Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль - Геогрий Чернявский

27 мая начались непосредственные переговоры о перемирии. Наиболее острые споры возникли по вопросу о демаркационной линии. Шелухин вновь атаковал. Он потребовал проведения демаркационной линии через определенные пункты, проходившие севернее от фактического размещения войск, и передал карту с ее обозначением, потребовал возвращения забранных из Украины железнодорожных вагонов и паровозов, репатриации украинцев с российской территории. Раковский на этот раз, как и в дальнейшем, проводил компромиссную линию. Не возражая по существу против украинских требований, он предложил произвести обмен военнопленными и другими гражданами обеих стран и заявил, что у России также есть претензии к Украине по поводу различных грузов, не детализируя, впрочем, о чем именно шла речь.

В оценках общественности в конце мая – в значительной степени в результате смягчения позиции российской делегации, свободного общения Раковского в Киеве с представителями различных украинских кругов – наметился некоторый поворот в пользу партнера Украины по переговорам, проявлением чего было опубликование в социал-демократическом печатном органе редакционной статьи с критикой неуступчивости украинской делегации.[208]

Эта неуступчивость, а подчас и выдвижение ультимативных требований объяснялись тем, что украинское правительство стремилось максимально использовать крайне трудное международное и внутреннее положение Советской республики, правительство которой после так называемого «триумфального шествия Советской власти» в конце 1917 – начале 1918 г., которое и тогда не было столь уж всеобщим, постепенно утрачивало контроль над все новыми территориями, где провозглашалась власть разного рода местных правительств. Одной из таких территорий стало Всевеликое Войско Донское, казачье государство во главе со своим высшим органом – Войсковым кругом, провозглашенное в конце апреля 1918 г. в Новочеркасске. Атаманом этого образования стал генерал П. Н. Краснов. 21 мая правительство Краснова послало ноту Украинской Державе в связи с ее переговорами с Россией – гетмана информировали, что Дон является не частью Советской республики, а суверенным государством, находящимся с ее правительством в состоянии войны.[209] Гетманское правительство вступило в официальные отношения с атаманом, что негативно повлияло на переговоры в Киеве.

30 мая Раковский вручил Шелухину новые полномочия советской делегации, текст гласил: «Российская Федеративная Социалистическая Советская Республика 27 апреля с. г. назначила товарища Христиана Георгиевича Раковского полномочным представителем для ведения в Киеве переговоров, начинающихся с 22 мая с. г. с уполномоченным Украинской Державы о заключении мирного договора между Российской Социалистической Федеративной Советской Республикой и Украинской Державой и для подписания как актов переговоров, так и мирного договора».[210]

На следующий день на заседании разгорелся вновь, казалось, уже решенный самим фактом вступления в переговоры спор о самостоятельности Украинского государства. Видимо, с новыми полномочиями Раковский получил и новые инструкции, требовавшие твердой линии. Молодой (не по возрасту, а по стажу) дипломат настаивал теперь, чтобы совместно принимаемые документы не предрешали существования Украины как независимого и суверенного государства – это, мол, предмет самих переговоров. «Известен тот факт, – говорил Раковский, – что Украина еще несколько месяцев тому назад не существовала для всех, а до настоящего момента, до того, пока мы в договор не внесем наше признание… она не обладает и для нас в международных юридических отношениях вполне определенной юридической индивидуальностью».

Шелухин занял в этом вопросе вполне естественную твердую позицию. «Мы в вашем признании не нуждаемся», – даже заявил он, разумеется, кривя душой, ибо как опытный юрист отлично понимал, что каждое независимое государство нуждается в признании соседей. Независимость Украины для переговоров с Россией, продолжал он, – это condicio sine qua non (безоговорочное условие).

Попытка Раковского демагогически апеллировать к тому, что с точки зрения международного права РСФСР является преемником Российской империи (!) и части последней могут выступать как правосубъекты лишь с согласия РСФСР, в свою очередь, встретила решительный протест украинского делегата.

