Шхуна, которая не желала плавать (СИ) - Моуэт Фарли

Я уже почти решил, что с удовольствием проведу остальную часть лета — если не всю оставшуюся мне жизнь — в Спун-Коуве, как приехал Майк Донован, кипя энергией и энтузиазмом. Идиллии пришел конец. Вновь мне пришлось смириться с продолжением плавания по серым беспощадным волнам.

И сразу возникли осложнения. Первым был Майк. Его никак нельзя было назвать опытным мореходом. Насколько ему удалось вспомнить, в плавание ему довелось отправляться три раза в жизни. Последние два он совершил во время войны на военном транспорте из Америки в Европу и обратно. Что касается первого, то в возрасте шести лет он на самодельном плотике вышел на простор пруда в одном из парков Торонто. С плотика он свалился, но был спасен конным полицейским, который въехал на лошади в пруд, чтобы извлечь Майка из ранней могилы. В остальном ни о море, ни о судах, больших и малых, он не знал ничего. Майка это ничуть не смущало — по оптимизму он бьет все мировые рекорды, — но меня немножечко тревожило.

В Спун-Коув Майк добрался из Сент-Джонса на «фольксвагене». Теперь он извлек из машины два самых больших чемодана, какие мне только приходилось видеть. Как он умудрился запихнуть их в свою малютку, я понятия не имею. Одного из них хватило бы, чтобы в каюте «Счастливого Дерзания» не осталось места для людей. Он весело зашвырнул этих гиппопотамов на палубу и прыгнул на нее следом за ними. Майк прирожденный прыгун — длинный, худой, долговязый — и непоседа.

— На кой черт тебе эти чемоданы? Что в них? — спросил я с ужасом.

— Библиотечные фонды. Или, по-твоему, я директор библиотек только по названию? Я сумел выцыганить эту поездку, только убедив министра просвещения, что намерен открыть библиотечные филиалы на юго-западном берегу Ньюфаундленда. Не хочешь же ты выставить меня лжецом?

— Нет, — сказал я, — не хочу, Майк. И потому считай, что ты уже открыл свой первый филиал в рыбном складе Тома Молтона вон там. А теперь забирай эти чертовы сундуки с моей палубы, пока ты не утопил шхуну.

Дружелюбие и покладистость — одна из лучших сторон в характере Майка. Бодро насвистывая, он уволок чемоданы в рыбный склад и поставил их за кучей соленой трески. Затем вернулся на борт, согнулся в три погибели и забрался в каюту, предварительно предъявив четыре бутылки рома «Биг диппер». Явно библиотечные фонды Ньюфаундленда включают кое-что получше, чем клей и формуляры.

Я счел разумным ускоренно ознакомить Майка с принципами кораблевождения, прежде чем покинуть Бёрин, и результатом явился спектакль, какого в Спун-Коуве еще никогда не ставили.

Занятия почти не продвинулись, но уже собрали толпу зрителей — множество маленьких мальчиков и девочек, десяток пожилых джентльменов и пестрые вкрапления рыбаков. Они выстроились на помостах справа и слева от нас и молча наблюдали, как я вожу Майка по шхуне, указывая на все более или менее важные снасти и называя их. Он бойко следовал за мной, кивал и повторял названия. Поскольку он изучал несколько языков и свободно владеет по крайней мере тремя, названия он запоминал с легкостью. Затем я обучил его таким процедурам первой необходимости, как ставить паруса, опускать паруса, выбирать шкоты, бросать якорь, спускать кранцы за борт. Все у него получалось отлично.

Зрители, которые прежде даже не подозревали, что на свете бывают люди, которые понимают в судах так же мало, как Майк, начали проникаться к нему симпатией. Наконец я приказал ему пойти на корму и спустить плоскодонку на воду.

Он выполнил команду почти безупречно. Почти. Допустил лишь одну ошибку — намотал фалинь плоскодонки на запястье, перед тем как столкнуть лодку за борт.

Инерция увлекла плоскодонку в сторону от шхуны, и она увлекла за собой Майка на конце фалиня. На поверхность он вынырнул с несколько выпученными глазами, так как вода была ледяной, и стал водить ими из стороны в сторону, словно в поисках конного полицейского. Увы, нигде в Бёрине такого не нашлось бы. А потому он по-собачьи подплыл к плоскодонке, закинул на нее руку, ногу… и перевернул лодочку на себя.

