Полет на месте - Яан Кросс

И затем, после второй рюмки из следующей бутылки: «Видите ли, господин доктор, мы осведомлены о ваших литературных и общегуманистических интересах. Однако в дипломатической практике у вас не может быть очень уж большого опыта. То есть такого, чтобы маленькое, совершенно независимое государство спросило у правительства своего большого соседа, кого последнее охотнее всего видело бы в кресле премьер–министра соседнего независимого государства. Этого никогда не произойдет в дипломатической практике. Официально — никогда. В том виде, что, скажем, ваш президент отправит господина Варма 52 с Собиновского переулка в Кремль и поручит ему узнать мнение Молотова. Никогда. А неофициально, просто в порядке получения информации — это другое дело. Представим себе, второй секретарь господина Варма и — я. В вашем маленьком уютном посольстве на Собиновском, где–нибудь в укромном уголке, на каком–нибудь приеме в пятиминутной беседе с бокалом шампанского в руках — и второй секретарь задает этот вопрос — мне. Я хотел бы — особенно после случайного, само собой, личного знакомства во время нашего путешествия — сказать: знаете, мы считаем, что для развития отношений между Москвой и Таллинном в нынешний сложный исторический момент очень подходит доктор Варес. Но я не могу этого сказать. До тех пор, пока я не знаю, готовы ли вы. Ибо, вполне возможно, ваш личный писательский покой для вас важнее, чем принять на себя ответственность провести свое отечество, можно сказать, между Сциллой и Харибдой — pour faire usage de la formule classique»53 (свидетельство того, что Иван Иванович, вероятно, относится к дипломатической школе царских времен)».

Лоб Улло покрылся легкой испариной, и прядь седых волос свесилась на правое ухо. Он смотрел мимо меня, погрузившись в свое собственное историческое видение, и продолжал:

«Ну и тут включился в игру, из более далекой и глубокой тени, деятель телеграфного агентства:

«Господин доктор, дорогой мой, вам совсем не нужно сразу отвечать. Поймите — это все сплошная импровизация покамест. Так что подумайте. В ближайшее время я приеду в Эстонию, в Таллинн. А также в Пярну. Чтобы получить от вас и ваших коллег план антологии эстонской поэзии. Для издания в Москве. Вы составите этот план. На наш сегодняшний вопрос устно не отвечайте. Момент может оказаться неподходящим. Поместите ответ в этот план. Условимся: это будет список авторов. После каждого имени предлагаемые стихи. Если вы поставите свое имя на первое место, то тем самым ответите на наш сегодняшний вопрос — нет. Если поставите свое имя в алфавитном порядке — нет. Если на последнее место — нет. Но если вы поместите свое имя, скажем, из скромности на последнее место, а потом припишете забытое поначалу другое имя, так что окажетесь на предпоследнем месте, — это будет означать: да. Договоримся: двадцать имен. Ваш ответ во всех случаях будет нет — за исключением того, что вы включите себя в список под номером 19…»"

Улло заправил прядь волос за ухо, глянул на меня и смущенно засмеялся:

«Ну что–то вроде этого!»

Я дополнил: «Причем этот список никто на свете не увидел?»

«Что значит «никто на свете»?! Кому надо, тот увидел».

18

К своей государственной карьере Улло относился с большей, чем я мог ожидать, серьезностью или, точнее сказать, с приглушенным высокомерием. Иронично, само собой. Однако с какой–то, как мне кажется, все–таки ностальгией. Я не пытался определять меру этой поверхностности или глубины, и посему его отношение к государственной службе — не то ироническая поверхностная рябь, не то серьезное трогательное ретро — так и осталось невыясненным.

О том, как он стал государственным чиновником, Улло, по моим заметкам, в общих чертах рассказал следующее.

Итак, примерно в апреле 37‑го он в связи с обстоятельствами, описанными выше, а скорее всего, с бухты–барахты ушел из редакции «Спортивного лексикона» и посвятил себя усовершенствованию прачечной «Аура». Однако в начале января 38‑го прочитал в газете «Пяэвалехт» такое объявление: главный избирательный комитет принимает на временную работу молодых людей для подготовки и проведения выборов в парламент страны, которые состоятся 24–25 февраля 1938 года, подготовительная работа начинается 1 февраля сего года.

