69. Все оттенки голубого (Sixty-Nine. Kagirinaki tomei ni chikai buru) - Рю Мураками

– Фильм закончен? – спросила с улыбкой Леди Джейн, глядя в объектив и поправляя волосы изящными пальцами.

– Да, но еще остается монтаж.

– Я получилась не слишком смешной?

– Наоборот, ты выглядишь прекрасно.

– А вы оставите сцену с козой?

– Козу вырежем. Там ничего не получилось. Она предложила с наступлением зимы вместе отправиться на море.

– Зимой? Там же будет холодно!

– Знаю. Но я еще ни разу не видела зимнего моря.

Мое сердце забилось сильней, когда я представил, как мы обнимаемся на холодном ветру. Время неслось незаметно, и я вдруг обнаружил, что вечернее небо стало БЛЕДНО-ЛИЛОВЫМ.

– Мне нравится это время суток, – сказала, заложив руки за спину, Леди Джейн, когда мы расходились по домам.

Я шел, стараясь не наступать на ее тень. «Почему все так быстро кончилось? И сразу настала ночь? Все равно это было замечательно. Неужели я постоянно буду чувствовать себя таким счастливым? Или вдруг все это однажды кончится?»

– Тебе со мной было хорошо?

– Перестаньте, Ядзаки-сан, не дурите, вы же знаете. Представьте, что я могу чувствовать, если когда-то прислала вам розы.

Я резко остановился и навел на нее камеру.

– Я ТЕБЯ, – выдохнул я и щелкнул кадр, – ЛЮБЛЮ. – Я запнулся и щелкнул снова.

Леди Джейн застенчиво улыбнулась. Ее улыбка была потрясающей, но тонула в сгущающейся темноте и не осталась на фото.

VELVET UNDERGROUND

– ЦЫПЛЯТА? – громко спросил Адама. Это было во время ленча, за четыре дня до «Фестиваля Утренней Эрекции».

Почти все приготовления были закончены. Из-за назойливого вмешательства пастора Сабуро, из-за потоков слез Энн-Маргрет в духе «нового театра» кардинально изменился мой первоначальный замысел. Нам оставалось только ждать премьеры пьесы «По ту сторону отрицания и бунта».

Мы закончили монтаж фильма, привезли проектор, музыкальные инструменты, усилители и микрофоны.

– Цыплята? – еще раз спросил Адама.

– Да, мне хотелось бы их штук двадцать, но и восемь сгодится. Не знаешь, где их можно купить?

Я прикидывал, где можно приобрести кур.

– Наверное, в мясной лавке, но навряд ли мы сможем съесть восемь цыплят, – сказал Адама, решив, что я после фестиваля собираюсь устроить ужин.

– Ты меня неправильно понял. Я имел в виду живых цыплят.

– Что ты собираешься делать с живыми цыплятами? Свернуть им шеи, разорвать на части, а кровь разбрызгать по сцене?

Я показал Адама страницу из журнала «Мир искусства». Там было помещено фото с концерта «Velvet Underground» в Нью-Йорке, где на сцене присутствовали коровы и свиньи, аквариумы, наполненные мышами, клетки с попугаями, шимпанзе на цепи и даже два тигра в клетке.

– Круто, да? – сказал я, показывая ему фотографию.

– Тигры и шимпанзе, конечно, круто, но зачем нужны цыплята? Это будет напоминать куриный инкубатор.

– Ты ошибаешься, – как всегда стараясь быть логичным, я перешел с диалекта на стандартный язык. – Важнее всего – что за этим стоит. Лу Рид использовал на своих концертах птиц и животных, чтобы подчеркнуть, какой хаос творится в современном мире. Почему бы и нам не последовать этому примеру?

Адама наконец окончательно понял мое стремление заимствовать идеи у других, фыркнул и рассмеялся:

– Ты собираешься при помощи цыплят изобразить хаос в мире?

Однако Адама загорелся этой идеей. Он пообещал позвонить знакомому, у которого имелась куриная ферма у подножия горы Бота-яма. Адама был преданным парнем, но преданным не мне. Он верил, но верил не в меня. Адама верил во что-то такое, что висело в воздухе в конце шестидесятых, во что-то, чему он был предан. Он сам не смог бы объяснить, что это было такое.

Но это «нечто» делало нас свободными. Оно позволяло нам не быть привязанными к каким-то конкретным ценностям.

Вечером в тот же день мы отправились на куриную ферму. Курятник стоял в самом центре большого бататового поля. Ощущался сильный запах куриного помета, а издалека доносилось кудахтанье сотен кур, напоминающее шумы радиоэфира.

– Что вы собираетесь с ними делать? – спросил нас низкорослый лысый мужчина средних лет, каким и полагается быть владельцу куриной фермы.

– Они нужны нам для пьесы, – ответил я.

– Для пьесы про владельца курятника? – удивленно спросил мужчина.

– Нет, это пьеса по Шекспиру, но для нее необходимы цыплята.

