Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - Сергей Сергеев

Как показал Б. Н. Флоря, часть элиты Речи Посполитой (например, гетман Станислав Жолкевский, подписавший договор 17 августа с польской стороны) реалистически считала невозможным прямое подчинение России и выступала за постепенное ее втягивание в орбиту польско-литовского мира, а потому одобрительно относилась к воцарению Владислава на русских условиях. Но Сигизмунд предпочел не договариваться с русским обществом, а опереться для осуществления своих планов на горстку прямых изменников, «предателей христианских» вроде М. Г. Салтыкова и Ф. Андронова, которые никого и ничего не представляли, и закономерно провалился.

При всей трагичности Смуты один положительный итог ее очевиден: формирование в общественном сознании «представления о „всей земле“ – собрании выборных представителей разных „чинов“ русского общества со всей территории страны как верховном органе власти, единственно полномочном принимать решения, касающиеся судеб страны, в отсутствие монарха и участвующим в решении наиболее важных политических [проблем] вместе с монархом» (Б. Н. Флоря). Это представление, выразившееся как в упомянутых актах, так и в памятниках общественной мысли (например, во «Временнике» дьяка Ивана Тимофеева), и следующие из него практики могли бы стать зародышем единой русской политической нации, участвующей во власти и идущей на смену разрозненному скопищу бесправных подданных, власть претерпевающему. Хотя московские люди, измученные политическим хаосом, как правило, высказывали пожелание восстановить тот порядок, который был «при прежних российских прирожденных государех», из всего вышеизложенного ясно, что, будучи несомненными монархистами, они вовсе не жаждали реставрации самодержавия как личного, ничем не ограниченного произвола в духе опричнины. Скорее, их представления об оптимальной форме правления (царь + Дума + Земский собор) соотносятся с эпохой реформ Избранной рады, впрочем, в некоторых вопросах идя дальше самых смелых ее установлений.

С другой стороны, стоит отметить, что острейшая борьба с иноземной интервенцией никак не повлияла на формирование в русской культуре дискурса народа, в литературных памятниках эпохи он отсутствует, при сохранении традиционного самоопределения, связанного с религией, государственностью, территорией (характерный пример – «Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском»).

Россия выходила из Смуты как сословно-представительная монархия. Земский собор января – февраля 1613 г., избиравший нового царя, «был беспрецедентно широк по своему социальному составу» (В. А. Волков). В его работе принимали участие представители духовенства, дворянства, казачества, посадских людей и черносошных крестьян. Первые соборные заседания отмечены нешуточной предвыборной борьбой: «…масса партий, враждебно настроенных одна против другой и преследующих совершенно различные цели, сильнейшая агитация, не брезгующая даже такими средствами, как подкуп, немалое число претендентов (не менее пятнадцати. – С. С.), поддерживаемое своими адептами, бурные прения и отсутствие всякого единения между партиями» (В. Н. Латкин). Грамоту об избрании на русский престол первого Романова подписали 238 человека, а упомянуто в ней 277 делегатов; всего же, по некоторым сведениям, в Москве тогда собралось более 800 «советных людей» из 58 городов. Историки спорили и спорят о существовании так называемой «ограничительной записи» царя Михаила Федоровича, то есть о формально зафиксированном ограничении самодержавия в пользу Думы и/или Земского собора. Подлинник «записи» не обнаружен, но косвенные источники о ней упорно твердят. Так или иначе, но по факту такое ограничение несомненно – Собор 1613 г. продолжал заседать, не распускаясь, до 1615 г., управляя страной вместе с юным монархом (в момент избрания ему было всего пятнадцать), а точнее, вместо, от его имени.

От «соборного правления» к абсолютизму

Соборы Смутного времени и первых лет правления новой династии качественно отличались от своих предшественников прошлого столетия – частотой созыва (в 1616–1622 гг. они заседали практически ежегодно), выборностью представителей (хотя на них присутствовали не только выборные люди, но и – в силу своего положения – высшее духовенство и Боярская дума) и значительным расширением полномочий. Фактически это был главный законодательный орган страны, действовавший, по сути, постоянно – все важнейшие правительственные распоряжения принимались «по нашему великого государя указу и по соборному приговору всей Русской земли». Но после 1622 г. соборы не созывались 10 лет, а затем стали заседать только по тем или иным конкретным случаям: собор 1633 г. обсуждал Смоленскую войну с Польшей; 1642-го – судьбу Азова, взятого донскими казаками и отважно ими обороняемого от турок; 1648-го – принятие нового свода законов; 1653-го – вопрос о присоединении Малороссии и т. д. С соборами совещаются, но они более не управляют; государственные прерогативы безраздельно переходят в руки самих монархов, «сильных людей» – царских фаворитов и приказной бюрократии. «Земские соборы 50-х гг. – по вопросу о борьбе за Малороссию – только внешняя форма, без подлинного живого содержания: опрошенные „по чинам – порознь“ члены собора только повторяют готовое решение царя и его боярской думы» (А. Е. Пресняков). А во второй половине столетия власть уже не нуждается в соборах и для совещательных целей, и они тихо угасают. «Соборы» 1660—1680-х гг. – суть рабочие комиссии, обсуждающие положение различных социальных групп с участием представителей последних, а не голос «всей земли».

«Земля снова улеглась у ног самодержавного государя», – подводит итоги недолгой эпохи расцвета соборной деятельности западник Б. Н. Чичерин. «Народ вышел в отставку», – афористически говорит о том же славянофил А. С. Хомяков. Но почему земская идея не эволюционировала в доктрину народовластия? Почему такое эффективно проявившее себя учреждение, как Земский собор, не закрепилось в качестве постоянного института? Почему «земля» не отстояла его, ведь он был главным инструментом реализации ее собственного политического идеала, и нельзя сказать, что понимание этого в обществе отсутствовало? В начале 1660-х гг. московские горожане просили царя Алексея Михайловича о возобновлении соборов, как о необходимом условии устроения «земского дела»: «Чтобы… великий государь… указал… взять из всех чинов на Москве и из городов лучших людей по пяти человек; а без них нам одним того великого дела на мере поставить невозможно». А тридцатью годами раньше стряпчий Иван Андреевич Бутурлин и вовсе предложил создать постоянно действующий Собор с выборными от служилых людей «и из черных, по человеку, а не от больших городов», установив годичный срок полномочий выборных и обеспечив их в столице квартирами.

Во-первых, у соборов так и не сложилась юридическая основа – никаких законодательных актов, определявших их полномочия и принципы формирования, не было принято. Более того, в общественном сознании, похоже, вообще отсутствовала идея институционального контроля за верховной властью. Как отмечал В. О. Ключевский, в вопросах налогового обложения «казна вполне зависела от собора», однако «выборные, жалуясь на управление, давали деньги, но не требовали, даже не просили прав, довольствуясь благодушным, ни к чему не обязывающим обещанием „то вспоможенье учинить памятно и николи незабытно и вперед жаловать своим государским жалованьем во всяких мерах“. Очевидно, мысль о правомерном представительстве, о политических обеспечениях правомерности еще не зародилась ни в правительстве, ни в обществе. На собор смотрели как на орудие правительства». Поэтому самодержавие, использовавшее соборы в качестве чрезвычайного органа в период преодоления Смуты, как только ситуация стабилизировалась, смогло от них отказаться, не встречая ни малейших правовых препятствий. Во-вторых, что еще более важно, в России не оказалось организованных социальных сил, способных не только ностальгически вздыхать о соборах, но и защищать их, подобно тому, как англичане защитили свой парламент от посягательств Карла I в том же XVII столетии. Русские сословия предпочитали отстаивать свои собственные отдельные интересы, а не всесословное дело, более того, они даже не сумели сформулировать программу последнего.

Боярская аристократия, как уже говорилось выше, не имела влияния в обществе и потому боролась за свое влияние на заседаниях Думы или интригуя в дворцовых покоях. Закрепощавшемуся полным ходом крестьянству было не до политических требований, а его стремление к воле находилось в прямом противоречии с крепостническими вожделениями дворянства, так что общего языка между ними не могло возникнуть по определению. Соборы были нужны прежде всего «средним слоям» – служилым и посадским людям. Когда они объединяли свои усилия, то многого могли достичь. Об этом свидетельствуют события 1648 г., когда во время московского Соляного бунта горожан поддержали не только дворяне, но и стрельцы, отказавшиеся разгонять мятежную толпу и даже заявившие, что готовы вместе с ней «избавить себя от насилий и неправд». Молодой царь Алексей вынужден был тогда крест целовать народу, что выполнит его требования. В Большой всенародной челобитной, составленной представителями дворянства и посада, весьма внятно и твердо высказывалось пожелание созыва Земского собора и реформы местного суда и управления: государю следует положиться «на всяких чинов на мирских людей», которые «выберут в суди меж себя праведных и расудительных великих людей, и ему государю будет покой от то всякие мирские докуки ведати о своем царском венце, а ево государевым боярам будет время от ратных росправах и разсудех в своих домех».