Мы слышали его голос изнутри ее — он, видимо, ухватился за скамью. Он выкрикивал, как ни грустно, слова, которые могли оказаться ирландскими ругательствами, но доносились они до нас так глухо, что мы их толком не разобрали. Он энергично брыкал ногами и медленно, но верно направлял перевернутую лодку в гавань. Смахивала лодка на громадную морскую черепаху, только звуки издавала совсем не черепашьи.

Кто-то из парнишек успел несколько прийти в себя, сел в лодку и кинулся в погоню. Извлечь Майка на свет Божий он не сумел, а потому просто отбуксировал плоскодонку к берегу. В конце концов ноги Майка коснулись дна. Он поднырнул и, дрожащий, посинелый, воздвигся над водой.

Если бы он тут же отказался от мысли о плавании, забрался бы в свой «фольксик» и покатил домой, это было бы вполне понятно. Но Майк не таков. Шлепая к берегу, он изобразил широчайшую свою улыбку и наиирландейший свой выговор.

— Бегорра! — произнес он на языке своих предков. — Лучшего и не придумать, чтобы плавать под дождем, а?

Он покорил сердца обитателей Спун-Коува и мое тоже.

Неосведомленность Майка во всем, что касалось моря и судов, имела свою положительную сторону. Она обеспечивала ему душевное спокойствие. В его глазах «Счастливое Дерзание» была самой крепкой шхункой, какие только знавал мир. Он доверял ей безоговорочно. И продолжал доверять, даже когда она делала все, чтобы его разочаровать. Нет, не думайте, меры предосторожности он принимал. Когда он в этот вечер забрался на свою койку, то потратил минуту, чтобы прибить к доске в изголовье большую медаль с изображением святого Христофора, покровителя плавающих и путешествующих.

Хотя я в отличие от Майка не католик, изображение это все еще остается там, где он его поместил. Ведь кто-то же да оберегал нас в последующие дни! Был то святой Христофор или Морской Старик, окутано мраком неизвестности. Сильно подозреваю, что потребовались их совместные усилия, чтобы вызволять нас то из того, то из этого.

Глава двенадцатая

Гигантская акула и гигантская баскская идея

Через два дня после прибытия Майка мы взяли курс на Сен-Пьер, который лежит в пятидесяти милях к западу от кончика сапогообразного завершения полуострова Бёрин. Я с надеждой предвкушал легкий переход. Ведь плавание предстояло каботажное — все время в виду суши, а потому я не думал, что причуды компаса что-нибудь испортят. Двигатель работал лучше, чем когда-либо прежде. Течи, казалось, угомонились. Во всяком случае, физических сил Майка хватало, чтобы держать их под контролем. Мы вдоволь запаслись съестными припасами и ромом. Даже прогноз погоды не оставлял желать ничего лучшего.

Прогноз этот предсказывал «на рассвете ветер южный, легкий, усиливающийся, смещаясь на двадцать градусов к юго-востоку; видимость четыре мили, кроме как в тумане». Оговорка «кроме как в тумане» фигурировала в каждом прогнозе погоды во время каждого моего плавания в течение шести лет моего пребывания на южном берегу Ньюфаундленда. И в каждом же без тумана не обходилось, за одним исключением. Иногда он встречался «пятнами» шириной всего в несколько миль. Обычно же он бывал куда более внушительным, заволакивая сотни тысяч квадратных миль океанской поверхности. Хотя прогнозы погоды частенько оказывались ошибочными во многих частностях, тумана это, как правило, не касалось.

В честь этого первого его плавания я угостил Майка особым завтраком. Он состоял из овсянки на сгущенном молоке, в которой купались поджаренные полоски бекона, и еще из вареных колечек. Колечки еще один ньюфаундлендский деликатес. Это — самая мелкая треска, провяленная на солнце «колечком», а не разрезанная вдоль, как более крупные рыбины. Вкусом и ароматом они напоминают хорошо выдержанный сыр «чеддер». Майк, не будучи уроженцем Ньюфаундленда, никогда их прежде не пробовал, но не ударил лицом в грязь и съел два колечка. Насчет аромата и вкуса он согласился, но только сказал, что смахивают они больше на овечий сыр.