Компаньонка - Лора Мориарти

Кора не знала, что ответить. Рассказывать про приют не стоит. Слишком интимная вещь, слишком болезненная. Еще смеяться будет, а этого Кора не вынесет.

– Просто отдыхаю. Лежу в ванне, читаю.

Луиза подбоченилась.

– Чудесно. Вот и я тоже буду отдыхать. В жизни так мышцы не болели. Пойду сейчас домой и сосну. Потом еще маме надо письмо написать. И мы же, – вспомнила она, – идем сегодня на представление. Вы достали билеты?

– В партер, – хмуро сказала Кора. – Театр аж на Шестьдесят третьей улице. Интересно, почему так далеко?

Луиза пожала плечами, снова придвинула коктейль и глотнула через соломинку. Флойд поставил перед Корой яичницу с тостом и очень деловито осведомился, что еще она желает заказать.

– Пожалуйста, вторую тарелку и приборы.

Он молча принес то и другое, бросил на Луизу томный взгляд и отбыл. Кора поделилась своей едой с Луизой.

– Ешь. Я понимаю, сегодня ты хочешь отдохнуть. А завтра… я нашла тут недалеко красивую пресвитерианскую церковь, – бодро заметила Кора. – Можно сходить.

Если Луиза и обрадовалась, то не подала виду.

– Церковь? – Жуя, она прикрыла губы ладонью. – А я и не знала, что вы религиозны.

Кора улыбнулась. Она не была прилежной прихожанкой. Они с Аланом все время пропускали службы, особенно теперь, когда мальчики уехали. Так что она старалась в основном для Луизы. Впрочем, ей тоже хотелось сходить; такая неделька выдалась, что хочется чего-то домашнего, привычного ритуала, который она знает и понимает.

– Я думала, признаться, что религиозна ты, – сказала она Луизе. – В Уичите ты любила ходить в воскресную школу, так?

Луиза положила вилку. Она явно сильно разозлилась. Черные глаза впились в Корины.

– Вы откуда знаете?

Кора не знала, что сказать.

– Мама вам донесла?

– Нет… просто слышала…

– Вы, значит, слышали, – припечатала Луиза, подняв голову. – И кто же вам поведал эту пикантную подробность?

– Луиза, я…

– Кто?

– Мы подруги с Эффи Винсент, – промямлила Кора. – Ее муж преподает в воскресной школе.

Полуправда; выпущено одно звено – Виола. Коре не хотелось говорить «от моей подруги, которая дружит с женой учителя воскресной школы». Слишком запутанно, будто они нарочно собирались, чтобы это обсудить. И Кора действительно знакома с Эффи Винсент. Славная женщина, ни о ком дурного слова не скажет.

– Мы подруги, – повторила она.

– Да ну? – Луиза холодно ее оглядела. Они говорили тихо; звон вилок по тарелкам и звяканье колокольчика у дверей. – И что еще вам сказала Эффи Винсент?

– Ничего. Только то, что ты любишь ходить в воскресную школу. Это не сплетня, Луиза. Люди говорят о тебе хорошее. Не понимаю, чего ты расстроилась.

Коре захотелось похлопать ее по плечу, мол, я ничего плохого не имею в виду. Но что-то подсказало ей: не стоит. Прикидывается? Или это пресловутые подростковые перепады настроения? Ее мальчики никогда такими не были; не делали из мухи слона. Эрл в плохие дни отдалялся и отмалчивался, но чтобы так злиться или устраивать допрос в ответ на невиннейшее замечание…

Луиза оттолкнула тарелку.

– Я не расстроена. – Она с жалостью улыбнулась Коре, точно как своему отцу на вокзале. – Я поражаюсь, что вы, такие приличные дамы, суете нос не в свои дела. Просто удивительно, как вы много знаете.

Мюзик-холл на Шестьдесят третьей улице недаром находился так далеко от театрального района: у него не было ничего общего с пышным великолепием «Нового Амстердама». Старый лекционный зал с небольшой оркестровой ямой, обивка на креслах партера порвана. Кора с Луизой пришли одними из первых, в театре было еще так тихо, что слышно было, как где-то за кулисами не умолкая трезвонит телефон. Но Луиза поклялась, что «Шаффл» – хит сезона и что в обзоре написано – никакого грубого юмора и вульгарных выражений. Действительно, зал наполнялся приличного вида людьми; Кора успокоилась и вынула из ридикюля книжку. Поговорить все равно бы не вышло: Луиза, усевшись, сразу достала своего Шопенгауэра.

Вдруг кто-то тронул Кору за плечо. Она подняла глаза: мужчина в тройке, высокий. Цветной.

– Простите.

За ним женщина, тоже цветная, в кисейном платье и жемчугах.

Кора неуверенно воззрилась на них. Похоже, что-то не так.

– Кора. – Луиза уже встала, рассмеялась и потянула Кору за руку. – Им надо пройти.

Кора оглядела ряды. Перед ними, ближе к сцене, в первых рядах партера сидело еще по меньшей мере четверо цветных.

– А, да, конечно! – Она вскочила. Сиденье за ней захлопнулось. – Простите! – Она уступила чете дорогу, прижавшись к спинкам сидений. Потом медленно, озираясь, села. Что здесь происходит? Может, это какая-то акция протеста или провокация. Несколько лет назад в Уичите группа цветных парней попыталась занять места в первом ряду партера в театре, но их сразу арестовали.

А здесь никто не обращал внимания, ни белые, ни цветные.

Кора заглянула в программку. Картинка на обложке безобидная – мужские и женские ноги, друг за другом, а все, что выше, закрыто названием мюзикла. В программке обнаружился список исполнителей и имена персонажей. Синкопирующая Сирень. Радостная Ромашка. Джазовый Дурман. Кора сглотнула и тронула Луизу за плечо.

– Луиза, – прошептала она. – Что это за мюзикл? Куда ты меня привела?

Луиза нехотя оторвалась от Шопенгауэра, будто не понимая, в чем вопрос, будто все нормально, и это просто сводило с ума, потому что, разумеется, цветные в первом ряду театра – это нечто из ряда вон, даже для Нью-Йорка. В «Новом Амстердаме» цветные сидели на балконе, как и во всех театрах, где Коре приходилось бывать. Насколько ей было известно, в партере они не сидели нигде, ни в каком штате.

– Говорят, это очень хороший мюзикл, – сказала Луиза, возвращаясь к книге. Она обвела рукой передние сиденья. – Очень, судя по всему, популярный.

Кора посмотрела в зал, потом в программку. Особенно ее нервировал персонаж по имени Джазовый Дурман. Это что же, джазовое варьете? Где все сидят вперемешку? Хороша компаньонка: привела сюда Луизу и ждет, когда начнут играть. Год назад была статья в «Женском домашнем журнале»: там предупреждали, что это новое безумие, джаз, – настоящая угроза для молодежи, потому что джазовая музыка ведет к примитивным формам танца, которые будят в человеке животное. Даже просто слушать джаз вредно, доказывала статья: дикарские ритмы и завывание саксофонов обостряют чувственность и могут загипнотизировать юных. Виола, например, строго-настрого запретила дочерям слушать джаз.

– Луиза. Мы должны уйти.

– Я никуда не пойду. – Она даже глаз не подняла.

Кора хотела настоять, но тут рядом с ней уселась цветная женщина со стрижкой «марсельская волна»; сдержанно, мельком улыбнулась Коре и воззрилась на сцену. С ней пришел худенький парнишка лет двенадцати, тоже цветной; он скатал программку в трубочку и приставил к глазу, словно телескоп. Корино сердце так и бухало; она сложила программку пополам и еще раз пополам. Теперь уже нельзя уйти, это значило бы, что им не нравятся соседи, что их оскорбляет такое соседство, а дело ведь совершенно не в том. Кора была не против цветных. Она, например, очень любила Деллу, всегда хвалила ее стряпню и уборку. В прошлом году уговорила Алана поднять Делле жалованье, а когда та отпрашивалась побыть с детьми, всегда шла навстречу.

Но сидеть в театре рядом с цветными… такого Кора и помыслить не могла. В ее картине мира цветные, если только не занимались подстрекательством и коммунизмом, предпочитали кучковаться на балконе, а большинство и вообще не интересовалось театром.

Едва она успокоилась, в яму вышел оркестр. Кора чуть не ахнула. Музыканты были цветными все до единого. Не белые в гриме. Настоящие. Как на подбор. Кора раскрыла рот. В Канзасе она видела цветных пианистов на шоу менестрелей, они ухмылялись и кривлялись, и лица у них были дополнительно подкрашены гримом или жженой пробкой. Но тут явно совсем другое. Невиданное дело: цветные скрипачи, гобоисты, саксофонисты, и – внимание! – цветной дирижер, абсолютно спокойный и расслабленный, в костюме-тройке и начищенных ботинках. Кора покосилась на кресло слева. Луиза. Уж она-то, конечно, знала, что это не обычное представление. И уговорила Кору купить билеты. Это шутка такая? Ей кажется, это уморительно смешно – притащить домохозяйку из Канзаса на такой безумный мюзикл?

Кора не знала, что не одна она в смятении. Хотя зрители вокруг делали вид, что к такому привычны, большинство ньюйоркцев изумленно разинули рот не хуже Коры. «Шаффл» поставили в 1921 году, и до него никто не верил, что белый зритель будет платить за представление, в котором все – режиссер, актеры, дирижер и музыканты – цветные. Другого зала продюсеры не нашли, но этот неизменно наполнялся восхищенными, очарованными, аплодирующими людьми обеих рас, и очарование это длилось больше пятисот вечеров.