Обжалованию не подлежит - Максуд Ибрагимбеков

Появившийся вслед за Газанфаром официант с тележкой стал проворно накрывать стол.

— Вижу по твоей физиономии, что в ресторане ты хорошо поел. Никуда не отлучайся, иди в сторожку и сыграй с охранником в нарды. Может быть, позже придется еще раз съездить за вином. Все понял?

Газанфар послушно кивнул.

— А Самандару что сказать? Он там. Стоит в коридоре.

Получить приглашение к столу Самандару в этот день было не суждено.

— Откуда я знаю? Скажи ему, что хочешь, я в ваши дела не вмешиваюсь, — мастерски изобразив приступ мимолетного скудоумия, пожал плечами Аслан.

Под аплодисменты участников застолья в комнату в сопровождении медсестры вошла Марион. Она выглядела здоровой и подтвердила это интересным комментарием к сегодняшнему происшествию, после того как Клод усадил ее рядом с собой. Медсестра села рядом.

Веселье за столом достигло высшей точки, когда приехал товарищ Назимов. За стол он сел, но пить наотрез отказался. Он ел осетрину на вертеле и запивал ее минеральной водой.

— Я приехал, чтобы узнать ваше мнение, — сказал куратор Назимов Клоду. — Завтра с утра мы прямо отсюда поедем на нефтеперегонный завод, затем на прием в Министерство культуры, а оттуда прямо в аэропорт.

Прежде чем ответить, Клод посмотрел на Аслана.

— Это невозможно, — сказал Аслан, выслушав перевод. — Мадам Вернье следует подготовиться. Самолет до Москвы летит шесть часов с двумя посадками — это серьезная нагрузка на организм, и рисковать я ей не советую. Лучше всего, если в аэропорт она поедет отсюда.

— Прежде всего безопасность мадам Вернье, — от себя добавил Сеймур.

Слова Сеймура куратор пропустил мимо ушей.

— Имей в виду, — криво усмехнувшись, сказал Аслану товарищ Назимов, кивнув на Сеймура. — Он уедет с ними, а ты-то останешься здесь.

— Договорились, с этой минуты мы с тобой на «ты». Только, ты тоже имей в виду, они уедут, а ты-то останешься здесь, хе-хе! — шутливым тоном, в котором явственно сквозил вызов, сказал Аслан.

— Ты что хочешь этим сказать? — с потемневшим лицом спросил Назимов. Чувствовалось, что куратор теряет самообладание.

— Хочу сказать, что и вы, и я, и наши дети, и внуки будут до конца жизни жить здесь и за границу не переедут, — доброжелательно объяснил Аслан. — Потому что ни вас, товарищ Назимов, ни меня переехать во Францию никто не пригласит.

— Что-нибудь случилось? — заинтересовалась Марион, поняв, что речь идет о ней.

— Товарищ куратор спрашивает, хотите ли вы завтра утром поехать на нефтеперерабатывающий завод и посмотреть там на самую мощную в Европе крекинг-установку, перерабатывающую сырую нефть в бензин, дизельное топливо и мазут? — через переводчика объяснил ей доктор.

— Нет, — решительно отказалась Марион, — мне не хочется ехать смотреть на нефть и бензин. Я не люблю запах бензина.

Товарищ Назимов посмотрел на бокал с вином в руке пациентки доктора Аслана и рассмеялся.

— Все сошли с ума, — ни к кому не обращаясь, сказал он. — Невозможно работать.

Беседа на тему здоровья Марион продолжилась. Она рассказала внимательно слушающему доктору, что в первый раз в обморок упала в 1944 году в городе Алби. Она увидела, как на улице трое мужчин, один из них полицейский, садовыми ножницами насильно стригут наголо молодую женщину. Женщина билась всем телом, истошно кричала, но бесполезно, стрижка продолжалась. Марион попыталась помочь несчастной, но полицейский приказал ей не вмешиваться, и она потеряла сознание.

Аслан не мог понять, как это могло произойти, что во Франции средь бела дня какие-то посторонние люди насильно стригли женщину. Вмешался Клод. Он рассказал, что в 1944 году во Франции не осталось ни одного германского оккупанта. И тогда французы воспряли и начали очищать страну от предателей коллаборационистов. Сотрудничавших с немцами мужчин сажали в тюрьму, а женщин, повинных в горизонтальном коллаборационизме, то есть оказывающих оккупантам интимные услуги, публично подвергали стрижке наголо. Насильственно были пострижены двадцать тысяч женщин. Это продолжалось год, а затем вмешался де Голль и все, мужчины и женщины, были прощены и приравнены в правах ко всем остальным французам.

Узнав о том, что у Марион случались обмороки и до приезда в Амбуран, Назимов почему-то воодушевился:

— Очень хорошо. Вот видите! Выясняется, что мадам Вернье падала в обморок и до Амбурана. Это обязательно надо отметить в отчете, — одобрительно сказал он и, подняв бокал, до которого прежде не дотрагивался, предложил выпить за здоровье мадам Вернье, которая мужественно перенесла выпавшие на ее долю неприятности средней тяжести.

