Смерть на Параде Победы - Андрей Кузнецов

— Костю-Босого люди видели, Андрюху Девяткина… — перечислял Буслович уже слышанные недавно Алтуниным имена, — Федю Половника, Фрол Бахарев, говорят, тоже появился, видели его на Цветном. Тепло уже совсем, а он почему-то в бурках был войлочных, не иначе как ноги отморозил на Колыме…

— Постой-ка, постой! — встрепенулся Алтунин, вспомнив, что про Половника упоминал недавно Моисеич, сторож детского парка имени Дзержинского. — Федю Половника, говоришь? Так его же еще в сорок первом расстреляли! Кто его видел?

— Кого расстреляли или за кем Загиб Петрович пришел, это мне без разницы, — немного обиженно, словно Алтунин обвинил его во лжи, ответил Буслович. — Только видела Федю одна моя знакомая, дама с хорошим зрением и трезвой памятью. Ей померещиться не могло.

— Что за дама? — Алтунин достал из наружного кармана пиджака блокнот и карандаш. — Я ее знаю?

— Сальникова Тамара Гавриловна, работает медсестрой в венерической больнице на Второй Мещанской…

«И Шехтман жил на второй Мещанской», отметил в уме Алтунин.

— Ох, Илья Петрович, — с улыбкой поддел он, — я просто вообразить не мог, что у такого солидного человека знакомства в венерологических клиниках имеются. Богемный образ жизни ведете?

— Если бы, — грустно вздохнул Буслович. — Мы с Тамарой живем в соседних комнатах. А Половник перед войной, пока его не арестовали, с ней шуры-муры крутил. Тамара — умопомрачительно вкусная женщина, мужчины вокруг нее так и вьются, как кобели около течной суки…

— Илья Петрович! — укорил Алтунин. — Что за лексикон применительно к умопомрачительным женщинам? Что за сравнения? Тем более, что мы с вами в театре, храме Мельпомены!

— В храм нас все обещают переселить, — ничуть не смутившись, сказал Буслович, — но пока не переселяют. То до конца войны откладывали, теперь до следующего года, а там еще какую-нибудь причину для проволочки придумают. А сравнение мое верное, ну хотите, скажу: «Как кобели вокруг кобелихи», чтобы вас не шокировать… Что же касается Тамары, то на прошлой неделе приходит она с суточного дежурства, я как раз завтракал на кухне, швыряет сумочку свою в один угол, шляпку в другой и говорит мне: «Какие же вы, мужики, бесчувственные скоты!». Я, естественно, удивился, но не обиделся, потому что есть у Тамары такая привычка наговорить с три короба ни за что ни про что. Оказалось, что встретила она на улице своего бывшего любовника Федю Половника, а он даже поздороваться не соизволил, сделал морду кирпичом и прошел мимо, как будто они не знакомы и вместе никогда не спали. Разве Тамара могла спокойно вынести такое пренебрежение? Она же к другому обращению привыкла…

— Она сегодня дома или на работе?

— На сутки ушла утром.

Алтунин в три больших глотка допил немного остывший чай, не чувствуя ни вкуса, ни бодрящей крепости, и ушел.

Он быстрым шагом, почти бегом, шел по Пушкинской и освежал в уме все, что знал о Половнике. Убийца, грабитель, вор, уважаемый блатными за дерзость и жестокость, три ходки, два побега, в 1941 году вроде как приговорили к высшей мере, только судили не в Москве, а в какой-то из соседних областей, куда Половник выезжал на «гастроли», — грабить сберкассы и прочие «деньгохранилища», кажется, в Калининской. Точно, — в Калининской!

Буслович не соврал нисколько — и впрямь Тамара оказалась умопомрачительной женщиной, высокой, статной, полногрудой, большеглазой, с пленительно-многообещающе изогнутыми губами, в которые так и хотелось впиться. «Что-то я того, оголодал без женской ласки, — неодобрительно констатировал Алтунин, ощущая тесноту в брюках, вызванную Тамариным присутствием. — Это не дело…»

— Сукин он сын, змей подколодный! — гневно сверкала глазами Тамара. — У меня, может, к нему чувства были! Я, может, рыдала, когда про него вспоминала! Слухи ходили, что расстреляли Федьку… Я, может, всей душой к нему устремилась! «Федя!» — ору на всю Колхозную площадь! А он взглядом по мне скользнул, как по пустому месту, отвернулся и ходу прибавил! А можно узнать, зачем вы его ищете?

— Чтобы расстрелять, — просто и правдиво ответил Алтунин, удивляясь тому, что такая красавица, как Тамара, питала и, судя по всему, продолжает питать какие-то чувства к недостреленному бандиту Половинкину, личности во всех смыслах отталкивающей.

