На все четыре стороны - А. Гилл

Сейчас самая яркая звезда на порнонебосклоне – Хьюстон. Она засияла на нем после того, как, лежа на поворотном столе, отдалась за один день 620 мужчинам, поставив мировой рекорд всех времен и народов. Подняться на Эверест в купальнике из наждачной бумаги было бы более легким способом покорить вершину славы.

Имя Хьюстон займет почетное место на обложке нашей кассеты. Я знакомлюсь с ней в гримерной (ее туалет продолжительней, чем у Чубакки[38]), где она приводит в порядок то, что осталось от ее лобковых волос, умело оберегая от порезов свой половой орган, смахивающий на небрежно сделанный сэндвич с пастрами. Она поднимает пачку газетных вырезок. «Знаете, я могла бы торговать этой макулатурой».

Ах, что за дива!

Мы говорим о ее роли. «Мне нравится эта выдумка с тортами, – говорит она. – в моем сценическом номере есть что-то похожее». Многие порноактрисы зарабатывают хорошие деньги, танцуя в стрип-клубах и пользуясь видео в целях саморекламы. Тело Хьюстон создано для порнографии – создано с тщательностью и вниманием, какими отличаются шедевры истинных мастеров. Она сосредоточенно и очень профессионально выверяет все нюансы своего поведения перед камерой. «По-моему, здесь мне не стоит говорить “Красавчик, заделай мне”. Это звучит как-то неестественно. Можно, я скажу: “Ну давай, суй мне в жопу”?»

Первая сцена Хьюстон – минет. В ее исполнении он буквально завораживает. «Вся штука в том, что надо вправду получать от этого удовольствие». Вторая ее сцена – та самая, со свадебным тортом. Она сложнее. Хьюстон должна говорить, есть торт и сношаться в нескольких эффектных, но опасных для здоровья позах с человеком, которому следовало бы украсить свой член татуировкой «Не для внутреннего применения». Здесь происходит маленькая заминка. Актер не против того, чтобы его орудие подлакировали в соответствии со сценарием, он готов изобразить случку для смягченной версии, однако наотрез отказывается от куннилингуса. «У меня аллергия на сахар, – объясняет он, – а она вся в торте». Замечательно. Нам попалась единственная в мире порнозвезда с аллергией на глазурь. Впрочем, у продюсера есть своя гипотеза. «Это культурный барьер. Он не хочет облизывать место, где побывали Рон Джереми и еще 619 мужиков». Что ж, разумно.

В конце концов Квазар расстреливает возникшую проблему канонадой непристойных шуточек. «Пора зондировать прямую кишку. Паркуй кадиллак в глухом переулке…» Но колоритная сцена внезапно обрывается, потому что кадиллак въезжает в креозот. Попробуйте представить себе самую неловкую ситуацию, в какую только можно попасть, и сравните ее с этой: целиком вымазаться в торте, подставить зад незнакомцу на виду у трех работающих камер, а потом еще обосраться. Унижение – хуже не придумаешь, но Хьюстон и глазом не моргнула. Ни румянца, ни даже смущенной улыбки. Просто велела помощнику принести бумажные полотенца, привела себя в порядок и снова раздвинула ноги. Большего самообладания я в жизни не видел. Что ни говори, а Хьюстон – настоящая звезда.

Следующая трудность поджидала нас в сцене с католичкой и двумя незнакомцами. В этом месте оригинальный сюжет был изуродован до неузнаваемости. От него остались только какой-то невнятный католический интерьер и девица, получающая вместо причастия порции животворной влаги из двух членов сразу.

Для начала ей полагалось молиться. Мелоди Лав, маленькая, но аппетитная испанка, закатывает истерику. «Ах, боже, я не могу. Я католичка. Только не перед Иисусом». Я пытаюсь ее урезонить. «Вы собираетесь отдаться одновременно двум мужчинам за деньги, чтобы помочь людям заниматься онанизмом (грех). По-вашему, Бог обидится больше, если вы притворитесь, что читаете молитву?» Вскоре мы достигаем компромисса, убрав лик Христа. То, чего Он не видит, Его не беспокоит. Остается только надеяться, что Он не смотрит канал «Плейбой».

Квазар осыпает одного из мужчин, Тайса Бьюна, целым градом насмешек по поводу размера его пениса. «Ого, что я вижу – самая крошечная пиписка за всю историю кинематографа, сосок с гулькин носок. Эй, Тайс, когда у тебя будет эрекция? Ах, это она и есть? Ну извини, сейчас дам план покрупнее». Ей-богу, если бы у меня был член такого размера, я не прятал бы его в штаны, а повесил бы на него медаль с табличкой «Первое место среди любителей».

Я слежу за съемкой с запасного диванчика. Рядом со мной сидит порнозвезда, муж которой, тоже обладатель органа фантастических габаритов, сейчас работает на площадке. Через несколько минут я оглядываюсь. Она сосредоточенно мастурбирует. Поймав мой взгляд, вежливо улыбается.

«Молодец он, правда? Мы женаты уже десять лет. Жалко, что вы не отдали мне роль в этой сцене, я сыграла бы гораздо лучше».

Вообще-то, тут виноват не я, а наш продюсер: он старается не выпускать супругов на площадку одновременно, потому что их родственные отношения передаются на экран.

«Вас это до сих пор волнует, несмотря на то что это ваша работа?» – спрашиваю я, безмерно изумленный.

«Конечно, лапка. Если хотите добиться чего-то в нашем деле, вы должны обожать секс. А если вы не получаете от этого настоящего удовольствия… во-первых, вам будет больно. Обдерут все до крови. Нет, это надо делать с душой. Кстати, – продолжает она, – хотите посмотреть на пару лучших натуральных грудей во всем бизнесе?»

Ну если вы настаиваете… Она показывает. Что и говорить, такие груди и впрямь сделают честь любому бизнесу.

В два часа ночи мы переходим к заключительному эпизоду – лесбийскому. Две головокружительно роскошные девицы – одна блондинка, другая брюнетка с редкими, словно выгоревшими лобковыми волосами, напоминающими скудную растительность в городской зоне отдыха, – изображают женщину-полицейского и нелегальную иммигрантку. Первая надевает хирургическую перчатку и говорит с техасским акцентом: «Я должна вас обыскать, Мария. Нагнитесь».

«Нет-нет! Не так!» На мгновение она кажется мне Родом Стайгером в женском обличье, и я думаю, не назвать ли наш фильм «Полуночной течкой»[39]. Хотя вся группа вымотана после шестнадцати часов непрерывной работы, эта сцена вызывает общий интерес. Люди сидят в тени у освещенной площадки и молча наблюдают, как девицы катаются по кровати, завывая, точно ведьмы. Но вдруг я замечаю нечто странное. Осветители и курьеры, техники, ассистенты и подносчик презервативов – все отвернулись от происходящего и уставились в монитор. В пяти футах от них занимаются сексом две живые женщины, но они предпочитают смотреть это по телевизору. Место порнографии – на экране. Вот в чем суть этого всемогущего вуайеризма: без отстраненности не добиться привычного эротического эффекта.

Отснят последний упоенный вздох. Шабаш. Девицы спрыгивают с кровати, хихикая, целуются и говорят: «Спасибо, как-нибудь повторим». Прожекторы еще горят, в их свете киношники делят между собой оставшиеся сигареты. Вилки вынимаются из розеток. Сматываются на руку километры кабеля – и на этом все. Мы прощаемся со значением, как бывает после совместного напряженного труда. Крепкие мужские объятия. «Звони, не теряйся» – слышится со всех сторон. Майкл, продюсер, говорит: «Если захотите сделать еще один фильм, только позвоните. Можем снимать по ленте в год».

И конец – время финальных титров. Я выхожу в прохладную ночь, забираюсь в черный лимузин и сплю крепко, без сновидений.

Ни один сюжет, когда-либо положенный мной в основу статьи, не вызывал у публики такого безумного любопытства, как съемки порнографического фильма. Ни война, ни стихийные бедствия, ни политика, ни светские сплетни. Ко мне подходят в ресторанах, на приемах. Мне звонят, чтобы узнать, каково же это на самом деле. «Какие они на самом деле, эти звезды?» «Они и правда?..» «Неужели действительно?..» Всем хочется посмотреть фильм. К сексу на экране существует гигантский, неисчерпаемый интерес.

Возможно, это объясняется тем, что мы живем в единственном на всю Европу государстве с теократической цензурой, запрещающей порнографию. Первый фильм в нашей стране был снят в 1896 году. Первый акт цензуры произошел в 1898-м, когда британская сыроваренная промышленность добилась удаления с экрана сыра с голубыми прожилками. Вырезать сыр – не меньший абсурд, чем вырезать эрегированный пенис. Плачевная несостоятельность всех псевдонаучных аргументов насчет того, что порнография якобы поощряет насилие и способствует развитию сексуальных дисфункций, доказана пятнадцатилетней практикой – я имею в виду период, когда мы не имели порнографии, а вся остальная Европа тешилась ею без всяких ограничений. Частота преступлений на половой почве в Швейцарии и Дании практически не превосходит нашей. Большинство из нас против грубого насилия и секса с несовершеннолетними, но закон запрещает подобные вещи независимо от того, есть ли рядом включенная камера.

Но хотя все, с кем я говорил, рвутся посмотреть мой фильм и узнать каждую скабрезную подробность, всем без исключения хочется, чтобы порнозвезды были ненормальными в физиологическом смысле, несчастными и угнетенными. «Они там все на наркотиках, правда?» «Они ведь больные люди, разве не так?» «Это же довольно грязный бизнес, верно?» Навязанная праведность нуждается в подкреплении. Мы хотим суровой кары для тех, кто занимается сексом перед камерой, потому что секс – интимное действо, утверждающее невидимую истину любви, а любовь – самое драгоценное и могучее чувство, доступное представителям человеческого рода. Но ведь и тут у нас концы с концами не сходятся! Почему мы не возмущаемся и не требуем цензуры, когда актеры имитируют другие проявления любви? Разве два незнакомца, которые говорят друг другу на экране «Я буду любить тебя вечно», не ведут себя гораздо более аморально? Почему «Ромео и Джульетта» не признана самой порочной из пьес, созданных за всю историю театра, и не ставится только в каких-нибудь низкопробных секс-клубах на Рипербане[40]? В этом нет логики, однако бессмысленно искать логику в том, что касается секса. Откуда ей там взяться? Сеть проводков в наших головах, которая связывает воедино желания, похоть, ревность, страсть, преданность, разочарование и биологию, так сложна и иррациональна, что даже представить себе разумные дебаты о сексе и порнографии абсолютно невозможно.