Заложники Петра I и Карла XII. Повседневный быт пленных во время Северной войны - Галина Шебалдина

В середине февраля 1701 года, получив соответствующие указания от короля, шведские власти разрешили переписку с Россией. Благодаря этому до нас дошло довольно много писем Андрея Яковлевича, после прочтения которых перед нами предстает удивительно деятельный человек. Очевиден и тот факт, что не все письма приходили в Россию легальным путем; со временем Хилков нашел тайные каналы и способы передачи информации, в том числе разведывательного характера, в Москву. Кроме того, с 1701 года он начал широко применять шифр — «секретную цыфирь» и симпатические чернила, пользоваться которыми его научили в Посольской канцелярии еще до отъезда[67]. Уже в ноябре в его письмах Ф.А. Головину появляется приписка с указанием, что его письма надо «поджаря смотреть» между строчками и пустой частью листа[68].

В первые месяцы после ареста одним из официально разрешенных шведами каналов отправки писем из Швеции в Россию было посольство Бранденбурга в Стокгольме. Именно туда Кансли-коллегия передавала русские письма после внимательного прочтения. Но наиболее интересная информация о русских пленных, о делах в Швеции и о планах противника приходила в Москву по тайным каналам через Данию. В 1700—1707 годах Россию там представлял Андрей Петрович Измайлов. На его имя стекалась информация из всех источников: от армянских и русских купцов, от шведского королевского церемониймейстера Спарвенфельда и от всех остальных, кто не остался равнодушным к тяжелой участи пленных. Нередко письма писали практически «на деревню дедушке» — так, как это было в феврале 1701 года, когда Измайлову из датской канцелярии переслали письмо, подписанное по-русски «отдать московскому послу». Автор его — купец из Устюжны Железнопольской Митрофан Антипин сын Орлов написал из Стокгольма о том, «какая Хилкову теснота и какие делают триумфы и как нас ругают».

Решающая роль купцов в передаче писем и организации поступления денег, скорее всего, и была причиной того, что Хилков неоднократно обращался в совет с просьбой не высылать «купеческих» людей из Стокгольма. В письме Головину он высказывается совершенно определенным образом, что если их «вышлют… то невозможно будет тебе писать, и так пишем в великом страхе».

С самого первого дня в плену материальное положение самого резидента и его штата было очень непростым: конфискация денег, серебра и мехов больно ударила по его финансовой состоятельности.

Несмотря на все попытки, он так и не смог вернуть их в полном объеме. В 1705 году он написал в Москву, что все «деньги и серебро переделано в их деньги», а чуть ранее он заметил, что часть «соболей и парчей венбцких взяла на себя королева старая (бабушка Карла XII — Гедвига-Элеонора Шлезвиг-Гольштейн-Готторпская. — Г. Ш.)». В конечном итоге его настойчивость и помощь Спарвенфельда привели к тому, что в мае 1707 года Штате-контора выплатила ему компенсацию за утраченное имущество — 2967 далеров.

Описывая свое бедственное положение, Хилков писал на родину, что уже много месяцев ест только «хлеб и кислый напиток», и жалобы его от письма к письму становились все более горькими и пространными. Со временем это привело к ответному ужесточению положения шведского резидента Книперкроны, который в первые годы плена не испытывал практически никаких трудностей. Его осГавили жить в палатах, расположенных между Тверской и Малой Никитской улицами, сохранили имущество, позволили выезжать на церковные службы и навещать своих соотечественников. Но уже в сентябре 1704 года Книперкроне объявили «в приказе», что, если к ноябрю Хилкову не вернут вещи, «шведский двор продадут».

Материальное содержание резидентов и их штата было обязанностью государств, интересы которых они представляли и защищали, даже находясь в плену. Россия и Швеция по-разному справлялись с этой задачей: Шведы — довольно успешно[69], а у русских властей было немало проблем. А между тем помощь соотечественникам и содержание большого количества людей в своем доме требовали постоянного притока средств. При Хилкове постоянно жили переводчик, два писца, священник, семь-восемь слуг, Повар, управитель, а также соотечественники — военные и купцы. Состав мог меняться, но численность (от 12 до 25 человек) неизменно оставалась высокой. «А при мне 25 душ есть и пить хотят», — писал он в Москву 18 ноября 1702 года. Тогда напряженность ситуации в связи с нехваткой средств была отчасти решена после того, как Хилкову выдали жалованье Книперкроны, которому русские власти выдали такую же сумму в Москве. И все же для того, чтобы выжить самому и прокормить всех, живущих у него, резиденту приходилось постоянно занимать деньги. К началу 1703 года его долг составлял более 6000 ефимков и продолжал расти с каждым месяцем. Круг его заемщиков был очень широк. Среди них были и генералы-пленники, и соотечественники, и иностранцы[70].