Что это — любовь зла, полюбишь и козла? Или то, что Половник на воле всегда был при больших деньгах, сыграло свою роль? Или что-то другое, о чем Алтунин не знал, послужило причиной?

Запрос в Калининскую область отправили, не откладывая, но бумаги, хоть и с пометкой «срочно», идут долго, поэтому Алтунин уселся за телефон в кабинете начальника отдела и при помощи просьб, мольб, а местами и откровенного шантажа, за какие-то полчаса с небольшим выяснил, что Федор Тихонович Половинкин, приговоренный судом к высшей мере социальной защиты, ожидал исполнения приговора в тюрьме города Зубцова Калининской области. Из-за халатности начальника тюрьмы, впоследствии за это расстрелянного, заключенные не были своевременно эвакуированы в тыл и находились в тюрьме вплоть до одиннадцатого октября сорок первого года, когда в Зубцов вошли немцы.

«Вроде бы свет забрезжил», подумал Алтунин и тут же суеверно постучал по деревянной столешнице, чтобы не сглазить. Один-единственный проблеск — это еще не свет.

13

От угла улицы 25 Октября и Большого Черкасского переулка до площади Дзержинского, на которой находится Народный комиссариат государственной безопасности СССР — два шага. Продавщицы галантерейно-парфюмерного магазина Особторга, [30]расположенного в доме 10/2 по улице 25 Октября, такому соседству радовались — порядок, спокойствие, да и покупателей мужского пола больше, чем в других магазинах. Администрацию магазина соседство с наркоматом держало в постоянном тонусе, потому что с НКГБ шутки плохи. Грязь, хамство продавцов, провалы в ассортименте могли обернуться не жалобой с выговором, а более значительными неприятностями. В московской конторе Главособторга магазин считался образцовым, передовым. Можно было прийти сюда, замучить улыбчивых продавщиц вопросами, ничего не купить, но все равно услышать в спину не грубое «зачем приперся», а то и чего похуже, а вежливо-приветливое «приходите к нам еще».

Два шага до площади Дзержинского, пять минут идти до Красной площади, на каждом перекрестке по милиционеру в форме, сотрудники органов в штатском туда-сюда прохаживаются, охраняют дальние подступы к Кремлю… Окурка на тротуар не бросить без того, чтобы не взяли тебя тут же крепкой рукой под локоток и не сказали негромко, но веско: «Нарушаете, гражданин». А уж чтобы магазин ограбить, самый лучший в Москве…

— Три дня такой хорошей торговли — псу под хвост! — по-женски заламывал руки дородный директор магазина. — Триста сорок тысяч! О-о-о!

Галстук директора сбился набок, пиджак был застегнут не на ту пуговицу, редкие волосы, прикрывающие розовую лысину, растрепались, руки тряслись, зубы выстукивали на стакане с водой, из которого директор то и дело пытался пить, барабанную дробь.

— Успокойтесь и объясните, почему выручка за три дня хранилась в магазине! — строго сказал майор Ефремов, лично выехавший на место преступления.

— В сейфе она хранилась, товарищ полковник! — взвыл директор, повышая начальника отдела сразу на два звания, — то ли в погонах плохо разбирался, то ли тонко подхалимничал. — В опечатанном сейфе, в бухгалтерии! За семью, то есть — за четырьмя замками — два сейфовых и два дверных! Кто бы мог подумать?! О-о-о! Ну кто…

— Почему выручка за три дня хранилась в магазине?! — гаркнул майор, выходя из себя. — Возьмите себя в руки и отвечайте!

Окрик подействовал не хуже оплеухи, которой принято купировать истерики. Директор на полуслове оборвал свои причитания, громко икнул два раза и наконец-то смог отпить воды из стакана. Затем он опасливо покосился на Ефремова и Алтунина и достал из ящика стола пухлую серую коленкоровую папку с разлохматившимися завязками. Развернул, порылся в бумагах и протянул Ефремову лист с круглой синей печатью и россыпью канцелярских штампов.

— Новый приказ… — залепетал он. — В связи со сложившейся обстановкой… В целях усиления безопасности инкассации… Ездят теперь на двух машинах… С дополнительной охраной… Людей не хватает…

— Я бы таких дураков расстреливал, как вредителей, — тихо сказал Алтунин, читая приказ через плечо начальника. — Лишь бы отреагировать, обозначить меры. Инкассацию они усилили, придурки, а о том, что в магазинах крупные суммы соберутся, никто не подумал!

— Если дураков начать расстреливать, то пуль не хватит, — процедил сквозь зубы Ефремов. — Дураки и дороги — это наша вечная головная боль. Дороги потихоньку в порядок приводим, а вот с дураками сложнее…