Степь зовет - Нотэ Лурье

— Молодцы, — похвалил их Коплдунер. — Ишь как управляются, прямо тебе заправские косцы! А красивая девчонка их вожатая. Вон та, Зелдка. Правда?

Хонця кивнул на молчаливого Омельченко.

— Ему спасибо, вырастил сироту… Однако что ж мы стоим?

— Да… Будь вторая упряжка…

— Может, пока что с косами пройдем? — предложил Омельченко.

— Это правильно! — живо откликнулся Коплдунер. — Мы им покажем, раньше всех справимся. Утрем Кобыльцу нос!

— Вот же я и говорю. Работать так работать. Айда!

Коплдунер и Омельченко ушли на клин Триандалиса, Хонця остался с пионерами копнить хлеб.

Среди ребят он заметил Иоську Пискуна, который волочил за собой грабли с ворохом колосьев.

— Поди-ка сюда, — подозвал его Хонця.

Иоська вздрогнул, бросил грабли и подбежал к Хонце.

— Отец твой где? Опять на базар поскакал? Иоська опустил глаза.

— Он больной. Он велел сказать, что заболел…

— Так. — Хонця смотрел сердито. — А кто за него работать будет?

— Я… Я буду…

— Ты? Гм… А он, значит, как в поле, так и разболелся? Легкой жизни ищет твой батька… Что ж это за болезнь у него такая?

Мальчик молча шмыгал носом и заливался краской. Хонця покачал головой и, слегка усмехнувшись, хлопнул его по плечу.

— Ну, беги, берись за грабли. Валяй, валяй! Ты молодец!

«Сегодня уж она должна прийти, — подумал он об Эльке. — Столько дней… Неужели и вправду достанет трактор?»

Почему-то эта мысль его не очень порадовала. Он никому этого не сказал бы, даже самому себе, но где-то в потаенном уголке души надеялся, что, может, и она трактора не достанет. Пусть пока идет как идет, как-нибудь справимся… А там он сам насядет и уж к пахоте обязательно добудет трактор.

Задумавшись, Хонця незаметно для себя изрядно отстал от пионеров. Жатка уже поднималась по соседнему склону, к Черному хутору. На гребне балки, среди высокой травы, показался человек, Хонця приставил руку к глазам. Человек начал спускаться в балку.

Это был Патлах. Ноги у него заплетались, испитое, мокрое о г. пота лицо было искривлено злобой.

«Сволочь Юдка! — бормотал он про себя. — Возьму и выложу все, как было… Будет знать, как голову морочить, паскуда… Обмана я не признаю… Дал слово — держи,»

Мысль о том, чтобы пойти и рассказать о пожаре все, как было, уже не раз тревожила его пьяную голову.

Он, Патлах, не виноват. Выпил — и все… Он без водки не может, каждому известно, а с пьяного какой спрос? Юдка его напоил, вот… А потом надул, сволочь… Обещал от Оксмана пять мешков муки, а дал только полмешка… Нет, с ним, с Патлахом, это не пройдет. Не на такого напали. Он, Патлах, не признает обмана. Дал слово — держи, хоть в лепешку разбейся…

Час назад жена выгнала его из дома, и он, кипя от злости, решил идти в Ковалевск.

Пропадай все на свете, пусть с него хоть кожу сдерут, но с Юдкой он рассчитается. И с этим старым козлом тоже. Он все расскажет, все, как есть…

Издали он увидел, что внизу, в балке, стоит Хонця. Патлах потоптался с минуту на месте, потом повернул в ту сторону.

«Дай-ка я с ним сперва потолкую. Пусть скажет, что мне будет за это. Он меня напоил, Юдка…»

Но на полпути его осенила новая мысль:

«Пожалуй, лучше сперва зайти к Юдке, — может, прибавит еще полмешка. А промочить глотку наверняка даст…»

Он остановился, вытер потное, бледное лицо и повернул в другую сторону.

— Патлах!

Он оглянулся. Хонця махал ему вилами, подзывал к себе. Патлах озадаченно почесал затылок и опять повернул к Хонце.

— Бог в помощь! — прохрипел он, подходя. — Ты что это надрываешься в такую жару?

Хонця опустил вилы и оперся на держак.

— А ты куда тащишься в такую жару? Тот расслабленно махнул рукой.

— Туда. В Ковалевск иду…

— В Ковалевск? А правду говорят, будто там поджигателя поймали, не слыхал?

Испитое лицо пьянчужки еще больше побледнело и покрылось зернистым потом.

— Поймали, говоришь? — Он подозрительно глянул на Хонцю. — Вон как, значит, поймали, за руку схватили… — пробормотал он.

На минуту снова мелькнула мысль выложить Хонце все, как было. Ведь если и впрямь поймают, хуже будет… Постой, а может, это Хонця его выпытывает, нарочно старается заманить в ловушку?

— Чего ты пристал? — хрипло заорал он. — Что тебе от меня надо? — И, шатаясь, побрел прочь.