Раковский, видимо, осознал допущенный им промах, возможно, у него просто заговорила дремавшая совесть, не позволившая столь беззастенчиво кривить душой, вполне вероятно, что он пошел на нарушение полученной инструкции. В любом случае он решительно переменил свое поведение, и это способствовало безболезненному преодолению возникшего острого конфликта. Как бы забыв о только что сказанном, он заявил: «Мы не являемся преемниками ни ее тенденций, ни ее целей. Международно-правовая преемственность же сугубо формальна, советская власть не распространяется на Украину».[211]

4 июня начали работать комиссии. Дело сдвинулось, сравнительно быстро было достигнуто соглашение по основам перемирия. На заседании комиссии по демаркационной линии 11 июня достигли позитивного результата и по этому вопросу. Комиссия встала на «военную точку зрения» (именно на ней настаивал Раковский) и утвердила линию, отражавшую положение на участках фронта.[212]

Острые дискуссии возникли 31 мая и продолжались на следующих заседаниях по вопросу о возвращении украинских граждан на родину. Украинская делегация с полным правом настаивала на уравнивании их в правах с возвращавшимися гражданами России. Обращалось внимание, что по советским правилам вывозить имущество воспрещалось, тогда как при выезде из Украины никто обысков не делал и имущество не отбирал. Раковский ссылался на правила Временного правительства, ограничивавшие ввоз и особенно экспорт золота и серебра.

На это Шелухин указал, что дело не в официальных ограничениях, а в произволе советских властей, грабивших пассажиров и дававших расписки за отнятое имущество, за которые «никто не продаст фунта хлеба». Ловко парируя высказывания своего оппонента, Раковский ухватился за те места, которые можно было истолковать как вмешательство во внутренние дела России. Он упрекнул Шелухина: «Я уже имел случаи несколько раз заявить, что в наших дискуссиях, совершенно, может быть, не желая, вы скользите по плоскости критики внутренних наших отношений и высказывания общих суждений относительно характера нашей Советской власти; я протестую против этого; если я пойду по вашим стопам, я также могу дать различные квалицификации вашей власти».[213]

Российского представителя, расположившегося в гостинице «Марсель», посещали различные делегации торговцев и промышленников, в частности нефтепромышленников, сахарозаводчиков, заинтересованных в установлении товарообмена.[214] Раковский встречался с украинскими и зарубежными журналистами, давал интервью. В германской газете была опубликована обширная беседа ее корреспондента с главой российской делегации.[215] Раковский заявил, что российское правительство стремится заключить с Украиной мирный договор и экономическое соглашение, желает установить с ней тесные дружественные отношения. Положение же самой России было освещено идеализированно: частная инициатива может найти в Советской республике свое место; «мы знаем, что не можем уже сегодня осуществить идеалы социального равенства и справедливости». Впрочем, Раковский тут явно выражал свои взгляды, в которые постоянно вторгалась реальная советская действительность, корректируя их в сторону политического и социального экстремизма.

Живая зарисовка Раковского на переговорах в первой половине июня была сделана корреспондентом «Франкфуртер цайтунг» Ф. Вертхаймером: «Раковский – человек среднего роста, типичная фигура хорошего адвоката. Вначале он сидит возле своего столика совершенно спокойно. Только рука нервно подергивает конец бороды. Вдруг через его тело проходит как бы электрическая струя, он захватывает карандаш, бросает на бумагу какую-то заметку и вновь задумчиво опирается на руку». Раковский говорил по-русски, Шелухин – по-украински с переводом, причем сам Шелухин помогал переводчику. Раковский вел себя импульсивно, Шелухин – хладнокровно. Фамилию Мануильского германский журналист упомянул лишь один раз для того, чтобы отметить, что тот выглядел утомленным: так, по-видимому, воспринималась его пассивность на переговорах.[216]

Журналисты не случайно выделяли Раковского. Его западная ментальность включала понимание роли прессы в политической жизни, в качестве барометра общественного мнения, выразителя интересов различных политических кругов, оказывающего подчас мощное воздействие на конкретные шаги государственных органов. Когда редакция газеты «Киевская мысль» обратилась к нему с просьбой помочь решить вопрос о вывозе заказанной в России бумаги, Раковский в записке Чичерину по прямому проводу высказал убежденность в целесообразности удовлетворить эту просьбу.[217]