько ломтей, не дрогнули только офицеры, они как стояли на небольшой, с дряблым асфальтом автобусной площадке, так и продолжали стоять. Один из них потянулся к пистолету, висевшему в кобуре на поясе, но выстрелить не успел.

Седок с первого мотоцикла выбросил перед собою руку, будто железнодорожный семафор, и секанул пчаком по шее офицера. Второй седок сделал то же самое — провел лезвием по шее другого офицера.

Толпа закричала.

Мотоциклисты ударили по газам, обдали людей взваром ядовитой вони и под грохот разболтанных моторов исчезли. Широков, оказавшийся неподалеку, выстрелил им дважды вслед из «макарова», но бесполезно — пули не догнали мотоциклистов.

Пробовали «вовчики» нападать и на дома, где расположились семьи офицеров 201-й дивизии, но боевые мужики, командиры, прошедшие Афганистан, составили несколько экипажей и темными ночами, когда с гор наползал холод, на танках патрулировали по ближайшим улицам, гремели моторами, охраняя покой своих ближних, и в конце концов отбили охоту… На офицерские дома перестали нападать.

В общем, в непростое время Широков познакомился с Федором Ронжиным…

— Ну, Олег Александрович, узнал меня наконец-то?

— Узнал.

— Какими судьбами занесло в Москву?

— Я тут… ну, проездом, в общем, — Широков неопределенно помахал рукой в воздухе. — А ты?

— И я проездом. Как и ты, — Ронжин, как и Широков, тоже перешел на «ты» — ту самую доверительную форму обращения друг к другу, какая возникла у них еще в Душанбе.

«Вы» — это вежливое, способное стать очень холодным, обращение к собеседнику позволяет держать его на расстоянии, «ты» же — совсем иная штука, это дружеская форма, — и не только застольная.

— Ты куда направляешься? — спросил Ронжин.

— В Сковородино.

— Оп-ля! — Ронжин рассмеялся весело, как-то беззаботно, словно курсант, получивший из дома посылку с любимыми сладостями. — Мы с тобой — попутчики. Я еду в Хабаровск. Можем объединить усилия и неплохо скоротать время в дороге.

Широков обрадовался этому обстоятельству: на душе у него по-прежнему было неспокойно, и вообще неизвестно было, как все у него сложится, как примет неожиданного переселенца Дарьин муж, как отнесутся к вытаявшему из прошлого дяде ее дети, сумеет ли он найти себе работу, и много чего еще было неизвестно — в общем, вопросов было больше, чем ответов — волосы на голове могут завернуться в косичку.

— Усилия объединить не можно, а нужно, — сказал Широков.

— Плюс ко всему, у нас будет целый вагон попутчиков — и все свои. — Улыбка на лице Ронжина засияла пуще прежнего.

— Не понял… — Широков вопросительно глянул на подполковника.

— Я везу в Хабаровск на военные сборы группу офицеров запаса, поэтому нам дали целый вагон. Купейный…

— Когда отправление?

— Сегодня, поездом номер сорок три «Москва — Хабаровск».

— Вот совпадение — и я целился на этот поезд.

— Совпадение совсем неслучайное, — Ронжин приподнял подбородок, указывая им на небо, — в жизни таких случайностей вообще не бывает. Всякая случайность — это хорошо подготовленная закономерность.

— Наверное, — неопределенно произнес Широков.

— Не наверное, а совершенно точно, товарищ…

— Капитан, — подсказал Широков.

— Погоди, погоди, — Ронжин поморщился, — ты же капитаном был уже тогда… Сейчас ты должен быть, как минимум, подполковником. Или даже полковником.

— Был майором, да сплыл — стал капитаном.

— Случилось чего-то?

— Случилось. Потом расскажу. Но ничего ущербного в том, что я капитан, а не подполковник, нет. Меня это не унижает, Федор.

— М-да, дела, — неожиданно удрученно произнес Ронжин, — товарищ майор.

— Капитан, — поправил его Широков. — Вообще ты смотри, Федор, если мне нельзя с тобой в одном вагоне, я поеду отдельно. Куплю билет и поеду.

— Ты с ума сошел, Олег Алексеевич… Не возникай! А в майорах восстановиться нельзя?

— Звание — не суть важно, а вот восстановиться на службе или найти работу на границе — это важно. — В глазах Широкова мелькнула тень. Тень была горькой. Мелькнула она, изменив взгляд и даже лицо человека, — и исчезла.

Сделалось понятно, что происходит в душе Широкова, и Ронжин посочувствовал ему:

— Пошли Всевышний тебе удачу!

— Молюсь, да только молитвы не всегда доходят, — сказал Широков. — Видать, грехов у меня слишком много.

— Грехи — штука такая… смываются, если человек захочет.

— Очень хочу. — Широков покашлял, потрепал Серого за уши. — Имей в виду, Федор, я с напарником.

— Как зовут напарника?

— Серый.

— Серый, Серый… Очень хорошее имя. Из сказки про Ивана-Царевича.

— Сколько надо заплатить за наш с Серым проезд?

— Нисколько. Я впишу вас вдвоем в путевой лист. А деньги, Олег Алексеевич, береги, они тебе еще понадобятся.

— Понадобятся — не то слово, — неохотно согласился с ним Широков — не любил он такие разговоры, — а с другой стороны, сейчас нет людей, которым не были бы нужны деньги. Даже среди богатых и очень богатых. — Еще как понадобятся… — сказал он.

Отходил хабаровский скорый почти в полночь — до боя курантов оставалось восемнадцать минут. Вагон команде Ронжина выделили старый, скрипучий, с полом, темным от мертво въевшейся угольной пыли, — видать, вагон этот раньше привычно ставили рядом с рестораном, а рестораны в поездах дальнего следования всегда играли важную роль.

Отапливали рестораны, — как, впрочем, и большинство пассажирских вагонов, — каменным углем, еду готовили на обычных плитах, поэтому хабаровские и владивостокские поезда всегда сопровождал вкусный дух украинского борща, свежего разогретого хлеба и домашнего угольного дымка.

Все эти запахи вагон, в который вселили команду Ронжина, сохранил, он вообще до конца жизни своей будет пахнуть железной дорогой и путевыми обедами — слишком аппетитным было всегдашнее соседство.