Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки - Антонина Коптяева

— Повреждения длинных костей — еще не проблема, а вот переломы шейки бедра! — Решетов испытующе посмотрел на Злобина. — То, что при этих переломах срастание костей происходит лишь в редких случаях, и то, что процент смертности громадный, каждому фельдшеру известно. Ведь такое случается обычно у пожилых людей, для которых пролежать без движения в гипсе шесть — восемь месяцев — гиблое дело.

— Я знаю. И по году лежат. Поэтому лечение шейки бедра чаще всего осложняется воспалением легких. О пролежнях говорить нечего. Но что же вы предпринимаете? Тоже гвоздь?

— Да, гвоздь. И наши больные садятся в постели уже на шестой день. — Решетов опять взъерошил свою прическу — после первой рюмки он больше не пил и был совершенно трезв. — Сейчас я работаю над усовершенствованием аппарата, правда, несложного, но необходимого для этих операций. Когда все будет готово, пригласим вас, и вы посмотрите.

— Я не стану ждать, когда все будет готово, а на днях загляну к вам.

— Пожалуйста! Если хотите, пойдем сейчас. Я буду оперировать перелом шейки.

— Леонид!

— Что, Раечка?

— Хватит с вас лечения горбов! А то, я вижу, этот гвоздь уже засел и в твои мозги!

— Дела нам хватает, но я все равно пойду с Григорием Герасимовичем!

«Она готова наложить лапу и на его работу, — подумал Иван Иванович. — Как Варя… Ох, уж эти женщины! Толкуют о равноправии, а так и норовят проявить свою верховную власть!» Но ему не хотелось думать плохо о Варе, и он, зная цельность ее характера, сказал себе: «Иногда желание добра проявляется и в деспотизме».

А Варя, притихнув и, словно теплый щенок, прижавшись к его боку, размышляла:

«Я хотела стать не только женой Ивана Ивановича, но и верным, полезным товарищем его по работе. А он взял да и увлекся болезнями сердца. Теперь мне придется трудиться обособленно. И мало того: придется все время выслушивать о нем разные разности, дрожать за него. Мало ли новых операций вошло в практику после войны, не хвататься же за всякое новшество!.. Имею ли я право молчать? Нет, я не могу спокойно глядеть в глаза матери ребенка, погибшего на его операционном столе, и не могу равнодушно наблюдать, как он растрачивает свои силы. А он, вместо того чтобы образумиться, начинает интересоваться еще более страшными вещами — охлаждением больного перед операцией».

— О чем ты размечталась? — Иван Иванович легонько встряхнул ее. — Ты как будто заснула с открытыми глазами.

— Я думала о тебе.

— Что же ты думала?

Варя вспыхнула, не умея ловко вывернуться, и сразу почувствовала: ласковая рука, лежавшая на ее плече, точно одеревенела.

— Вас Иван Иванович не совратил на сердечную хирургию? — спросил Злобин Решетова.

— Да как сказать. — Решетов рассмеялся, взгляд его, брошенный на Аржанова, выразил почти нежность. — Во всяком случае, он меня посвятил в тайны этой области. Для роли ассистента я подготовлен, иногда помогаю. Раньше помогал в черепно-мозговых операциях. Ведь неплохо я вам ассистировал?

— Очень даже неплохо.

— Молодыми нашими хирургами вы, кажется, довольны. Он двух ординаторов совершенно поработил: сначала они на нейрохирургию нацелились, а сейчас подавай им сердце, и никаких! Я шучу, конечно. Они еще не оперируют, но от стола не отходят, — продолжал Решетов, который даже расцвел и помолодел, когда зашел разговор об операциях. — Теперь есть у Ивана Ивановича ярые единомышленники: Пека — это белоголовый младенец двадцати четырех лет от роду, и Назарыч, месяцев на пять постарше. У Пеки, то есть у Петра Петровича, частенько головные боли, так Назарыч одно время серьезно подозревал у него опухоль в области турецкого седла. Вот что значит одержимость! Вы слыхали, конечно, о таком седле? — спросил Решетов Раечку.

— Что за глупости? — усомнилась она.

— Отчего же глупости? Если хотите знать, у вас есть и конский хвост, и собачьи ямки. А турецкое седло — это место в черепе, над которым перекрещиваются зрительные нервы, идущие от глаз к затылку. Опухоли, которые там возникают, очень труднодоступны. До них добираются, приподнимая лобные доли мозга…

Иван Иванович, слушая Решетова, опять взглянул на Варю, увидел грустно-оживленное выражение ее лица и невольно вздохнул. Он, правда, отошел от нейрохирургии, хотя по-прежнему болел ее проблемами: слишком сложным оказалось освоение операций на сердце.

