Восхождение. Кромвель - Валерий Есенков

— Джентльмены! Здесь оспариваются не только наши земли и наши имущества, но и всё то, что мы называем самым важным своим достоянием, оспариваются наши права, оспариваются те привилегии, которые сделали наших отцов и дедов свободными.

Прения разразились. Очень скоро парламентарии обнаружили, что им предстоит выбирать между патриотическим долгом и своими правами. Права по их понятиям были бесценны, в борьбе за них они были готовы отправиться в Тауэр, однако в Портсмуте готовилась к выходу в море вторая флотилия, чтобы на этот раз разгромить католические войска и спасти осаждённую Ла-Рошель, а не все корабли были готовы к отплытию, не все команды укомплектованы, матросы не получали жалованье уже десять месяцев, со дня на день на кораблях мог вспыхнуть бунт, и Карл просил денег на укрепление флота. Деньги надо было дать, но нельзя было их давать герцогу Бекингему, самозваному великому адмиралу, терпевшему одно поражение за другим. Представителям нации предстояло пройти по лезвию ножа, проголосовав так, чтобы и дать и не дать субсидии, и после пятнадцати заседаний они довольно успешно прошли столь головоломной тропой. Второго апреля депутаты вотировали значительные суммы, но лишь предварительно.

Король не тотчас уловил эту тонкость. Шестого апреля он спешно созвал большой королевский совет, сообщил о счастливом исходе и с простодушным хвастовством объявил:

— Когда я вступил на престол, я парламент любил, потом они как-то мне надоели. Теперь я возвращаю им мои прежние чувства. Я их снова люблю и буду рад совещаться с моим народом как можно чаще. Да, по правде сказать, этот день даёт мне в христианском мире такой кредит, какого я не получил бы, выигравши десяток сражений!

Министры его поздравляли. Бекингем старался особенно и, пользуясь случаем, похвалил и себя:

— Это важнее субсидий. Это целый родник субсидий, который вы открыли в сердцах ваших подданных. Позвольте, ваше величество, и мне присовокупить несколько слов. Признаюсь, моя жизнь была долго печальной, сон не приносил мне покоя, богатство не радовало меня, так горько было мне слыть человеком, который ссорит короля с народом и народ с королём! Теперь становится ясно, что только предубеждённые умы хотели выдать меня за злой дух, который вечно становится между монархом и его верноподданными. Пользуясь бесконечными милостями вашего величества, я приложу все старания, чтобы всем доказать, что я благодетельный гений, думающий беспрестанно только о том, чтобы оказывать всем услуги, услуги мирные, хочу я сказать.

Всеобщее ликование было ответом на его хвастовство. Все выражали готовность служить королю. Государственный секретарь поспешил в зал заседаний и объявил парламенту; какое благоволение готов оказать им великий король. Всеобщее ликование охватило и представителей нации. Казалось, мир был заключён, прочный, основанный на общем доверии. Но тут государственный секретарь совершил грубый промах: он упомянул о речи герцога и принёс депутатам заверения о самых добрых намерениях также и от него. Воцарилось молчание. Только минуту спустя поднялся Джон Элиот и в мёртвой тишине произнёс:

— Неужели есть человек хотя бы и самого высокого сана, который дерзает думать, что его благоволение и слово нужны нам для исполнения наших обязанностей относительно его величества? Или полагают, что кто бы то ни было может внушить его величеству больше расположения к нам, чем король сам захочет нам оказать? Я так не думаю. Я готов хвалить, даже благодарить всякого, кто употребляет своё значение и силу для общего блага, но такие притязания противны обычаям наших предков и нашей чести. О них я не могу слышать без удивления, не могу пропустить их без порицания. А потому я желаю, чтобы подобное вмешательство больше не повторялось. Будем служить королю. Но я надеюсь, что мы сами сможем сделаться полезными ему и не нуждаемся ни в какой посторонней помощи для приобретения его любви.

