Пламя надежды - Павел Дробницкий

Красивые черты девушки стали меняться, улыбка превратилась в хищный оскал, кожа стала мертвецки серой, глаза заплыли черной тьмой, но все это почему-то не пугало меня.

— Идем со мной, — коснувшись своим длинным когтем моей щеки и оставив там кровоточащий порез, проскрипел монстр, — мы ждем тебя уже так долго.

Тело больше не повиновалось мне, холод впился в сердце, заставляя его биться все медленнее и медленнее. Я чувствовал, как жизнь по капле уходит из моего тела, и я шел за плывущим передо мной монстром, шаг за шагом приближаясь к стене теней-рабов, жаждущих обрести покой.

Страха больше не было, было только очень холодно.

Прости, Элен, я не сдержу обещания… Я не вернусь…

Часть II. Сквозь тьму

Глава 1

Темнота. Он видел лишь ее незримую черноту. Он слышал лишь ее безмолвную тишину. В его жизни осталась лишь темнота и удары его сердца. Ровно шестьдесят ударов в минуту он отсчитывал, чтобы не сойти с ума и не потеряться в этом мраке, наступившемболее восьмидесяти шести миллионов ударов назад.

Он очень устал держаться. Постоянное присутствие в этой темноте порой вызывало что-то вроде иллюзий. Иногда он чувствовал, словно что-то присутствовало совсем рядом с ним и сильно жаждало поглотить его. Или же наоборот, ему казалось, что рядом с ним присутствует еще кто-то другой и пытается уберечь его. А порой он ощущал присутствие их двоих, хотя этого не могло быть, ведь он был заточен в одиночестве. Эти ощущения пугали его, заставляя думать, что он начинает сходить с ума.

Это чувство пришло к нему практически сразу после его заточения, и тогда узник стал в конце каждого дня проговаривать вслух количество ударов и свое имя. Он знал, что не услышит свой голос и эти слова, но вибрация, идущая по телу давала ему надежду еще на один день.

— Восемьдесят шесть миллионов четыреста тысяч… Меня зовут Грей.

— Сколько вы говорите он провел в этой камере? — спросил лысый мужчина в костюме у надзирателя тюрьмы.

— Два года, восемь месяцев и двадцать шесть дней — усмехнувшись ответил тот, сплюнув себе под ноги, — упорный парень.

— Ничего не понимаю, — закрыв смотровое отверстие камеры сказал лысый и направился в сторону выхода вдоль коридора, полного криков с просьбами о помощи, помиловании и освобождении, — я должен как можно быстрее допросить его. Это беспрецедентный случай! Мы не имеем права держать тут гражданина человеческого общества. Почему вы так долго тянули и не вызывали меня?

— Знаете что, — надзиратель воспринял эти слова, как упрек себе, — это вопрос не ко мне, мое дело маленькое.

Лысый не стал переубеждать своего спутника в том, что он себе надумал и просто выйдя с этажа камер-карцеров направился за управляющим тюрьмой в его кабинет. После долгого разговора на повышенных тонах с управляющим, лысому все-таки удалось выбить согласие на допрос юноши и перевода его из карцера в обычную одиночную камеру.

— Здравствуй, Грей, меня зовут мистер Харрис, но если хочешь, можешь называть меня Рик.

Грей — молодой, исхудавший, если не истощенный, парень лет двадцати, сидел прикованный металлическими наручниками к столу и рассматривал с нескрываемой неприязнью сидевшего перед ним очередного выскочку в костюме. Этот был лысый с короткой ухоженной бородкой, одет в темно-синий брючный костюм, с черным галстуком.

— Сколько тебе лет, Грей? — мистер в костюме изобразил самую милую-притворную улыбку, которую только видел свет, но видя, что собеседник молчит убрал ее и стал серьезен, — пойми, я хочу помочь тебе, я хочу вытащить тебя отсюда.

Грей молча продолжал разглядывать человека перед ним.

— Хорошо, — Рик Харрис пролистал дело, лежавшее перед ним, — видимо ты не хочешь отвечать на вопросы, на которые уже давал ответы, но на новые ты ответишь?

Грей нехотя, как-то странно кивнул, будто ему это далось с большим трудом.

— Отлично, — отложив дело в сторону и погладив лысину, продолжил мужчина, — почему ты оказался в карцере?

— Потому что более двух недель за мной не было зафиксировано ни одной магической активности, — смотря куда-то сквозь мужчину в костюме проговорил Грей.

— Но по какой же причине тебя держали там так долго?

— По той же, что и запрятали меня сюда, — Грей сфокусировал взгляд на собеседнике, перестав смотреть сквозь него, от чего тот слегка поежился.

— Ты не хочешь поделиться со мной? — мистер Харрис слегка придвинулся ближе.

— Все здесь, — взглядом указал Грей на свое дело, — я уже все сказал более двух лет назад и все равно оказался там.

У Харриса пробежали мурашки от этого «там». Казалось, что юноша, с которым он разговаривал, побывал на том свете, а не просто в тюремной камере. Во всяком случае выглядел парень совсем плохо: темные спутанные отросшие волосы, почти атрофированные мышцы, он даже голову держал с какими-то усилиями, взгляд, редко фокусирующийся на каких-то вещах, устремленный куда-то в даль, а порой Грей начинал шептать цифры, как это делал в камере, по рассказам часовых.

— Ты знаешь, сколько ты пробыл в карцере?

— Два года, восемь месяцев, двадцать шесть дней, четырнадцать часов, тридцать восемь минут и сорок две секунды.

— Ты вел себя, не как обычные заключенные.

— Вы хотите сказать, что я не кричал, не звал на помощь, не умолял выпустить меня? — снова посмотрев в глаза Харрису спросил Грей, — потому что они хотели этого, те, кто упек меня сюда.

— Расскажи мне, как проходил твой день в карцере?

— День? — странно улыбнувшись и смотря куда-то в сторону переспросил Грей, — Каждый «день» был такой же темный, как и утро, и вечер, и ночь. Шлем, что надели на меня, посадив в карцер, плотно облегал, даже сдавливал голову, глаза, уши и нос, так, что я ничего не видел, не слышал и не чувствовал запаха. Он всегда был на мне, все время, что я пробыл в карцере. Дважды в день приходил дежурный охранник и совал мне в рот трубку. Высасывая странную тягучую консистенцию, похожую на слизь, я завтракал и обедал. Вкуса я абсолютно не чувствовал, что даже к лучшему, ведь я могу представить, что подмешивали туда тюремщики. Порой после моей «царской» трапезы меня начинало долго и мучительно выворачивать наизнанку. Вам когда-нибудь приходилось ходить под себя, потому что уже не было сил терпеть, мистер Харрис? Мне приходилось делать это ежедневно. Примерно раз в неделю мне все же меняли мою смирительную рубашку, в которой я был подвешен, но иногда, шутки ради меня вначале на час-другой подвешивали вверх ногами, чтобы мои нечистоты стекали вниз по моему телу и лицу. Сняв смирительную рубашку, меня окатывали водой, разминали атрофирующиеся мышцы пинками, одевали другую смирительную рубашку и снова подвешивали. Затем, в зависимости от дежурившего охранника, я получал пару дополнительных ударов, либо меня кололи чем-то острым, но так, чтобы не было очень сильной кровопотери. В остальное время, чтобы не сойти с ума, я считал удары своего сердца, единственное, что я мог ощущать в подвешенном состоянии.