— Но от нейрохирургии я совсем не отойду, — сказал он задумчиво. — В свое время она тоже нелегко мне далась. Придешь, бывало, с работы, ляжешь спать, а перед тобой лица перекошенные, черепа окровавленные. Уснуть невозможно. Думаю: ну ее! А утром встанешь — и опять за то же. Великое это дело! Если бы Бетховен попал в руки нейрохирургов, он бы не оглох: у него была водянка мозга. Знаменитый математик Пуанкаре тоже страдал ею.

— А что было у писателя Николая Островского? — спросила Галина Остаповна. Она обсуждала с соседями Аржановых новую пьесу, поставленную в театре Вахтангова, но снова заинтересовалась разговором хирургов, услышав о Бетховене.

— У Островского развилась травматическая водянка мозга. В наше время его могли бы спасти.

— Вот как. Это вам не трехлопастные гвозди. — Злобин шутя подтолкнул в бок Решетова.

В травматологическом отделении клиники Гриднева, помещавшейся в хирургическом корпусе городской больницы, тесно. Даже в просторных коридорах поставлены койки.

— Не хватает мест, — оправдываясь, сказал Решетов. — Наплыв народа в Москву чрезвычайно большой, а больницы-то старые.

— У нас тоже тесновато, — спокойно отозвался Злобин.

— Подготовили Лычку? — спросил Решетов встретившегося ординатора.

— Только что увезли в операционную.

— Интересный старикан… Фамилия его — Лычка. Белорус. Видно, работяга. Всю жизнь плотничал, а по старости в сторожа перешел, — рассказывал Решетов, входя в предоперационную. — Упал он с навеса и сломал шейку бедра. Просто бич для пожилых людей эти проклятые переломы! Но при нашем методе лечения больные выходят из больницы через тридцать — сорок дней на собственных ногах. Многие сохраняют трудоспособность.

— Ну-ну! — подзадорил Злобин, представляя себе недовольство Раечки, оставшейся ждать его у Аржановых.

— Никаких «ну-ну»! Мы уже во многих случаях применили метод сколачивания переломов шейки. Чтобы обеспечить правильное введение гвоздя, предложили усовершенствованный прибор — направитель. — Решетов сразу помрачнел, вспомнив свои последние мытарства. Нет, не с распростертыми объятиями встретили его коллеги в Ученом совете Минздрава. — Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Хотя польза очевидная. Выходит, прав Иван Иванович, что безразличие хуже всякого консерватизма.

— Посмотрите рентгеновские снимки Лычки, — предложил он Злобину, приступая к мытью рук. — Видите, какое смещение отломков? Тут сращения без хирургического вмешательства никогда не дождешься!

— Случай паршивый и, к сожалению, типический, — согласился Злобин, разглядывая на пленке очертания сломанного тазобедренного сустава.

— Надо поставить на место оторванную кость и скрепить ее с отломком головки, лежащей в вертлужной впадине. — Решетов подошел и посмотрел через плечо товарища на снимок, приколотый к раме окна. — Видите, в какой мере они не совпадают в переломе? Здесь никакое вытяжение не поможет. Значит, срастания не получится, а вертлуг все грубее будет смещаться в сторону и причинять больному бесконечные страдания. Человек обречен на вечную неподвижность.

Злобин знал длинную предысторию лечения этих переломов, сам часто сталкивался с ними на практике, но, как многие хирурги, не верил в применение металлических скреп. Костный мозг принимает участие в кроветворении — и вдруг вколотить туда гвоздь!

— Сейчас совсем другая картина получается! — говорил Решетов, готовясь к операции.

«Подожди ты хвалиться!» — мысленно одернул его Злобин, в котором боролись желание успеха товарищу и боязнь неудачи, вызванная крепко усвоенными старыми понятиями.

«Конечно, нелегко пожилому человеку пролежать несколько месяцев в гипсовом панцире — от груди до кончиков пальцев ног. Пролежни образуются — это точно. Мышцы истощаются и мертвеют — это точно. В легких образуются отеки и воспаления — факт неопровержимый. Сращения не получается, или оно происходит неправильно. Так отчего же мы продолжаем такое лечение? — возмущенный собственной косностью, думал Злобин. — Чего ради ополчаемся на „металлическое“ направление?»

— Введя в шейку бедра трехлопастный гвоздь, мы так надежно соединим отломки, что, если дорогой товарищ Лычка начнет дней через пять двигать поврежденной ногой, это не нарушит полного покоя в области перелома. И никакого гипса! — говорил Решетов, уже стоявший у операционного стола.