Ураган - Мигель Астуриас

— И принесите нам тамаль[22], да заверните его хорошенько в зеленые листочки, — негромко пошутил дон Касимиро. Намек был достаточно прозрачен.

— За зелеными листочками дело не станет, — отвечал Мид и прибавил насмешливо: — Если, конечно, вы не пожалеете дров.

— Когда вы собираетесь уезжать?

— Я думал завтра. Но могу и подождать, пока будет готово.

— Пару деньков. Ладно? Только надо принестипобольше зеленых листочков.

— Понятно. Компания ловко стряпает… Уж куда лучше.

— Сладенькие… Вам разве не нравятся?

Лестер стал доставать из бумажника зеленые, как листья банана, купюры — листочки, в которые завертывают пирожки. И поскольку Бастиансито Кохубуль и Хуан Лусеро являются собственниками обработанных участков и их присутствие необходимо для спасения урожая, а также принимая во внимание еще целый ряд обстоятельств… Лестер Мид уехал обратно; вместе со своими компаньонами.

Ночью они втиснулись все трое в вагон второго класса и на следующее утро были уже дома. Прозрачные облака, бледно-голубые, зеленые, желтые, розовые» стояли над побережьем в этот ранний рассветный час. Жара еще не набрала силу, но предчувствие палящего зноя как бы висело в воздухе.

Много дней шли разговоры об исчезновении лавочника дядюшки Чичигуо. Наконец гнилой смрад наполнил лавку, пришлось начать поиски, ворочать тяжелые тюки товаров. Говорили, что лавочник сбежал. Мексиканец, одно слово. Удрал и утащил всю кассу. Вот почему он последнее время требовал, чтоб долги заплатили. Уж так выжимал! Как заведет волынку, просто сил нет слушать! Вопит, как ягненок без матки, — вынь да положь ему деньги. Если должен десять песо, заплати хоть восемь, не можешь — хоть пять, тоже не можешь — плати три, даже два песо и то брал! Так под конец стал ощипывать! И много набрал, все за долги, дескать, для оборота. Врал, конечно, просто набрал побольше денег да смылся. А ребятишки-то! Целая куча белоголовых ребятишек, мечутся туда-сюда по поселку, пищат, как цыплята некормленые. Одноногий курносый гринго, ведавший магазинами Компании, взял ключи от лавки, решил проверить ведомости и торговые книги.

Но только вошел в лавку, как тут же и выскочил, грохоча своей деревяшкой по плитам пола так, что чуть было не сломал ее. Управляющий задыхался, его тошнило, трупное зловоние забило ноздри. Он приказал обыскать лавку, перевернуть все вверх дном. В углу под грудой мешков кофе и ящиков с банками сухого молока, на сломанной раскладушке нашли раздавленного в лепешку лавочника. По ночам он все ждал прихода убийц, все прятался, перетаскивал с места на место свою кровать, с грохотом волочил ее за собой, как каторжник кандалы, он боялся смерти, боялся темноты, и в одну из таких ночей смерть застала его врасплох, темнота навалилась и раздавила. На похороны пришли женщины, много женщин разных возрастов — те, что считались его любовницами, хоть он и не знал их, но денег получал много за то, что усыновлял их детей. В очаге под слоем золы и угля нашли клад — старую железную копилку, полную денег. Женщины и светловолосые дети шли вереницей, друг за другом, мимо одноногого гринго, и каждой он давал часть сокровищ Дядюшки Чичигуо.

XII

— Странно, представь себе, любая личная драма меня волнует мало или даже совсем не волнует, а вот общая! Когда говорят, что животные гибнут из-за нехватки воды, я начинаю ощущать страшную жажду и в то же время не могу выпить больше одного стакана. Меня мучает, что у меня много, а у других совсем нет.

— Да, бывают такие натуры, их трогают страдания большинства… Может быть, когда человек свою личную маленькую трагедию уже пережил, он начинает понимать, что личная драма всегда узка, ограниченна, а та, великая драма… Причины ее — не ущемленные интересы, не раздраженное самолюбие, она рождается непосредственно из действительности, слепой, безграничной, из реальных условий существования.

Они ехали в двуколке, зеленая лента, как диадема, сверкала в волосах Лиленд, ветер играл ее шелковистыми золотыми кудрями, Лестер, немного усталый от дневных дел, небритый, сосал свою трубку.

— В Индии не знали такой палящей жары, вот они и придумали добрых, щедрых, человечных богов, которые так похожи на греческих. Здесь, в знойной сырости, где все вокруг словно сгорает в невидимом огне, невозможно поверить в благожелательность небес. Пожар без пламени, тусклый, огромный…

— Да, Лиленд, я тоже иногда тоскую по добрым божествам. Хочется вырваться из этого тропического ада.

