Антон Райзер - Карл Мориц

По средам он столовался у своих хозяев, и даже то малое, что могло его у них радовать, почти всегда бывало чем-нибудь отравлено, как ни старались они для его пользы, – так что он боялся этого дня чуть ли не больше всех остальных. Ибо за обедом его благодетельница госпожа Фильтер имела обыкновение – не напрямую, но посредством разных околичностей, обращаясь к мужу, – разбирать поведение Райзера и всячески возжигать в нем благодарность к его попечителям, а заодно мимоходом упомянуть неких людей, которые взяли себе привычку так много есть, что их досыта и не накормишь. Райзер, как раз вошедший в пору быстрого роста, вправду имел превосходный аппетит, но при таких намеках, поднося кусок ко рту, не мог унять дрожи в руках. Что же до госпожи Фильтер, в душе она была равно чужда скупости и зависти, но делала свои намеки из одной лишь любви к порядку, который, по ее мнению, нарушался, если кто ел слишком много. Нередко она также заводила речи о ручейках и источниках благоволения, каковые порой иссякают, если из них черпать без меры.

Жена придворного музыканта, кормившая Райзера по четвергам, хоть и отличалась грубоватыми манерами, никогда не мучила его подолгу, как госпожа Фильтер со всей ее утонченностью. Но пятница снова была плохим днем, потому что в этот день он обедал с людьми, которые безо всяких околичностей, но самым бесцеремонным образом давали ему почувствовать, что он у них в нахлебниках. Они тоже знали его с детства и звали по имени, Антон, – но не ласково, а с презрением, хотя сам он уже начал причислять себя к взрослым людям. Словом, они обращались с ним так, что он всю пятницу ходил мрачный и подавленный и ни к чему не имел охоты, зачастую сам не зная отчего. Причина же состояла в том, что он подвергался унижению от людей, благодеяния которых вынужден был принимать, если не хотел прослыть неисправимым гордецом. По субботам он обедал у своего кузена, изготовителя париков, платя за стол какую-то мелочь, и здесь чувствовал себя хорошо, по воскресеньям же снова возвращался к гарнизонному алтарнику.

Роспись обедов Райзера и лиц, ему благотворивших, не столь уж маловажное дело, как может представиться на первый взгляд: все эти видимые безделицы вместе образуют жизнь человека и сильнейшим образом влияют на состояние его души. Усердие Райзера и успехи, коих он добивался в тот или другой день, очень зависели от того, что ожидало его назавтра: обед ли у сапожника Шанца, у госпожи Фильтер или у алтарника. Эти каждодневные условия наилучшим образом объясняют его дальнейшее поведение, которое в ином случае может показаться противоречащим его характеру.

Большую пользу мог бы принести Райзеру пастор Марквард, если бы раз в неделю приглашал его к себе, но пастор предпочел платить ему «столовые», так же поступил и вышивальшик по шелку. Из этих скудных грошей Райзер оплачивал свой завтрак и ужин. Так распорядилась госпожа Фильтер, ибо все, чем жаловал его принц, подлежало сбережению. Завтрак его, таким образом, состоял из небольшой чашки чая и куска хлеба, а на ужин он съедал лишь маленький бутерброд с солью. Госпожа Фильтер говорила, что его поддержкой должен стать обед, но за обедом сама же давала ему понять, чтобы он не переедал.

Такова была экономия Райзера в том, что касалось до его пропитания. Но из денег, выдаваемых принцем, и для покупки одежды ничего не отпускалось. Для него приспособили старый солдатский мундир грубого красного сукна, в котором он и посещал публичную школу, где даже беднейшие ученики были одеты лучше него, и это тоже с первого дня причиняло ему большие душевные муки.

Вдобавок хлеб, выдаваемый Райзеру в виде пайка гобоистом Фильтером, ему приходилось проносить по улицам под мышкой, что он старался делать по возможности в вечерних сумерках. Но никак нельзя было выдавать и своего стыда, это истолковали бы как непростительную гордыню, а между тем из прибереженного хлеба он мог раз в неделю сэкономить немного денег для завтраков и ужинов.

Противиться всему этому он не имел ни малейшей возможности, поскольку пастор Марквард безгранично доверял усмотрению госпожи Фильтер все, что относилось к воспитанию и устройству Райзера. В первую неделю пастор посетил семейство Фильтер, поблагодарил супругов за то, что они взяли на себя заботу о Райзере, и выразил им свое полное доверие. Райзер тогда в печальной задумчивости сидел у печи, не желая выглядеть неблагодарным и по отношению к пастору Маркварду. Однако с этого дня он стал окончательно подвластен людям, которые уже несколько дней держали его в самом бедственном положении. Их показная доброта не доставляла ему никакой радости, один лишь страх и смущение, ведь малейшее порицание, ему вынесенное, ранило его вдвойне, лишь только он вспоминал, что единственное его укромное прибежище, крыша над головой, целиком зависело от доброй воли столь щепетильных и обидчивых персон, как Фильтер, а тем паче его жена.