Вспоминали Виктора. Клод рассказал, что после отъезда Сеймура Витек получил лицензию и открыл на главной городской улице кафе под непонятным для горожан названием «Анна унд Марта баден».

— Очень популярное кафе с баром, — сказала Сеймуру Марион. — Управляет им Мишель Астахов. В каждый приезд в Алби мы с Клодом туда заходим. Между прочим, над стойкой бара висит большая фотография. Ты на ней в смокинге, весь в орденах и улыбаешься.

Назимову, судя по всему, застолье понравилось. Во всяком случае, он произнес несколько прочувственных тостов. А когда говорил о вечной неувядаемой дружбе народов Советского Союза, Азербайджана и Франции, у него трогательно дрогнул голос.

— Я на твоем месте плясал бы от радости, а по тебе не поймешь, рад ты или нет, — сказал Аслан, когда, попрощавшись, они вдвоем шли по направлению к совхозу.

— Рад? Когда Клод выложил на стол мой паспорт с визой, я понял, как выглядит счастье.

— Это и есть счастье! Но все равно такое у меня ощущение, что ты непрерывно что-то обдумываешь.

— Так и есть, нормальный человек перед долгой поездкой должен все обдумать.

— У тебя вид как на похоронах доктора Аслана. Перед отъездом и поговорить бы не помешало. И долго еще ты собираешься думать?

— Боюсь, что до самого утра, — усмехнулся Сеймур.

— Тогда до завтра, прощаться приеду в аэропорт.

Они расстались на остановке, когда подошел последний автобус.

Вещи были собраны, Марион и Клод ждали машину.

Сеймур смотрел на улыбающегося друга и никак не мог заставить себя сообщить ему свое решение.

— Я решил остаться, — сказал Сеймур. — Спасибо тебе за все, но я остаюсь, — Клод молча смотрел на него. — Ты должен понять меня. У меня было время над всем подумать, и я понял, что не сумею жить на чужбине.

Марион и Клод растерянно переглянулись.

Клод покачал головой.

— Черт тебя побери, Сейка! Приятные вещи я от тебя слышу. На чужбине! Ты забыл, что ты гражданин Франции.

— Никогда не забываю. Если у меня будут дети, я уверен, они тоже будут гордиться этим.

Пораженный Клод посмотрел на жену, но та лишь в недоумении покачала головой.

— Ты шутишь?

— Нет.

— Ты уже забыл о том, что они с тобой здесь сделали?

— Все помню и никогда не забуду.

— Объясни, что случилось? Я ничего не понимаю, во Франции у тебя есть все — друзья, солидное положение, всеобщий почет. А здесь? Кто ты здесь? Я-то хорошо знаю, что здесь происходит. Если тебя до сих пор не уничтожили, то по чистой случайности. Я не прав?

Сеймур молча кивнул.

— Тогда в чем дело? Извини, но кто ты здесь? Изгой. Причем нищий и бесправный изгой.

— Да. И единственный способ исправить все это — уехать на все готовое во Францию? Когда я там жил, то всегда ощущал, какая это прекрасная страна. Клод, ты хоть раз задумался, кто Францию сделал такой, какая она сегодня? Я тебе напомню. Это сделали многие поколения французов — великие короли, рыцари, королевские мушкетеры, бесстрашные мореплаватели, писатели, ученые…

— И еще менестрели, шуаны, Гильотен и Гобелен, — насмешливо добавил Клод. — Ты о них забыл.

— Они тоже, — согласился Сеймур. — Но не я. Я не сумею забыть, если перееду во Францию, что я всего лишь чужестранец, к которому хорошо относятся друзья и знакомые. Во Франции я буду каждый день вспоминать свою больную и несчастную страну, из которой я, как расчетливая крыса, сбежал туда, где всем так хорошо живется. Марион, скажи, разве я похож на крысу? — спросил он, и ему самому стало смешно.

— Ты как две капли воды похож на стреноженного агнца, — грустно сказала Марион. — Бедный мой Сейка.

Клод с изумлением смотрел на Сеймура так, как будто увидел его впервые.

— У меня не получится это забыть, — сказал Сеймур. — Там эта мысль будет со мной каждую минуту, а потом я сойду с ума… Прости меня, Клод. Франция прекрасна, но это не моя страна. Все могилы здесь.

— Рассуждения сумасшедшего человека, — сердито сказал Клод. — Ты лучше вспомни, что происходит здесь, в стране, которую ты считаешь своей.

— Все помню, например, и то, что ты не сбежал из Франции, когда ее оккупировали немцы… Здесь все гораздо сложнее и хуже, чем ты себе можешь представить. Тебе воображения не хватит понять, что здесь происходит на самом деле. Я не спорю. Ты абсолютно прав. Жить здесь невозможно! Можно только существовать, да и то если позволят. Но что-то же надо с этим делать?