+ тот кто считает - Алекс Форэн

Никто не торопился начинать разговор, ради которого все собрались. Они будто изучали друг друга, проверяя на верность реакции, ловя совпадения мыслей и тем. Но вот Мари подала кофе, и все, расположившись у огромного камина, утопая в массивных диванах, обитых черной грубой кожей, наконец, перешли к разговору о том, что, собственно, привело к их встрече в Камарге.

– Как договаривались, мы привезли с собой то, что нам уже удалось отыскать, – сказал Лео, доставая папку с письмом Писарро и футляр с криптографическим ключом на серебряной пластине.

Первым он протянул Антуану письмо, спросив, нужен ли ему перевод.

– Благодарю вас, – рассеянно ответил монах, бережно держа кончиками пальцев манускрипт. – Я в достаточной мере владею испанским...

Десять минут в полном молчании при свете настольной лампы Антуан, сохраняя полное внешнее спокойствие, внимательно рассматривал реликвии. Затем он поднялся с кресла и произнес:

– Да, это, безусловно, заслуживает внимания. И вам уже многое удалось... Я покажу вам то, что долгие годы хранится в моей семье и что, возможно, поможет вам в продолжении поисков.

Антуан вышел ненадолго и вернулся с двумя шкатулками темного дерева, запертыми на ключ. Поставив их на стол, на котором Мари уже успела навести идеальный порядок, он открыл первую из них.

В ней лежало сложенное, пожелтевшее от времени письмо. Когда-то его края скрепляла сургучная печать, но теперь она рассохлась, и только по фрагментам можно было понять, что раньше ее по кругу украшала надпись «Empresa del Levante», снабженная уже знакомым всем крестом с якорем и сердцем. Лео взглянул на хозяина, и тот кивком головы и приглашающим жестом руки разрешил рассмотреть документ.

Аккуратно, чтобы не повредить древнюю бумагу, Саймон развернул письмо. Посреди пожелтевшего листа ровным квадратом расположились выцветшие, но еще различимые рукописные буквы латинского алфавита, не складывавшиеся ни в слова, ни во фразы.

– Письмо всегда хранилось в нашей семье как реликвия, – произнес Антуан. – Хотя никто, несмотря на многие попытки, не смог его расшифровать.

– Но это же... письмо под наш серебряный ключ, – не удержалась Сэнди. – Давайте попробуем прочесть!

Николь взяла серебряную пластину, лежавшую рядом, и потянулась к письму.

– Стоп! – рванулся к ней до сих пор сохранявший спокойствие Саймон. – Вы соображаете, что делаете?! Работать с оригиналом на обеденном столе! Вы бы еще колбасу на нем порезали! Ну, ладно Сэнди, но ты-то, Николь! Надо снять копию, хотя бы от руки в том же масштабе – и с письма, и с пластины, только потом экспериментировать. А не возить по бумаге пятисотлетней давности металлической пластиной.

Антуан, внимательно следивший за пронесшейся бурей, одобрительно кивнул – ему явно польстила такая забота о семейной реликвии. Сэнди покорно вздохнула и вместе с Николь принялась сосредоточенно перерисовывать буквы на принесенный Мари чистый лист бумаги.

Следующие сорок минут все поочередно крутили лист бумаги со сделанными на нем ножницами отверстиями поверх другого листа с переписанными квадратом буквами. Проблема состояла, видимо, в том, что часть букв почти не читалась, а некоторые, в силу архаичного написания, могли читаться по-разному. Кроме того, было совершенно неизвестно, какая из сторон пластины является лицевой, а также сколько раз и в какую сторону ее нужно поворачивать. Не известен был и язык, на котором было написано послание – латинские буквы сами по себе еще ни о чем не говорили. Словом, азарта исследователей было не достаточно, чтобы взять письмо приступом, и стало понятно, что расшифровка потребует кропотливой профессиональной работы.

Во второй шкатулке лежал не менее древний кусок рассохшейся и ломкой выбеленной кожи, на котором были то ли нацарапаны, то ли тонко выжжены какие-то квадратики, один из которых был помечен крестом. Внизу с трудом можно было разобрать подпись: «San Francisco de Quito».

– Это карта древнего города, – предположила Сэнди, успев на этот раз заглянуть через плечо Саймона, собственноручно раскрывшего шкатулку.

Саймон внимательно рассмотрел карту:

– Карты на коже делали мореплаватели – так они меньше страдали от воды, – произнес он. – Думаю, на ней отмечен какой-то район Кито – столицы нынешнего Эквадора. Город, основателями которого считаются Писарро и Альмагро... Не понятно только, можно ли будет в наши дни выяснить, какой именно район здесь изображен. Хорошо бы, конечно, взять на экспертизу и карту, и письмо…

– Пожалуйста, они в вашем распоряжении, – неожиданно сказал Антуан.

