Коллекционер ночных бабочек - Влада Ольховская

Ева согласилась, но и не стала делать вид, что ни о чем не догадывается.

– Тебе лучше использовать момент, когда в доме, кроме нас, никого нет, – посоветовала она. – Я не обещаю, что даже при таком раскладе дам тебе какие-то ответы. Но так я хоть выслушаю вопрос.

Сложно сказать, на какое время они остались наедине. Сальери и Марк уехали минут двадцать назад, у них была назначена встреча с братом Карины. Вике это не нравилось, но не настолько, чтобы бросаться грудью на лобовое стекло в попытке остановить их. В конце концов, встреча состоится в городе, днем, ничего страшного не случится!

– Ты упоминала какие-то приступы… Я хотела бы узнать о них. Я никогда не видела, чтобы с тобой происходило что-то подобное!

Врачи как раз отмечали в поведении Евы много странностей. Она отказывалась говорить и не реагировала на вопросы. Могла убить пойманную на улице кошку или птицу, начертить кровью пентаграмму в попытке вызвать демона. Могла закричать или заплакать без видимой причины. Чем не поведение психа?

Но позже выяснилось, что всю эту клоунаду девочка разыгрывала, причем так искусно, что обманывала даже опытных специалистов. Ей это было нужно, чтобы усыпить бдительность окружающих, убедить их, что они ее знают.

На самом же деле, как убедилась Вика, племянница Марка отличалась редким самоконтролем, который не всякому здоровому человеку был доступен. Она точно рассчитывала каждое движение, не говорила ни одного лишнего слова, даже, казалось, румянец на щеках или слезы могла вызвать или остановить по собственному желанию.

При этом ее логика отличалась от нормы, да и человека обычная четырнадцатилетняя тогда еще девочка убить бы не смогла. Этот контраст видимой нормы и внутреннего безумия пугал. А Вика не хотела бояться.

– Ты не видишь приступов, потому что их и не видно. Они все здесь, – Ева постучала тонким пальчиком по виску. – У меня в голове.

– Ты не похожа на сумасшедшую. Если бы я не знала…

– Если бы ты не знала, то рано или поздно сама увидела бы. Приступы… Это когда я вижу то, чего нет. Существ, которых не существует. Я слышу голоса, которых не слышат другие. И знаешь что? Я понятия не имею, что из этого настоящее, а что – нет! Поэтому я стараюсь как можно лучше изучить этот мир, узнать, что объективно возможно. Если я буду это знать, я смогу остановить приступ.

– И что… что ты видишь?

– Разное. Иногда – уродцев, похожих на обожженных, облитых кислотой людей. Знаешь, когда кожа лоскутами сползает с их лиц, – равнодушно произнесла Ева, будто обсуждала не собственные галлюцинации, а прогноз погоды на сегодня. – Иногда вижу, как потолок начинает трескаться, и из него лезет нечто непонятное… Может, живое… Как черви… Вижу, как вода вокруг меня становится густой и темной, а потом по ней идут такие волны, словно что-то движется внутри – рядом со мной. Иногда я даже чувствую, как оно касается меня! Это все ненастоящее, теперь-то я осознаю это. Но когда оно рядом со мной, оно реально. Я чувствую, понимаешь?

Такой откровенности Вика не ожидала – и это от обычно закрытой, холодной Евы! Да и сейчас нельзя сказать, что девушка проявляла эмоции. Она делилась информацией, но той, которую сообщила бы не каждому.

– Как же ты с этим живешь? – прошептала Вика.

– Сейчас – нормально. Когда я наконец поняла, что есть разница между моим миром и настоящим миром. Но раньше я этого не знала. Я читала, что психи не могут понять, что картинки и голоса в их голове ненастоящие. Значит, я какой-то неправильный псих, потому что я понимаю это. Просто не могу остановить. Они не настоящие, но они реальны! Каждый мой орган чувств откликается на них, даже кожа! Я привыкла. Раньше, когда не знала, кричала, плакала, отбивалась от них. Моя мать, которая ничего не видела, очень боялась. Но она не могла мне помочь – ни она, ни врачи, которым она меня показывала. Они ставили неправильные диагнозы, не те. Тогда я и поняла, что рассчитывать придется только на себя. Это покалеченное тело, больное, но я в нем живу. Поэтому мне нужно было научиться жить по его правилам.

– Не представляю, как это возможно…

– Все возможно. Постепенно, по чуть-чуть, страх уходит. Вид крови и разлагающейся плоти становится привычным. Я знаю, что это убивает что-то внутри меня… и полностью остановить это не могу. Когда начинается приступ, мне лучше ничего не делать. Я не вижу мир нормально, могу даже в стену врезаться! Это проходит само собой. Я просто жду. Как видишь, я научилась ждать. Это самое трудное, все остальное – уже легче.