Князья Хил ковы были хотя и древним, но небогатым дворянским родом и не принадлежали к российской аристократии, как Долгорукие или Трубецкие: собственные возможности резидента были очень ограниченны. Родственники князя, братья Юрий и Михаил Яковлевичи, после того, как из Швеции стали приходить письма с просьбой заложить «последние деревни», чтобы оплатить векселя, стали бить тревогу. Они обратились к царю с просьбой о предоставлении князю Андрею прибавки к жалованью в 200 рублей. Но и это не помогло резиденту выйти из бедственного положения. Обращаясь к Ф.А. Головину, он писал, что близок к полному разорению, а нищета «в самой гроб меня гонит». А между тем деньги необходимы были не только на поддержание определенного образа жизни, но и на оплату услуг шпионов и «нужных» людей, почтовых расходов, в общем, на все, в чем нуждается дипломат в чужой стране, даже находящийся там на положении пленного. Он специально обращал внимание русских властей на то, что его визави регулярно получает из Стокгольма крупные суммы и тратит их в разведывательных целях, нанося ущерб России.

Хилков считал, что у его визави в России гораздо больше возможностей для тайной работы: в 1705 году он с горечью писал о том, что с трудом находит деньги, чтобы платить «проведывальщикам», в то время как «Книперу платят 5000 ефимков ежегодно». Чтобы передавать новости в Стокгольм «мимо русской канцелярии» и остаться в Москве «для шпионства», Книперкрона, по мнению Хилкова, даже просил свое правительство не разменивать его.

Столь же нерегулярно получали свое жалованье и сотрудники резидента, которые вместе с ним испытали все трудности плена, а кое-кто уже не вернулся на родину. В 1708 году умер подьячий Малороссийского приказа Василий Богданов, а в 1709 — переводчик «со свейского языка» Вилим Абрамов. После их смерти резиденту пришлось не только срочно искать им замену, но и первое время (до 1713 года) выплачивать жалованье новым сотрудникам из своего кармана. Новым подьячим-секретарем стал пленник Федор Герасимов, а функции переводчика полностью перешли Алексею Манкиеву. Второй канцелярист Иван Чередьев, потомственный подьячий и особенно доверенный сотрудник Хилкова, вернулся в Россию с телом Хилкова в 1718 году[71].

Несмотря на все трудности и лишения, князь Хилков всегда помнил о царском наказе «проведывать, что у свеян происходит», и его разведывательная активность держала шведские власти в постоянном напряжении. Практически все его письма содержали информацию, которую можно смело назвать шпионской. Спектр сведений, поступавших от него, был чрезвычайно разнообразен: от того, какую одежду «нынче» носят при шведском дворе, до передвижения войск и прочих военных приготовлений. Хилков высылал в Москву всю печатную продукцию, попадавшуюся ему в руки, в том числе, переводы «ис печатных авизов»[72] шведских и прочих европейских, передавал даже слухи, делая при необходимости оговорку по поводу их возможной недостоверности. Едва переступив границы Шведского королевства, Хилков внимательно осматривал все вокруг, тщательно фиксируя все, что в преддверии военного конфликта могло быть интересно Петру. В частности, он заметил оборонительные сооружения острова Ваксхольм, прикрывавшие Стокгольм, а находясь в ставке короля в ожидании ответной аудиенции, услышал, что «Каролус» планирует начать выступление из Голштинии через две недели и к нему присоединятся 15000 лифляндцев[73].

С началом Северной войны его информация стала еще более разнообразной; ее внимательно изучали в Посольском приказе и передавали царю. Благодаря ей в Москве узнавали множество важных и интересных деталей. Например, то, что во время сражения шведов с отрядом Огинского 16 декабря 1700 года генерал Реншельд был ранен, а в битве со шведами 19 июля 1701 года «короля польского ранили из пушки». Кроме сообщений из газет Хилков передавал сведения, поступавшие к нему от рядовых русских пленных, которые были заняты на коронных работах. Так, от посадских людей, работавших весной 1701 года в стокгольмской гавани, он узнал, что шведы через «курляндские земли» отправляют «24 корабля с 10000 войска» в Польшу. Хилков понимал, что Москву особенно интересуют данные о военной силе и передвижении противника, и поэтому отправлял всю информацию, которая попадала к нему в руки. Нередко он делал специальные оговорки, выражая сомнение в достоверности тех или иных сведений.