Королева Великого времени - Адриана Триджани

— Похоже на Делабол, правда? — спрашивает мама.

— Похоже, — соглашаюсь я.

Земля здесь кажется сухой и древней. На вершинах холмов тянутся к солнцу фиговые деревья, а по краям дороги из Биккари раскинулись оливковые рощи. Папа указывает мне на каменоломни, в которых добывают мрамор. Издалека они смотрятся как огромные трещины на теле земли, окруженные горами шлака. Они напоминают мне шахты под Розето.

— Теперь я понимаю, почему вам здесь нравится. Тут все как дома.

Я смотрю на отца и думаю о том, что он, скорее всего, переживет меня. Он сохранил отличное здоровье благодаря долгим годам работы на ферме. Он давно уже перестал хромать. И как единственное напоминание о том несчастном случае в шахте осталась легкая боль в ноге, которая дает о себе знать, во время дождя.

Папа бросает на меня взгляд и удивляется:

— Ты что? Думаешь о Франко?

— Да.

— Ну, поплачь, поплачь.

— Папа, я не могу плакать, сколько ни пыталась. Не знаю, что со мной.

— Ты должна плакать. Мой отец когда-то говорил мне, что детей надо учить всему, даже как скорбеть. Ты должна показать Селесте и Фрэнки, как надо воспринимать утрату.

— Они это знают лучше, чем я.

Папа не представляет, сколькому я научилась у своих детей. Они гораздо умнее меня, хотя и не подозревают, как глубоко я чувствую жизнь.

Мы подъезжаем к Розето. Холмы по краям дороги становятся изумрудными, и я понимаю, как появился тот Розето, в Пенсильвании. Те, кто построил его, с любовью воспроизвели свой родной город.

Мы проезжаем по главной улице, и меня не покидает ощущение, что я здесь уже была. Слишком все похоже. Похожи двухэтажные дома с балкончиками. Похожи и люди: темные волосы, сияющие черные глаза, резко очерченные носы. Кажется, что это все жители нашего Розето.

— Теперь понимаешь, почему мы ездим сюда каждый год? — говорит папа. — Тут все как в Америке, только тише.

— Да разве наш Розето такой шумный? — смеюсь я.

— А разве нет? Здесь до сих пор ездят на лошадях. Эта машина чуть не единственная в городе. — Папа останавливается у двухэтажного оштукатуренного дома. — Приехали. Это дом моего брата Доменико. Мы всегда живем у него, когда приезжаем сюда.

— Come stai! — Из дома выходит папин младший брат, крепкий мужчина шестидесяти лет с каштановыми волосами. — Нелла! — Доменико обнимает меня. — Agnese, vieni! — обнимает он маму.

Тетя Аньезе выходит из дома. Она моя ровесница, но выглядит лет на десять лет моложе. Ее черные волосы до плеч собраны в хвост, кожа бронзовая, на щеках легкий румянец. Она меня крепко обнимает.

— Нелла! — Из дома появляется их дочь Пенелопа. Ей около двадцати, и она красавица.

— Идемте в дом.

Тетя Аньезе берет мои чемоданы. Пенелопа проводит меня в гостиную — огромную комнату, расчерченную полосками солнечного света, бьющего сквозь ставни. Она ставит чемоданы на пол и оглядывает меня с ног до головы. Я снимаю шляпу, затем перчатки.

— Тут вам не нужны ни шляпа, ни перчатки, — с улыбкой говорит она. — Надеюсь, у вас есть юбка и сандалии.

— Есть.

— И чулки тут не нужны.

— Понятно.

«Ну вот, приехали, — думаю я. — Хорошее начало путешествия». Я привезла с собой целый чемодан новых вещей: два саржевых костюма, платье из шерсти букле и множество новых чулок. Единственное из моего гардероба, что не будет смотреться здесь претенциозно и неуместно, — черная хлопковая юбка и белая блузка.

Над камином висит зеркало. Я гляжусь в него. В детстве у меня была копна вьющихся волос, сейчас я их старательно распрямляю, чтобы они нормально лежали при стрижке «паж». К счастью, я пошла в отца, и у меня еще нет седых волос. Но в этой новой для меня комнате, при новом освещении я вижу, что моя прическа меня старит. Я провожу руками по лицу. Пудра слишком розовая, и от нее я кажусь еще старше. Морщин на лице почти нет, но в целом я произвожу впечатление строгой, властной женщины. Тонкие морщинки на лбу лежат так, что кажется: я на всех смотрю сверху вниз. Поджатые губы заставляют думать, что я все знаю лучше других. Мне вдруг становится противно, и я отворачиваюсь. Все, что говорила обо мне Селеста, верно. Я всего лишь фабрикантша, помешанная на росте доходов. Что со мной случилось? Куда делась та девочка, которая больше всего на свете любила читать, которая считала, что главное — воображение? Почему я позволила ей превратиться в это?

Раздается стук в дверь.

— Войдите, — говорю я.

Входит Аньезе. Я отворачиваюсь.

— Что с тобой? — подходит она ко мне.

— Не знаю.

— Расскажи мне.

Она обнимает меня. Не знаю почему, но ее доброта так трогает меня, что я начинаю плакать. Слезы подступают толчками, откуда-то из глубины, и наконец проливаются обильным дождем. Мой муж, наша совместная жизнь, наше будущее, моя молодость — куда это все делось? Все накопившееся горе изливается из меня вместе со слезами. Я пытаюсь приглушить рыдания и не могу.

— Поплачь, поплачь, — говорит она.

Впервые с тех пор, как увидела Франко на полу фабрики, я зарыдала.

Когда я просыпаюсь, гляжу на будильник и не верю своим глазам. Полдень! Я проспала двенадцать часов. Вокруг тишина, слышно только, как занавеска легонько постукивает о подоконник. Папа прав: тут очень тихо. Я иду в ванную. Набираю горячую воду, погружаюсь в нее. Не знаю почему, но мне вдруг становится легко и спокойно. Мне кажется, что я плыву. Неудивительно, что все испугались за меня, когда я не плакала о Франко. Слезы приносят огромное облегчение.

Одевшись, я спускаюсь в гостиную. К моему удивлению, в доме никого нет. Странно, ведь почти обед. Я выхожу из дома, прохожу до конца улицы. Вокруг много людей, но никого из них я не знаю. Наконец замечаю Аньезе и Пенелопу — они идут мне навстречу с какими-то свертками в руках.

— А, Нелла, проснулась, — с улыбкой говорит Аньезе. — Как себя чувствуешь?

— Отлично.

Я и правда чувствую себя отлично. Как будто гора с плеч свалилась. Я опять дышу полной грудью.

— А где мама?

— Они с соседкой пошли на рынок в Фоджи. Ей нравится рынок. Идем, приготовим обед.

Пенелопа идет впереди.

— А папа? — спрашиваю я у Аньезе.

— Ушел с моим мужем. Так просто, погулять, поглазеть. Кто знает, на что?

Я вхожу в дом следом за Аньезе и Пенелопой. Аньезе указывает мне на стул в кухне. Моя задача — не помогать им, а развлекать разговорами, пока они будут готовить. Кухня — самое большое помещение в их доме. Посередине стоит огромный стол с двенадцатью стульями вокруг него. В углу — еще один длинный стол, для готовки. Аньезе и ее дочь разворачивают один из свертков, достают свежую рыбу, приправляют ее лимоном и травами и кладут в духовку. Я слежу за их слаженными действиями. Никто не командует, никто никого не одергивает. Кажется, я все время говорю Селесте, что и как надо делать. А тут передо мной мать и дочь, которые любят друг друга и уважают право другого делать что-то по-своему.