Королю такое заявление не могло не показаться чересчур дерзким, а герцог Бекингем не мог не понять, какая серьёзная опасность подстерегает его со стороны представителей нации, однако оба предпочли промолчать, ожидая полной победы под Ла-Рошелью, чтобы после неё расплатиться с депутатами железной рукой. Тем не менее уже ничто не могло исправить совершенной ошибки. За три дня перед тем члены парламента предложили верхней палате совместными усилиями определить коренные, неотделимые права граждан и потребовать, чтобы король торжественно их подтвердил. Теперь они сами, не дожидаясь ответа верхней палаты, принялись вырабатывать эти права. Тут уж Карл не смог промолчать. Двенадцатого апреля он отправил в палату общин одного из министров. Тот от имени короля объявил парламенту, чтобы они не тратили попусту драгоценного времени и как можно скорее приняли закон о субсидиях, а от себя лично решился прибавить:

— К прискорбию своему, я должен вам доложить, что до сведения его величества дошло, будто бы вы желаете действовать не только против злоупотреблений власти, но и против самой власти. Это затрагивает его величество, а также и нас, тех, кто пользуется его высоким благоволением. Будем говорить его величеству о злоупотреблениях, которые вкрадываются в исполнение его высоких предначертаний, он нас выслушает охотно, но не будем посягать на пределы его власти: он готов исправлять её уклонения, но не захочет урезать своих прав.

Вскоре после этого заявления более смирные лорды усомнились посягать на пределы королевской власти и предложили представителям нации испросить у короля декларацию, которой монарх должен бы был подтвердить, что он почитает неприкосновенной Великую хартию вольностей и ненарушимыми древние статуты, что все льготы и привилегии английского народа сохраняются, как и в прежние времена, и что король будет пользоваться правами, которые предоставлены верховной власти, единственно для блага своих подданных.

Со своей стороны, стремясь предотвратить появление на свет крайне нежелательной для него петиции о правах, Карл собрал обе палаты на совместное заседание и заявил, что он полагается как на Великую хартию вольностей, так и на статуты, которые её подтверждают. Что же касается иных каких-либо прав, король просил парламент положиться на его честное королевское слово, поскольку в честном королевском слове они найдут более твёрдые гарантии, чем в любом новом предложенном ими законе.

Представители нации не были склонны отныне полагаться именно на колеблемое ветром честное королевское слово соблюдать Великую хартию вольностей, тем более соблюдать их права, множество раз нарушенные за истекшие двадцать пять лет, срок для проверки честности королевского слова достаточный. Ведь и король Яков и его наследник ни разу не поколебались отринуть и Великую хартию вольностей, и статуты, и права парламента, и права своих подданных, когда взимали незаконные налоги и пошлины, вымогали деньги взаймы, обременяли постоями и отправляли в тюрьму тех, кто отказывался исполнять их незаконные требования. Обсуждение петиции о правах пошло полным ходом. Совместными усилиями были выработаны фундаментальные права, которые впоследствии назовут правами человека и гражданина: верховная власть не имеет права принуждать своих подданных к выдаче займов и к уплате налогов, не утверждённых парламентом, никто не может быть лишён имущества и свободы иначе как по законам страны и по приговору суда, в мирное время никто не может подвергаться аресту по законам военного времени и никто не может быть обременён армейскими постоями без согласия.

Восьмого мая 1628 года палата общин передала эти статьи на утверждение палаты лордов. Так случилось, что в тот же день из Портсмута вышла флотилия в составе тридцати трёх боевых и двадцати вспомогательных кораблей и взяла курс на Ла-Рошель. На этот раз король не решился поручить командование герцогу Бекингему. Флотилию возглавил лорд Денбиг. Он должен был прорваться к Ла-Рошели, доставить осаждённым протестантам продовольствие и боеприпасы и тем заставить французского короля снять осаду и заключить с протестантами мир. Таким образом судьба петиции о правах была отдана в руки адмирала Денбига, и все ждали, чем закончится его экспедиция.

По существу, петиции о правах лордам было нечего возразить, поскольку злоупотребления короля, министров и лордов-наместников вызывали уже всеобщее возмущение, однако они колебались. Карл, на этот раз уверенный в полной победе под Ла-Рошелью, которая, бесспорно, возвысит и укрепит его власть, направлял лордам и членам парламента послание за посланием, призывая ограничиться ещё одним королевским указом, которым он был готов подтвердить Великую хартию вольностей; но пока флотилия адмирала Денбига только плыла и разворачивалась под Ла-Рошелью, он себя сдерживал, тон его посланий был довольно миролюбив, он продолжал заверять, что не допустит ущемления собственных прав, но впредь не станет употреблять их во зло своим подданным.