...и мать их Софья - Вера Колочкова

Неожиданно накатила волна злобы. Что происходит? Она сидит тут одна, курит сигарету за сигаретой, у нее куча проблем, ребенок пропал, нервы ни к черту, в конце концов, у нее денег нет даже на то, чтобы прожить завтрашний день! А у него, видите ли, любовь! Можно подумать, у него раньше этих любовей не было! Да сколько угодно! Она всегда знала об этом, и что такого... Бывало, и домой звонили какие-то женщины, сообщали о своих близких отношениях с ее мужем. Странно все-таки, почему мужчины никогда не звонят мужьям своих любовниц, а женщины женам любовников – ну очень часто? Ее это не возмущало, а удивляло скорее: неужели ее мужа может кто-нибудь любить? Даже и льстило как-то... Пусть она плохая, невнимательная, нелюбящая, в облаках витающая книжница, но она ж зависима от него! Нельзя же вот так, разом все обрубить, это же жестоко по отношению к ней, к детям! Наказание ж должно соотноситься с преступлением, а она своего преступления до конца и не осознает даже... Она-то в чем виновата? В том, что природа обделила ее умением любить? Так это вина природы, а не ее, Сонина, вина...

Вот и пусть его через милицию найдут! Пусть ему будет стыдно! В конце концов, Машенька – его официальная дочь! Да и сам он никогда не обделял ее ни вниманием, ни заботой. Любил, как Мишку и Сашку, одинаково.

Тут же, словно напоминая о себе, зашевелился в сердце горячий гвоздь, все сильнее и сильнее, будто подавая неведомые сигналы. Соне даже на секунду показалось, что она выпала из реальности и летит куда-то, и снова невидимая глазу кинопленка, быстро и неумолимо прокручиваясь, несет ее назад, в тот теплый дачный августовский день.

В то утро она проснулась от непривычной дурноты. Голова кружилась так сильно, что не хотелось ни курить, ни пить кофе, вообще вставать с постели не хотелось. Три дня назад она прилетела из отпуска и сразу приехала сюда, на дачу. Хотелось побыть одной, чтобы подольше удержать в себе ощущение ее южного счастья, всплеска яркой любви, подольше не расплескать, не растратить, бережно упаковать в коробочку и оставить в памяти, чтобы потом, по истечении времени, можно было извлечь эту коробочку, открыть, достать из нее, как величайшую драгоценность, воспоминание об этом ярком чувстве, досыта насладиться им и спрятать обратно, в коробочку...

«Отчего ж мне так плохо-то? – думала Соня сквозь приступы дурноты. – Погода, что ли, меняется?» И вдруг как-то сразу, неожиданно для себя, все поняла. Быстро произведя в голове нехитрые женские расчеты, убедилась в достоверности своей догадки. Решение пришло сразу, вместе с удивлением и радостью. Конечно, она оставит этого ребенка. Возраст критический, страшновато, конечно, – пусть! У нее будет ребенок от любимого человека, хоть она и не увидит его никогда – пусть! Словно одобряя ее решение, тело благодарно ответило пришедшей вдруг легкостью, предвкушением будущей бурной физиологической радости. Дурнота отступила, вновь пришли запахи и звуки уходящего лета. Ветер ворвался в открытую створку окна, заиграл занавеской, принес ароматы прошедшего ночного дождя, умытых цветов, влажной земли. Сейчас она встанет, в пижаме выйдет на крыльцо, потом ступит босыми ногами на уже начавшую жухнуть траву, ветер подхватит волосы, пробежит легким ознобом по коже... Она чуть-чуть замерзнет, стряхнет с себя остатки сна, а потом приступит к обычным утренним удовольствиям: сидя на ступеньке крыльца, выпьет первую за день, самую вкусную чашку кофе, потом неторопливо позавтракает, выкурит сигарету. Хотя нет, вот курить она не будет. Табу. Девочке вредно... А в том, что будет девочка, Соня не сомневалась. Будет тихая уютная Машенька, рыжая и кудрявая скорее всего...

К вечеру приехал Игорь, усталый, большой, молчаливый. Прошел на кухню, тяжело сел за стол. Старый венский стул пискнул под ним жалобно. «Голодный? Я сейчас накормлю...» Соня быстро принялась готовить тесто для оладий, добавила в него тертого кабачка, морковки, зелени, разогрела сковороду. Игорь сидел у нее за спиной, сцепив руки, ждал ужина. Соня выложила в тарелку первую порцию, залила сметаной, поставила перед ним. «Хорошо, что приехал. Баню истопишь. Только не нагревай сильно, мне в большой жар нельзя... У меня будет ребенок, Игорь. Я так думаю, снова девочка... Ты рад?» – без всякого перехода выпалила Соня, выкладывая из сковородки новую порцию красивых поджаристых оладий. Потом с тарелкой в вытянутых руках развернулась в изящном реверансе к Игорю, сияя счастливой улыбкой. Наткнувшись на его взгляд, полный отчаянной, прожигающей злобной обиды и боли, чуть не выронила тарелку, заморгала испуганно. «Чего это он? – совсем растерялась Соня. – Я у него отродясь таких глаз не видела...» И тут же обожгла запоздавшая догадка: «Господи... Ну почему я такая наивная? Чему он-то должен радоваться? Мы ж уже больше двух месяцев не исполняли свой долг супружеский, будь он неладен! И как я забыла об этом? Можно ж было выкрутиться, сделать хотя бы легенду честной беременности. Он бы понял, конечно, его преждевременными родами не обманешь, но все-таки... Эх, надо, надо было подсуетиться!»

Проклиная свою наивную бабскую бестолковость, Соня развернулась к плите, нарочито суетливо начала хлопотать над сковородкой, где уже начинала пригорать новая порция оладий. Услышала, как за спиной громко всхлипнул несчастный доходяга-стул, вздрогнула и почему-то втянула голову в плечи. Игорь тяжело прошел у нее за спиной, громко хлопнув дверью, вышел во двор. Соня села, уперлась взглядом в дверь, из которой только что вышел Игорь, и начала себя уговаривать, успокаивать мысленно, как делала всегда в минуты растерянности. Ну чего это она так испугалась? Нельзя ей вздрагивать, ее теперь беречь надо, между прочим! Ну не догадалась она обмануть, не спустилась вовремя со своего счастливого облака на землю... Досадно, конечно...

Часа через два, выглянув в окошко и увидев идущий из тубы бани вялый дымок, она совсем успокоилась, вышла во двор к Игорю, неся ему чашку свежезаваренного чая. Спросила ровным, спокойным голосом о чем-то бытовом, незначительном, он так же ровно и спокойно ответил...

Больше такого жгучего, обиженно-злобного взгляда у Игоря Соня не видела никогда. Всю беременность он носился с ней, «будто дурень с писаной торбой», как говаривала покойная свекровь. Соня, как и полагается, классически капризничала, но перенесла позднюю беременность легко, в родах не мучилась и даже каким-то образом сохранила свою стройную гибкую фигуру, на что, в общем, особо и не рассчитывала.

Машку Игорь принял спокойно, с другими детьми не различал, да она и не приглядывалась, не задумывалась, жила и жила себе...

Почему ж сейчас так больно, когда безжалостная, раскручивающаяся назад, в прошлое, кинопленка преподнесла ей тот его отчаянный, обиженный взгляд? Почему ей сейчас так стыдно? Стыд прожигает насквозь, она чувствует физически его, Игорево, унижение, как свое собственное...