Фермер не имел понятия, кто такой Шекспир. В темном углу курятника сидели, сбившись в кучу, штук двадцать цыплят нездорового вида, с поникшими головами. Фермер начал хватать их за ноги и запихивать по два в мешки из-под комбикорма. Вначале цыплята пытались трепыхаться, по несколько раз взмахивали крыльями, потом отчаивались и затихали.

– У вас все цыплята такие тихие? – спросил Адама.

– Они больные, – ответил фермер.

– Больные?

– Да, ты же видишь, жизнь в них еле теплится.

– А люди не могут от них заразиться? – спросил я, на что фермер рассмеялся:

– Об этом не беспокойтесь. После окончания пьесы вы спокойно можете их съесть. Когда я говорю, что они больные, это то же самое, если бы я сказал про какого-то человека, что у него невроз.

Он объяснил, что это случается очень редко, но иногда цыплята отказываются от еды.

Мы с Адама стояли на автобусной остановке, и наши тени, вытянувшиеся в лучах закатного солнца, виднелись на дороге. Цыплята шумно кудахтали в четырех мешках из-под комбикорма, которые мы держали в руках.

– Адама, я говорил, что хочу получить их по дешевке, но посмотри, они уже почти дохлые.

От общения с невротичными цыплятами нам тоже стало немного не по себе. Настроение всегда ухудшается, когда приходится иметь дело с людьми или даже с курами, собаками или свиньями, лишенными жизненной силы.

– Если я тебя правильно понимаю, Кэн, ты не хочешь тратить лишние деньги, потому что обещал Мацуи после окончания фестиваля отвести ее в ресторан на БИФШТЕКС.

– А? Кто тебе такое сказал?

– Сато.

– Да, да. Конечно же, я собирался пригласить тебя и Сато составить нам компанию.

– Врешь, ты рассчитывал использовать деньги от продажи билетов на то, чтобы вдвоем с Мацуи полакомиться стейками.

– Ты все неправильно понял…

– Не нужно извиняться. Мы пойдем все вместе.

– Все вместе? Но это невозможно: стейки такие дорогие!

– Тогда мы можем пойти в «Гэккин». Я уже заказал там столик.

«Гэккин» был дешевым китайским ресторанчиком для рабочего класса, где подавали пампушки с мясом. Моя мечта рухнула. Я-то рассчитывал разделить бифштекс под бутылочку вина с моей возлюбленной, поскольку в тот вечер, когда ее фотографировал, я пригласил мою ангелицу после окончания фестиваля в самый шикарный ресторан в Сасэбо. Она улыбнулась и потупила взгляд, что было расценено мной как знак согласия. А потом она проболталась об этом Энн-Маргрет. УЖАС!

– Послушай, Кэн…

– Чего?

– Мне кажется, ты гораздо талантливей других, но…

– Благодарю. Но я в самом деле собирался пригласить тебя и Сато пойти вместе с нами.

– А как насчет Ивасэ?

– Разумеется, еще и Ивасэ.

– А Фуку-тян? Ты же знаешь, что без него мы не достали бы усилители и динамики.

– Верно, верно.

– А как быть с Сирокуси? Он продал более девяноста билетов, вдобавок он помог нам расправиться с этой бандой из индустриального училища. А Масугаки одолжил нам свою камеру. А Нарусима, Отаки и Накамура распространяли билеты и обещали помочь нам устанавливать аппаратуру.

– Я всем им страшно благодарен.

– Что значит «благодарен»? Стоило бы после окончания представления проставиться. Ты не согласен? Я всегда так считал, но, когда услышал от Сато про стейки, мне стало не по себе. Разумеется, все знают, что идея была твоей, но разве смог бы ты осуществить ее в одиночку?

Я понял, каким эгоистом был все это время, и на глаза у меня навернулись слезы. Но это неправда. Перед моим взором продолжала маячить белая скатерть, цветок розы в вазе, серебряные приборы, дымящиеся стейки, хрупкие бокалы для вина и лицо Леди Джейн с легким румянцем на щеках. И не дешевый красный портвейн, который я иногда попивал, а настоящее кроваво-красное вино, о котором в каком-то романе говорилось, что оно «сдирает с женщины всякую рассудочность». Содрать всякую рассудочность! Содрать всякую рассудочность с Леди Джейн!..

– Чего ты ухмыляешься, болван? Представляешь, как ты пьешь вино с Мацуи, а потом целуешься с ней взасос?

Я ПЕРЕПУГАЛСЯ. Сам Адама не обладал богатым воображением, но, похоже, у него был талант читать мысли других.

– Не угадал. Я просто занимался самоанализом, – сказал я таким серьезным тоном, что Адама даже не рассмеялся.

Возможно, оттого, что разрушились мои мечты о стейке и вине, я стал сентиментальным при виде медленно меняющейся окраски вечернего неба и подумал: «Зачем я вообще нахожусь в этом месте? Что я делаю на автобусной остановке почти вымершего шахтерского поселка?» Я начинал беспокоиться, что злоупотребляю симпатией Адама.