В комнате повисла неловкая пауза. Лео первым ее нарушил:

– Вы, конечно, понимаете, что эти предметы имеют большую ценность, не только научную, но и материальную… Мы…

– Но, – перебил его Антуан, – я, как прямой потомок Франсиско Писарро, не меньше вас заинтересован в изучении истории моей семьи. И моя готовность содействовать этому, по меньшей мере, нормальна. Если вам это удастся…

– Но вы же первый раз нас видите! – воскликнула Сэнди. – Откуда вам знать, что мы...

– Во-первых, – мягко ответил монах, – я вижу вас во второй раз. А все, что мне нужно знать, я могу определить и с первого взгляда. И, во-вторых, – улыбнулся он, – в наше время и одной ночи бывает достаточно, чтобы, даже находясь в заповедном Камарге, навести необходимые справки...

Эта смесь благодушия и уверенности производила странное впечатление. Лео, благодаря хозяина дома за доверие, все же настоял на том, чтобы составить письменную расписку о передаче ценностей. Ее написали в двух экземплярах, и Саймон с Антуаном церемонно заверили ее своими подписями.

В тот момент, когда за успех поисков были подняты бокалы с рубиновым вином, выбранным Антуаном, в дверь постучали, и через минуту на пороге появилась Мари, которая, подойдя к Антуану, что-то прошептала ему на ухо.

– Пусть войдет, мы все закончили, – сказал ей Антуан. – Друзья, заехал мой друг Романо, он, видимо, услышал, что завтра я уезжаю, и заглянул попрощаться. Вы не возражаете?

Возражений, разумеется, не последовало, и на пороге комнаты появился молодой мужчина цыганского вида. При виде гостей он смутился и стал говорить, что лучше зайдет попозже, но Антуан был непреклонен – он провел Романо вглубь комнаты и познакомил с присутствующими.

– Мы пришли проводить вас, – слегка смущаясь, обратился Романо к Антуану. – Хотели спеть для вас несколько песен, чтобы дорога была удачной. Но, наверное, это сейчас не ко времени...

– Отчего же, – ответил Антуан. – Я тронут – ты же знаешь, я поклонник ваших песен. Думаю, это будет приятно и моим гостям. Тем более что они путешествуют еще чаще, чем я, – с этими словами Антуан подмигнул Саймону, с которым за вечер у него установилась некая невербальная связь, основанная на взаимной симпатии и уважении.

Через минуту Романо вернулся вместе с двумя мужчинами и гибкой черноволосой женщиной в пышной юбке, звенящей пришитыми к ней монетами. Романо и второй мужчина держали в руках гитары, а третий, несколько выделявшийся из этой компании простым черным нарядом и пышными усами, сжимал бубен.

– Вечер с цыганами в программе не значился, – прошептал Артур, после всего происшедшего пребывавший в отличном настроении.

Дверь на террасу было открыта, и через нее в комнату проникали темно-синие сумерки, запах прелой листвы и прохлада близкого моря. Но в доме было тепло – горел огромный камин, и красные отсветы ложились на лица сидевших в креслах людей, выхватывая из темноты то ружья на стенах, то древний манускрипт на столе, то металлический крест странной формы на стене – распятие, якорь и сердце. Вера, надежда, любовь...

Романо провел руками по струнам, задал ритм, сразу в унисон зазвучала гитара его друга, бубен в руках третьего поддержал ее, и… возникла мелодия. Девушка, распустив вьющиеся волосы, начала неспешный чувственный танец:

Луна в жасминовой шалиЯвилась в кузню к цыганам.И смотрит, смотрит ребенок,И смутен взгляд мальчугана.Луна закинула рукиИ дразнит ветер полночныйСвоей оловянной грудью,Бесстыдной и непорочной.

Ветер доносил запахи пряных трав, пение цикад и запах дыма от далекого костра. А Романо, превратившийся в пылкого юношу, молил:

– Луна, луна моя, скройся!Если вернутся цыгане,Они возьмут твое сердцеИ серебра начеканят.

Женский голос, в котором перемешались забота и боль, любовь и печаль, отвечал ему:

– Не бойся, мальчик, не бойся,Взгляни, хорош ли мой танец!Когда вернутся цыгане,Ты будешь спать и не встанешь.

Теперь это был даже не танец, не фламенко, а что-то языческое, свободное и пронзительное, в чем угадывались ночные озера и черные быки, розовые птицы, море, белые лошади и смуглые люди, живущие не разумом, а страстями… И в этом ритме любили друг друга и спорили два голоса: