На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1939–1945 - Ханс Люк

Целью нашей дивизии являлся Витебск, лежавший к северу от важного шоссе Минск – Смоленск – Москва. Нам постоянно приходилось сталкиваться с сопротивлением, однако хорошо организованного противодействия со стороны русских мы не встречали. Мы просто слишком быстро наступали, не давая противнику создать сколь-либо эффективные рубежи обороны. Все очень походило на еще один блицкриг.

Впервые с начала наступления мы вошли в контакт с местным населением. Мы проходили через типичные русские деревни и села, в которых крытые соломой деревянные избы тянулись вдоль проселка; в каждом селе имелась церковь. Правда, все без исключения церкви были превращены в склады, некоторые из них были разграблены. Очень просто обставленные дома имели в центре печи, на которых морозной зимой спала вся семья. Ниже находился очаг, а напротив него стоял деревянный стол с лавками. В углу комнаты обычно висели иконы, а перед ними горели свечи. Посреди села находилась баня, совершенно необходимая здесь, поскольку больше помыться в домах русских было негде. Непосредственно к дому примыкало стойло с несколькими коровами, держать которых для своих надобностей позволялось крестьянину, равно как позволялось и владеть небольшим участком земли для выращивания картофеля и других огородных культур для повседневного потребления. Кроме того, все местные жители работали в колхозе или в совхозе, своего рода сельском или государственном кооперативе. Здесь задача состояла в выполнении «нормы» – то есть в работе на государство.

Улицы в селах находились в еще худшем состоянии, чем те дороги, по которым мы передвигались, потому что их портили небольшие телеги с запряженными в них крестьянскими лошадками. Здесь даже не находилось ничего, что можно было бы «реквизировать» с целью улучшить рацион личного состава. Наоборот, мы делились с детьми и женщинами шоколадом и давали им сигареты из того, что получали у себя в частях.

Будучи дивизионным адъютантом, я нашел время и возможность пообщаться с местным населением, в процессе чего мне, конечно, очень пригодилось знание русского языка. К моему удивлению, в них отсутствовала какая бы то ни было ненависть к нам. Женщины, случалось, выходили из домов, прижимая к груди иконы и восклицая:

– Мы же христиане. Избавьте нас от Сталина, который разорил наши церкви!

Многие выходили и протягивали нам яйца и сухой хлеб «в знак приветствия». У нас начинало складываться впечатление, что в нас и в самом деле видят освободителей.

В России начиналось жаркое лето. Однако жара часто сменялась ливнями, что вынуждало нас ночами искать убежища в домах. Между тем по возможности мы старались ночевать или в своих машинах, или просто на земле, опасаясь подцепить паразитов.

Витебск, как и Минск, мы тоже широким охватом обошли с севера и с юга. Образовался еще один, меньший по размеру «котел», зачистку которого мы вновь оставили пехоте – она пока что все больше маршировала, а настоящих боев почти не вела. Затем сообщили о гибели майора Ридерера фон Паара, командира моторизованного разведывательного батальона. Генерал фон Функ вызвал меня:

– Люк, ваша работа у меня в штаба оказалась короче, чем я предполагал. Вы немедленно примете разведбатальон. Я решу вопрос о назначении вас его постоянным командиром. Спасибо за все и удачи вам!

Я сказал своему денщику:

– Бек, мы снова едем на фронт. Подготовьте «Мерседес» и упакуйте вещи. Отправимся в батальон как можно скорее.

В тот же вечер пришел боевой приказ: наступать в восточном направлении к Смоленску. Наш танковый корпус под началом генерала Гота приближался к городу с северо-запада, а другой танковый корпус – с юго-запада, с целью уничтожить сильные скопления русских к западу от Смоленска и вокруг него. Моему батальону предстояло сделаться острием наступления и вести «рекогносцировку» на восток и северо-восток.

Мы выступили следующим утром. Наталкивались на отбившихся от своих частей русских, которые обычно быстро сдавались. Как видно, распространился слух, что мы не будем расстреливать пленных. Мы быстро продвинулись на значительную глубину и чуть к западу от Смоленска неожиданно вышли к широкой дороге, не обозначенной на наших картах. Скоро мы установили, что русские прокладывали дорогу от Москвы к Минску, ей предстояло стать главным шоссе. Как выяснилось позднее, на запад от Москвы уже успели положить асфальт. Эта дорога помогала нам ориентироваться на протяжении нашего дальнейшего продвижения.

Скоро мы столкнулись с таким отчаянным противодействием, что отвернули к северо-востоку. По сути дела, так мы и осуществляли охват Смоленска. В считаные дни, при активной поддержке военно-воздушных сил, мы окружили Смоленск с севера и юга, создав огромный «котел», в который, как считалось, угодило до 100 000 русских. Перед ними нависла реальная угроза пленения. Со своим усиленным батальоном я удерживал тракт Смоленск – Москва. От Москвы нас отделяло всего 400 километров.

Мы получили несколько дней передышки, в один из которых я посетил импровизированный лагерь, созданный наскоро под Смоленском для приема пленных. Здесь теснились тысячи русских солдат, лишенных какой-либо защиты от жаркого солнца и от проливных дождей. Они казались охваченными апатией, на лицах застыло выражение безразличия. Их форма, простая, но очень практичная, вылиняла, пропиталась пылью и еще сильнее подчеркивала ощущение серой массы. С целью предотвращения размножения вшей головы их были очень коротко острижены. Они словно бы покорились своей судьбе, поскольку, сколько себя помнили, над ними всегда висело принуждение. Кто бы ни являлся его источником – царь, Сталин или Гитлер, – угнетение всегда остается угнетением. В подсумках у них находился НЗ (неприкосновенный запас) – сухари. Позднее и нам пришлось научиться ценить такие вещи.

Многие просили воды. Судя по всему, особенно они страдали от жажды. Наши тыловые службы оказались не готовы к такому количеству пленных. Имей они самые благие намерения, и то просто не смогли бы быстро оказать помощь всем и отправить в глубокий тыл. Не в лучших условиях оказывались и русские офицеры. Они тоже лежали безучастные ко всему. То и дело кто-нибудь затягивал песню, одну из тех, в которых приоткрываются дальние уголки русской души. Я испытывал жалость к ним, они были такими же, как мы, живыми людьми.

Мы научились видеть скрытую сторону их характера, незаметную для иностранцев с первого взгляда. Они чем-то походили на детей, которые могли сосредоточенно отрывать крылья мухе, а в следующую минуту рыдать над мертвой птичкой. Они могли разломить последний кусок хлеба и отдать чужому человеку, а в следующую минуту ударить того же самого человека по голове. Они воевали тем, что имели. Как-то мы вошли в одно брошенное село. К нам бросилась собака. Она виляла хвостом и скулила. Когда мы попробовали погладить и успокоить пса, он заполз под бронемашину. Вдруг мы услышали грохот взрыва. Машина получила повреждения, но, по счастью, не загорелась. Мы бросились к ней и увидели мертвого пса. Как видно, мина пряталась в его шерсти. Когда собака залезла под машину, рычаг детонатора зацепился за днище, замкнул контакт и вызвал взрыв. Собаку учили есть под бронетехникой. К сожалению, после такого опыта мы стали стрелять во всех собак, которые приближались к нам.