— Уедем, Лестер. Забудем соленый вкус пота, который жжет лицо, словно плачешь всей кожей. Да, да, плачешь, исходишь потом, как слезами, а сам и не чувствуешь…

Стук колес вернул их к действительности. Двуколка пролетела по мосту над небольшой речкой, заросшей цветущим камышом, вперед, все вперед, остались позади ровные четырехугольники банановых плантаций, вперед, все вперед, в душно-горячем воздухе висели над кустарниками рои насекомых, жужжали, тикали на разные лады.

Они мчались все дальше. Лиленд будто и не замечала дороги. По узкой песчаной тропе через старый бамбуковый лес в долину, потом долина расширилась, превратилась в широкий луг, посреди луга сверкало озеро, залитое лунным светом.

«Ну наконец-то, — подумала Лиленд, — хоть немного напоминает о том, что есть на свете свежесть, холод, морозы, зимние вечера у затопленного камина, улицы, покрытые мягким снежным ковром, конькобежцы, птицы, со щебетом прыгающие по снегу».

Обогнули озеро, угрюмо поблескивала гладкая глубокая черная вода. Остановились у ранчо — крыша и четыре подпорки, только и всего. Послышался шорох, Лестер зажег электрический фонарик, в луче жирно блеснуло что-то черное в красных пятнах.

Лиленд в ужасе спряталась за мужа, обеими руками вцепилась в него, тянула назад…

— Змея, — сказал Лестер и поднял жену на руки. Лиленд дрожала как в лихорадке. Мид усадил ее в двуколку.

— Ну-ка держи вожжи, — сказал он и ласково потрепал ее по щеке, — держи вожжи, я поведу лошадь под уздцы. Хочу тебе кое-что показать.

Между луной и ее отражением, как бы расплавленным в воде, Лиленд увидела тени, они двоились, множились, повторялись… Тени лошадей. Колеса шуршали по траве. Одна из лошадей вдруг встряхнулась, звонкое пронзительное ржанье прорезало тишину.

— Хитрая кобылка, нашего коня учуяла.

— Как их тут много!

— Сколько, как ты думаешь?

— Наверное, не меньше сотни. -

— Пятьдесят семь и все жеребые.

Двуколка въехала в табун и остановилась. Мид подошел к кобылке, звонко похлопал ладонью по огромному животу, вздутому, словно бочка.

— Другие хранят свои богатства в банках, несгораемых шкафах, — он засмеялся, засверкал в лунном свете зубами, — а мое богатство — вот оно, в животах этих прелестных дамочек. Нам их продали по дешевке, как выбракованных, представляешь? Что они беременные, так на это никто и внимания не обратил.

Долго еще ездили они «лошадиной ночью», как назвала ее Лиленд, по узким дорогам, среди кустарников и лиан.

— Эти земли принадлежат Фуетэ, — объяснил Лестер, — тем самым, которые стали продавать бананы дешевле, чем мы, когда я начал вывозить их на грузовике. А теперь они хотят продать свою землю, и я, наверное, куплю ее, только подожду еще немного, пусть-ка им подступит под самое горло. Такие, как они, наследнички — люди веселые, им ждать некогда, живо все растранжирят. Здесь раньше кофе выращивали, а они его выдрали, будто сорняк, да бананы и посадили.

— Вот дураки!

— Ну, не такие уж дураки, как ты думаешь. В те времена цены на бананы взлетели, как никогда. Плохо другое: они решили, что времена тучных коров настали навеки, и, когда цены на бананы упали, остались ни с чем, потому что поистратились на шелка да на путешествия, вместо того чтоб сберечь денежки или заняться какими-нибудь другими фруктами. Теперь, говорят, едят одну похлебку из улиток, и на завтрак, и на обед, и на ужин…[23] Но-о, лошадка! — Он дернул вожжи, повернул впряженного в двуколку каракового жеребца. — А вот вывезти продавать бананы на машине, подаренной Компанией, и продавать их дешевле, чем мы, — на такие дела они скоры, это правда. Когда богатый обеднеет, его легко втянуть в любое грязное дело.

В зеленом, как листва герани, небе ярко сияла луна, и звезды в ее свете казались туманными, едва заметными точками. Все ближе слышался грохот прибоя. Еще немного, и они увидят, как катятся огромными пенными колесами волны и разбиваются вдребезги о скалы.

Дни шли…

Наступило воскресенье. У Лиленд слипались глаза, так утомительно смотреть на широкую реку, где тихо струится вода, гладкая как простыня, а под ней, будто огромная роженица после мучительных родов, отдыхает земля — илистое дно. Туда, поближе ко дну, забрасывает Лестер свой крючок — символ надежды, и стоит с трубкой в зубах, неподвижный как статуя, терпеливо ожидая, пока клюнет какая-нибудь рыба. Плачет вода среди прибрежных камней, густая сеть растений почти перегородила реку, цветущие ветви дробятся, отражаясь в воде, искрятся изумрудами; стоят цапли, розовые и белые как сахар, плавают утки, застыли на камнях ящерицы с завораживающим стеклянным взглядом, голенастые птицы хватают на лету рыбу, пролетают еще какие-то птицы с клювами, похожими на огромные ложки[24], а неподвижная жара плавится в собственном пламени и изливается на землю.