— Постой! — кричал ему Хонця. — Ты ж не в Ковалевск пошел, а в Бурьяновку!

Но Патлах, не оборачиваясь, плелся своей дорогой.

Немного погодя, когда Хонця с пионерами были уже на середине балки, сзади, на скошенном склоне, послышался чей-то пронзительный голос. Среди копен замелькала женская юбка, и вскоре показалась Зоготиха, Вовкина мать.

Запыхавшись и размахивая руками, она сбежала вниз и напустилась на сына:

— Уходи отсюда, негодник! Сейчас же! Что это за напасть такая! Отец, несчастный, один надрывается в поле, а он тут на чужих дядек работает, чтоб им пусто было! Спросите его: для чего, зачем? Платят ему, дураку, что ли, за это? Да ты меня слышишь или нет? Отец там из сил выбивается, иди к отцу, говорю!

Вовка стоял, упершись глазами в землю, красный, как свекла. Жатка была уже далеко. По всему жнивью беспорядочными кучками лежали колосья. Ребята бросили работу, собрались вокруг Вовки. Из-за него стоит все дело. Он хотел тихо объяснить это матери, чтобы ребята не услышали, но она размахивала руками и кричала свое:

— Иди сейчас же к отцу! К отцу иди, говорю, не то голову тебе оторву!

— Зачем вы так кричите? — строго сказала Зелдка.

— Смотрите на нее! — вскипела Зоготиха. — Батрака себе нашла… О господи! Дома пальцем о палец не ударит, ведро воды ему лень принести, а тут на чужих спину гнет… Подожди, я тебе это попомню!

— Ну и пусть! — в свою очередь вспыхнул Вовка. — Тут все звено, и я никуда не пойду!

— Нет, пойдешь, пойдешь, как миленький, на карачках поползешь! — выходила из себя Зоготиха. — Что вы смотрите? — бросилась она к Хонце. — Зачем детей мучаете? Скажите ему, чтобы шел домой! Гоните его отсюда!

Хонця еле сдержал улыбку.

— Зоготиха, вы же умная женщина, не надо так кричать. Никто его не заставлял, он сам сюда пришел. С пионерским отрядом. Я ничего не могу сделать.

— Как это вы не можете? Гоните его! Отец из сил выбивается, я еле на ногах держусь…

— Все равно он не уйдет, все равно не уйдет! — прыгая на одной ножке, пропела Иринка.

— Не уйдет! Не уйдет! — хором заголосили ребята. Вовка был готов сквозь землю провалиться. Знай он раньше, что так получится, вовсе не пошел бы. Вот ведь тоже, всюду надо ей лезть… Ладно, дождется она у него…

— Не уйду! — прокричал он. — Я совсем домой не приду, так и знай! — И, глотая слезы, он стал подгребать колосья к копне.

Зоготиха отошла в сторону и, сложив руки на груди, страдальческими глазами смотрела на пионеров, хлопотавших у чужой пшеницы, и на собственного сына, который ее вгоняет в могилу…

Жатка делала новый круг. На месте Хомы сидел теперь Триандалис; его белая, подстриженная борода ярко выделялась на дочерна загоревшем лице. Хома сбрасывал сзади колосья.

Пионеры с шумом и песнями сгребали скошенную пшеницу. Один Вовка хмуро помалкивал. Теперь уже ему было жалко мать, над которой смеялись ребята.

Когда через некоторое время Вовка обернулся, матери уже не было. Он увидел ее далеко-далеко, возле клина Димитриоса Триандалиса. Над клином раз за разом вспыхивали на солнце две косы.

Ранним утром Юдл совсем было собрался выйти в поле — работать, не работать, там видно будет, но идти надо, чтобы Хонця не брехал. Но в последнюю минуту он передумал. То, что Элька неожиданно уехала в район,

пугало его. На всякий случай он решил перепрятать какие есть деньжонки из комода в более надежное место. И от клячи надо наконец избавиться, больше ни дня нельзя ее держать.

Он снова улегся в постель, разбудил Иоську и, покряхтев для виду, сказал, что болен, кости у него ломит. Пускай он, Иоська, передаст Хонце, что так, мол, и так, отец занемог и в поле сегодня не выйдет.

Как только Иоська убежал, Юдл вытащил из комода старую, облезлую шапку, в которой он хранил деньги, и перепрятал в боковушку у сеней. Потом смежной дверью проскользнул в конюшню.

— Вот баран! — в сердцах помянул он Иоську. — Давно бы я уже и думать забыл об этой дохлятине, если б не он. Родного сына приходится бояться.

Гнедая лежала неподвижно, вытянув худые ноги. На ней кишмя кишели мухи.

— Слава господу богу! — плюнул Юдл. — Избавился наконец!

Он толкнул ее сапогом — кляча не шелохнулась.

— Теперь с этим делом будет похуже. Не дают жить, дышать не дают…

Вчера ему пришлось насыпать Патлаху полмешка ячменя. Оксман думает отделаться пятью мешками? Черта с два! Дураков нет. Патлах тоже знает, где Оксман живет.