И хотя в лучшем случае это была занятость на один–единственный месяц, Улло решил, что прачечная оставляет ему достаточно времени и энергии, да и лишние шестьдесят крон не помешают, потому что они еле сводили концы с концами. И отправился на Вышгород, заполнил анкету. Улло объяснил:

«Возможно, я тешил себя надеждой, что в результате может получиться нечто более постоянное. Хотя всерьез я даже на эту временную работу не рассчитывал. Заявлений поступило более двухсот, а на работу принимали двадцать человек. Учитывая несерьезность происходящего, я написал в анкете в графе об образовании: окончил таллиннскую гимназию Викмана в 1934‑м, эксматрикулирован с юридического факультета Тартуского университета в 1936‑м и — на длительное время до преобразования университета. В графе о семейном положении написал: de jure — холост, de facto — не совсем. Ибо происходило это во времена Руты.

На основании анкет пятьдесят человек пригласили на собеседование, после чего отобрали двадцать. И неожиданным и в то же время самым ожиданным образом я оказался среди них.

Пристроил Томпа, который снова сидел без работы, вместо себя помощником матери в прачечную. При этом договорился, что в случае необходимости он соврет маме, будто я плачу ему тридцать крон в месяц. На самом деле он соглашался работать в прачечной не меньше, чем за пятьдесят. И мне, стало быть, оставалось всего десять крон. Тем не менее для разнообразия и в качестве приключения такая смена работы была просто замечательной…

Первого февраля пошло–поехало. Двадцать молодых людей, все в возрасте от 20 до 25, пятнадцать девушек и пять парней, собрались на Вышгороде в большом с четырьмя окнами помещении на верхнем этаже дворца, за окнами — красные крыши в пятнах снега, над крышами — солнце. В первые дни, помню, было солнце.

Вдоль стен стояли полки, пока что пустые, на которые будут складываться материалы по выборам, поступающие из типографии. Посреди комнаты три необъятно больших канцелярских стола Лютеровской фабрики для того, чтобы разбирать эти материалы. Управлять нашей деятельностью были призваны три начальника, один из них — секретарь главного избирательного комитета Йыги, вальяжный господин, стриженный под ежик, — спустя некоторое время заинтересовался мной. Вероятно, у него возникла достойная некоторого сожаления мысль воспитать из меня образцового чиновника. Другой начальник, которого мы видели реже, был главный секретарь комитета — Мяги, господин с металлически–серым взглядом, хотя и казавшийся каким–то бесцветным, из–за своих пепельных волос, но зато самая светлая голова из всех начальников, которым выпало позже мной руководить. И третий был председателем нашего комитета, притом меньше всего вмешивавшийся в нашу работу, — эдакий сморчок в очках с толстыми стеклами по имени господин Маддиссоо, то и дело испускавший пары недовольства, но в целом безобидный дядя».

Улло объяснил:

«Как я понял, их задача заключалось в том, чтобы поступившие из государственной типографии инструкции по выборам распределить между избирательными комиссиями городов и уездов и отправить им по почте извещения. Все избирательные участки должны были получить извлечения из конституции и законов по парламентским выборам, необходимые указания и бюллетени вплоть до избирательных, а также книги протоколов».

Где–то здесь я подчеркнул два слова и поставил два вопросительных знака: рационализация Улло?? Потому что он рассказывал, будто, проделывая с этими бумагами всяческие манипуляции, что–то предложил упростить и это было принято на вооружение. Произошло же следующее: когда папаша Йыги объяснил, какие материалы им принесут через два–три дня, Улло — «Ну понимаешь, из щенячьего тщеславия…» — спросил: «Господин Йыги, я, конечно, допускаю, что избирательные бюллетени должны быть одного формата, но остальные–то, сколько их там — девять разновидностей — не должны же быть напечатаны одинаково? Может, целесообразнее нарезать их так, чтобы длина и ширина была трех размеров? Получилось бы девять разных форматов. Легче было бы делить на стопки?..»

После чего господин Йыги затащил Улло в свой кабинет и попросил повторить свое предложение. Затем поволок его на улицу Нийне в государственную типографию, и они изложили суть дела мастеру. С опозданием, правда на один день, материалы были напечатаны в разном формате. И папаша Маддиссоо крякнул: «Неплохая была идейка…»

Они корпели над бумагами три недели подряд, и 26 февраля к вечеру материалы выборов снова были сосредоточены на верхнем этаже Вышгородского дворца. Упаковки бюллетеней по сто штук в каждой плюс протоколы в восьмидесяти ящиках, обитых жестью. Весь вечер, ночь и следующее утро все три начальника главного комитета плюс Улло считали бюллетени и проверяли данные книг протоколов. Разночтения, кстати, были мини–минимальные.