При всем этом, однако, его чрезвычайно воодушевляла мысль, что на следующей неделе ему предстоит первое посещение так называемой высшей школы, о котором он так долго и страстно мечтал. С каким благоговением он, проходя мимо рыночной церкви, засматривался на большое школьное здание с высокой каменной лестницей. А иногда часами простаивал перед ним, пытаясь разглядеть сквозь оконные стекла, что делается внутри. Иногда в зыбком отблеске угадывался край кафедры, возвышавшейся в старшем классе, – и как же разыгрывалась тогда его фантазия! Как часто она виделась ему во сне – эта кафедра во главе длинного ряда скамеек, сидя на которых, вкушают школьную премудрость счастливые мальчики, в чье общество он скоро будет принят.

Так с самого раннего детства лучшие доступные ему наслаждения проистекали из его богатой фантазии, которая отчасти восполняла недостаток подлинных радостей жизни, свойственных юности. Вплотную к школьной стене пролегали два узких проулка, ведшие к прилепившимся друг к другу домикам, где жили семьи священников. Это открывало Антону великолепный обзор, так что картина двух священнических домиков неподалеку от школьного здания днем и ночью стояла у него перед глазами, а наименование высшая школа, бывшее в ходу у простого люда, и слово студент, которое он тоже не раз слышал, придавали особую важность и величие привилегии посещать эту школу.

Заветный день, наконец, настал, и Антон с бьющимся сердцем ожидал мгновения, когда директор Бальхорн введет его в один из залов храма премудрости. Директор Бальхорн проэкзаменовал его и счел годным для обучения в пятом классе. Дружелюбная простота и природное благородство этого человека, который с первых же минут стал называть его «мой милый Райзер», буквально пронзили сердце Антона и наполнили его самым задушевным и безграничным почтением к директору. О, какой властью над юными душами обладает учитель, нашедший верный тон общения с учениками – дружеский и уважительно мягкий!

На следующее воскресенье после конфирмации Антон впервые подошел к причастию, при этом он истово старался применить на практике все, что записал и выучил, когда готовился к экзамену по «Руководству для кающихся и грешников», чтобы затем с радостным трепетом приступить к алтарю. Но он тщетно старался вызвать в себе радостный трепет и он горько упрекал себя за сердечную черствость. В конце концов он начал дрожать от холода, и это немного его успокоило.

Однако против ожидания ни особо возвышенных чувств, ни небесного блаженства полученная им духовная пища у него не вызвала, он винил в этом свое зачерствелое сердце и всячески терзал себя за душевный холод.

Но более всего его мучило, что он не мог до конца познать свою греховность, а ведь это – непременное условие будущего спасения. Днем раньше он скрупулезно, назубок выученной исповедью, исповедался в том, что, увы, часто и многообразно грешил как мыслями и словами, так и делом, пренебрегал добром и творил зло.

Грехи, в коих он себя винил, были по преимуществу грехами нерадения: он недостаточно усердно молился, недостаточно горячо любил Бога, мало благодарил своих покровителей и не испытывал радостного трепета, подходя к причастию. Все это он принимал очень близко к сердцу, но не мог исправиться никакими усилиями и потому был так благодарен пастору Маркварду, который отпускал ему эти провинности.

Однако он оставался собой недоволен, ибо считал, что набожность и благочестие предполагают постоянное внимание к каждому своему шагу, каждой улыбке и выражению лица, каждому произнесенному слову и пришедшей на ум мысли. Но как раз внимание часто рассеивалось у него самым естественным образом, он никак не мог удержать его более часа, и всякий раз, замечая в себе эту рассеянность, горько корил себя за нее и наконец решил, что благочестивая и набожная жизнь едва ли вообще для него возможна.

Госпожа Фильтер, у которой он обедал после причастия, попотчевала его длинной проповедью о вожделении и злой похоти, подстерегающих всякого юношу его возраста, заключив, что с ними надобно неустанно бороться. К счастью, Райзер ничего из ее слов толком не понял, а просить разъяснений не осмелился, лишь твердо решил, когда злые похоти к нему явятся, неважно в каком обличье, по-рыцарски биться с ними до последнего.