Льняные пряди послушно заплетались в тонкие косички. Это было просто: монотонное действие даже успокаивало. И все равно Вика не могла до конца понять, как можно жить в кошмаре, который возвращается снова и снова… Особенно если знаешь, что он не прекратится никогда.

Если видеть это, потерять страх перед кровью и мертвыми телами, то и убивать нестрашно…

– Это приносит агрессию, да?

– Можно и так сказать. Но желание причинить кому-то вред не всегда связано с приступами. Иногда я чувствую, что мне хочется ударить, причинить боль, убить даже… Это эмоциональное желание. Я в этот момент не думаю о том, почему меня раздражает этот человек. Иногда знаю, иногда не знаю, но эмоции преобладают в любом случае. А иногда я ничего не чувствую, просто понимаю, что так нужно.

– Как было с убийцей твоей матери?

– С ним было все сразу. И гнев, и понимание, что его нужно уничтожить, чтобы он больше никого не отправил на тот свет.

Ни разу за все то время, что они знали друг друга, Ева не соглашалась рассказать, что именно она сделала с мужчиной, забившим насмерть ее мать. Ни Вике, ни Марку. Вика чувствовала, что выспрашивать ее об этом всегда будет бесполезно.

– Но ты все-таки останавливаешься, – заметила она. – Ты не убила ту бордель-мамашу, много кого еще…

– Не потому что я становлюсь лучше. Лучше я уже не стану. Но… Вдруг появляются люди, которые видят меня лучшей, чем я есть… Моя мама не была таким человеком. Она с каждым годом все больше убеждалась, что я чудовище. А если она это видит, почему бы мне не быть такой? Она меня запирала на замок, потому что думала, что так спасает мир от меня. В этом была ее миссия. Но в этой миссии я оставалась сама по себе. Рассчитывать только на себя и любить только себя – что еще мне оставалось? Человек, который убил мою мать, случайно выпустил меня. Мне было не жалко его убить. До сих пор все равно. Но потом появился Марк… он такой смешной! Он видит меня по-другому. Через какие-то розовые очки. И я… Я не хочу, чтобы эти очки разбились. Пока есть такая возможность, я буду стараться быть той, кого видит он.

Вика не смогла сдержать улыбку – не веселую, скорее задумчивую. У Марка и правда было такое качество… Непробиваемый, не свойственный его возрасту оптимизм, который остался даже после того, как его предала собственная жена. А еще – доброта в том наивном чистом виде, который обычно доступен лишь детям.

Должно быть, Ева почувствовала это… и оттаяла. Правда, ее любовь к дяде чуть не привела к сворачиванию шеи «способной разбить ему сердце» Вике. Но – обошлось.

Получается, теперь Марк стал для нее барьером. Своего рода препятствием на пути бурлящего потока ее безумия, который при иных обстоятельствах стоил бы жизни очень многим людям.

Это, с одной стороны, хорошо. А с другой стороны, страшно представить, во что она превратится, если Марка вдруг не станет…

– Ты говорила, что тебе ставили неправильные диагнозы, – нахмурилась Вика. – Откуда ты это знаешь? И какой тогда правильный?

– Какой правильный – я понятия не имею. Я не врач. Но я была в специализированных школах, рядом с детьми, которым ставили такие же диагнозы, что и мне. В больницах тоже была. Я видела, что я отличаюсь от других.

– Ты могла бы сказать об этом врачам!

– И стать добровольным объектом исследований? Достаточно скучное, на мой взгляд, занятие. Мне было проще вообще с ними не говорить.

– А ты знаешь, почему ты заболела?

Когда-то давно Ева дала намек, что знает. Сегодняшний разговор получался более откровенным, чем тогда, и Вика надеялась услышать детали.

Но на подробности Ева по-прежнему была не слишком щедра:

– Потому что моя мать полезла туда, куда лезть не надо. Кажется, она и сама поняла это, потому и не отказалась от меня. А мой отец не остановил ее – скорее всего, ему было плевать.

– Ты знала своего отца?

– Нет. Не факт, что и мать знала. Подозреваю, что это был случайный партнер. Может, один из партнеров. У нее не было мужа. У нее было много мужчин и после моего рождения. Нет, я не знала своего отца.

– А о Марке она когда-нибудь говорила?

– Когда напивалась, говорила, что у нее была очень хорошая семья – родители и брат. Что я послана ей в наказание за то, что она не умела любить ту семью. Но не более.

Да уж… в сестре Марка, в отличие от него самого, доброты было не слишком много. Она ведь, в отличие от врачей, знала, что ребенок все понимает! Хотя что толку теперь думать об этом? Ее нет, спрашивать не с кого.