Девушка из Дании - Дэвид Эберсхоф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грета обдумывала идею написать Лили в полный рост на балконе: ветерок ласково треплет ее волосы и подол домашнего платья, мелкие коричневые розочки на ткани сливаются в прелестный неясный узор, выражение Лили – точь-в-точь такое, как сейчас на лице Гретиного мужа: жарко-взволнованное, напряженное; покрасневшая кожа туго натянута, как будто вот-вот лопнет.
* * *Грета и Лили направлялись в ресторан «Орхидея», расположенный на набережной Бонапарта. Ресторан славился кальмарами, тушенными в собственных чернилах, – по крайней мере, так писал Ханс, предлагая сегодняшнюю встречу. Магазины и лавки уже закрылись. У обочин тротуаров были выставлены мешочки со вчерашним мусором. Часть камней в булыжной мостовой, изъезженной автомобилями, расшатались.
Письмо Ханса лежало у Греты в кармане, и, вместе с Лили шагая по улице Сен-Мишель в направлении гавани, она теребила его уголок обручальным кольцом. Милый датский обычай носить обручальное кольцо на правой руке пришелся Грете весьма кстати. Вернувшись в Данию вдовой, она поклялась никогда не снимать гладкое кольцо из золота, подаренное Тедди Кроссом. Когда Эйнар тоже преподнес Грете колечко, тонкий золотой ободок, она растерялась, не в силах заставить себя снять кольцо Тедди, ведь, глядя на него, она думала о первом муже, вспоминала, как тот неуклюже рылся в карманах, нащупывая черную бархатную коробочку. А потом Грета сообразила, что кольцо Тедди снимать не придется, и стала носить оба, часто рассеянно крутя на пальце то одно, то другое.
Она почти не рассказывала Эйнару о Тедди. Грета – снова Грета Уод – возвратилась в Данию в День перемирия, через полгода после кончины мужа. Непонятно, от чего он умер, отвечала она на расспросы друзей. В конце концов, рассуждала Грета, смерть в двадцать четыре года, при том что человек всю жизнь прожил в сухом и чистом тепле Калифорнии, есть результат лишь одного: жестокости этого мира. Других причин попросту быть не могло. Ну и, конечно, Тедди, бедняга, не имел того самого «западного стержня». Более того, порой, закрыв глаза, чтобы острее ощутить сожаление, Грета думала: возможно, ее брак с Тедди вообще не был предначертан судьбой. Возможно, его любовь к ней отнюдь не была столь же всеобъемлющей, как ее – к нему.
В двух шагах от ресторана Грета остановилась и сказала Лили:
– Только не сердись, ладно? Я приготовила тебе маленький сюрприз. – Она убрала челку с глаз Лили. – Прости, что не сообщила заранее, но мне показалось, будет лучше, если ты узнаешь прямо сейчас.
– Узнаю о чем?
– О том, что мы ужинаем с Хансом.
Лили побледнела – она явно все поняла. Она прислонилась лбом к прохладной витрине закрытой мясной лавки. На веревке за стеклом, точно розовые флажки, висели освежеванные тушки молочных поросят. И все-таки Лили спросила:
– С каким Хансом?
– Давай же, не паникуй. Да, это Ханс, и он хочет тебя видеть.
Парижский критик с бородавкой на веке быстро ответил на письмо Греты, выслал адрес Ханса и подробнее расспросил ее о творчестве. Такое внимание со стороны критика едва не вскружило Грете голову. Париж интересуется ее искусством! – радовалась она, открыв шкатулку с письменными принадлежностями из Орхуса[28] и заправляя ручку чернилами. Первым делом она написала критику. Есть ли у нее будущее в Париже? – интересовалась Грета. Стоит ли ей с мужем подумать об отъезде из Дании, где ее полотен толком никто не понимает? Обретут ли они в Париже бо́льшую свободу?
Затем Грета написала Хансу: «Все эти годы мой муж помнит о вас. Когда он в задумчивости стоит перед мольбертом, я знаю, что он вспоминает о том, как вы вниз головой висели на ветке дуба над болотом. Его лицо смягчается и даже немного уменьшается, как будто он вновь становится тринадцатилетним мальчиком с сияющими глазами и гладким подбородком».
Ханс Аксгил, которому уже перевалило за тридцать пять, был обладателем тонкого носа и густой светлой поросли на запястьях. Рослый и крепкий, с мощной шеей, он напоминал Грете пень, оставшийся от старого платана в дальнем конце калифорнийского сада семьи Уод. По описаниям Эйнара, она представляла Ханса мелким и худым, точно низкорослое болотное растение. Он носил прозвище Вельнёд – Орешек, – потому что летом его кожа делалась светло-коричневой, будто слегка выпачканной в вечной грязи Синего Зуба. Собственно, в этой грязи он и появился на свет, когда экипаж, в котором его мать ехала с двумя служанками, перевернувшись в грозу, застрял на болоте, и баронесса произвела на свет младенца при свете спичек, а его первой пеленкой стала парусиновая куртка возницы.
Теперь, впрочем, Ханс превратился в крупного мужчину тевтонской внешности. Он пожимал руки, стискивая их обеими ладонями, и имел привычку сцеплять эти свои ладони в замок на затылке, когда о чем-то рассказывал. Из напитков он употреблял исключительно шампанское и минеральную воду, ел только рыбу, а однажды попробовав отбивную из оленины, лишился аппетита на месяц. Ханс торговал произведениями искусства – продавал картины датских художников богатым американским коллекционерам. «По большей части аморальный бизнес, – так описывал он свое занятие, обнажая в улыбке острые, как сверла, резцы, – не всегда, но частенько». Его любимым видом спорта был «медленный теннис», или теннис на грунте. «Лучшее, что есть во Франции, – это ее terre battue, грунтовые корты, – говорил он. – Белые теннисные мячи с клееными швами. Судья на вышке».
Ресторан располагался напротив гавани. Снаружи, на тротуаре, стояло восемь столиков под полосатыми зонтиками, укрепленными в жестяных бочках с камнями. В гавани причаливали к берегу парусные яхты. Британские солдаты, проводившие увольнительную во Франции, стояли на причале, держась за руки и сверкая обгоревшими на солнце икрами. Украшением столиков служили вазочки с маргаритками,
