Солдаты последней войны - Елена Сазанович

– Думаю, они его убьют, – сказал мальчик.

– Безусловно. Так поступают и теперь. Чтобы не было сравнений. Но окончательной победы убожеств, уверен, никогда не произойдет. И возвести грязь и мерзость в ранг искусства не получится. Ну, разве на время. Слишком уж сильна историческая и генетическая память. За эти тысячелетия уже четко проведена граница между талантливым и бездарным, между добром и злом. И размыть ее не удастся. Из человечества не вытравить память о Микеланджело, Гогене и Шишкине. И как бы «Черный квадрат» ни называли вершиной творчества, он останется всего лишь черным четырехугольником, хотя, я согласен – культовым черным четырехугольником определенного времени. Но не более. Потому что до него человечество уже создало и Мадонну и Христа в пустыне.

– Сейчас остановка дыхания, да?

– Да. Чтобы все понять, оценить, сравнить, расставить по своим местам и наконец найти верную дорогу. Знаешь… Такое ощущение, что все мы сейчас где-то далеко, в пути. Но знаем, что там, за горизонтом, наш дом. И мы хотим поскорее в него вернуться. Поскорее… Домой… Уж очень соскучились. Ведь на этом пути нам пришлось очень несладко. Нас обманывали и грабили, ставили на колени и унижали. У нас на глазах умирали товарищи, корчась от боли. Нам стреляли в спину и взрывали по ночам. Против нас не раз объявляли войну. Нас окружили монстрами и проститутками. Нас бросали лицом в грязь и прикалывали к нашей арестантской одежде иностранные ярлыки… И все делалось под американскую музыку и русскую речь полицаев. И мы ужасно истосковались. По чистому небу. Чистому дому. Чистой постели. По любимым песням, красивым лицам, благородным героям. Нам очень захотелось вернуться домой. Именно вернуться. Потому что мы навсегда не могли покинуть наш дом…

– И как вы собираетесь вернуться, если не секрет? – услышал я позади себя низкий, хрипловатый голос.

И вздрогнул от неожиданности. И резко обернулся. На пороге стояла Майя. Я так увлекся своим монологом, что произносил его скорее не для мальчика, а для самого себя. Утешая и убеждая себя так горячо, что не слышал как она вошла.

– Так как вы собираетесь это сделать? – холодная и высокомерная улыбка. Она сверлила меня своими зелеными глазами. – Или вы рассчитываете, что кто-то вам подарит билет в спальный вагон? Усадит не поезд, обеспеченный охраной, и привезет к родному очагу? И там вас встретят с распростертыми объятиями и цветами? Конечно, если будет кому встречать…

– А вы ведь меня понимаете, Майя, – я не прятал взгляд и в упор смотрел на нее.

– Вы не ответили. Или вы избегаете прямых вопросов?

– Может быть, – согласился я. – Особенно когда не знаю, как ответить. Но вы меня поняли. Хотя уж очень сомневаюсь, что согласились. Ведь вам вовсе не обязательно возвращаться домой. Вы и в пути-то не были. Просто с легкостью поменяли родной очаг на другой, пусть чужой, зато гораздо удобней и богаче.

– Вы с легкостью отвечаете за других. Впрочем, прекратим эти бессмысленные метафоры, – она взглянула на часы. – Кстати, ваше время уже истекло. И хочу заметить, я весьма недовольна вашими занятиями. Вместо музыки я слышу литературные измышления.

– Вы совершенно правы, Майя. И поэтому сегодня я собираюсь взять расчет. Может, потому я с таким пафосом и провел последнее занятие. И не собираюсь за него брать денег.

На секунду мне показалось, что Майя испугалась. Но что растерялась – наверняка.

– Но… Но почему вы так легко отказываетесь от работы? – она уже взяла себя в руки. И тон ее голоса стал еще более язвительным. – Или у вас появился шанс вернуться в теплый уютный дом?

– Не будем об этом, – я резко прервал ее. Мне вдруг стало противно, что она подслушала мой монолог. Словно без спроса влезла в самые сокровенные мысли.

– Вам Котик все объяснит. У вас прекрасный сын. И, может быть, он вас научит любить не только свой настоящий дом… А просто любить. Хоть кого-то.

– Уходите, – процедила сквозь зубы Майя. – Вон…

Я нарочито галантно поклонился. И все же решил последнее слово оставить за собой.

– Ах, извините, госпожа. Ведь вы уже любите. Правда позволю заметить, ваша собака Сталлоне – единственная из всех собак на свете любви не достойна.

Я пулей выскочил за дверь, опасаясь, что еще слово – и живым мне не уйти. Сталлоне так зло метался и так свирепо лаял, что мне стало не по себе. Вот-вот сорвется с цепи. Либо его спустит на меня сама Майя.

Уже за поселком я сбавил шаг и перевел дух. Дождь прекратился. Но по-прежнему  угрожающе низко свисали тяжелые тучи. В природе царствовала некая тревога.

Мне, если честно, было жаль расставаться с этим местом, к которому я успел привыкнуть за пару месяцев. И особенно с Котиком, которого уже считал своим другом. Я шел вдоль дороги, ежась от холода. Шишка упала с елки и больно ударила по затылку. Так мне и надо! То же еще, Сократ нашелся! Я со злостью отшвырнул ногой шишку в лужу. Она смачно плюхнулась в грязную воду, забрызгав мой и без того видавший виды костюм… Все было против меня. На душе было досадно и тоскливо. Я чувствовал, что простился не так. И даже с Котиком не смог расстаться по-человечески… Еще одна мерзкая шишка больно стукнула меня по башке. Я со злостью посмотрел наверх, рассчитывая засечь там какую-нибудь противную белку. Но вверху на дереве никого не было. Лишь обернувшись, я заметил Котика. Он целился в меня очередным елочным «снарядом».

– Больно же, Котик, – я почесал голову.

– Это за маму.

– Ну, положим, твоя мама тоже хороша.

– Она хорошая, – обиделся мальчик.

– Я и не говорю, что плохая. Просто меня не любит.

– Не правда. Она, кстати очень расстроилась, что вы уже не будете моим учителем.

– Сомневаюсь. Но в любом случае, ты ей сумел объяснить?

– Сумею, – вздохнул мальчик. – Кирилл… А мы… Мы еще увидимся?

– Конечно, Котик, – я взъерошил его рыжие кудри. – Друзья навсегда не расстаются. А теперь – иди. Иди, к маме. А то скоро пойдет дождь. И знаешь… Попробуй ее нарисовать… Ну, так, как бы ты хотел сыграть «Лунную сонату».

– «Лунную сонату»… Вы думаете получится?

– Обязательно получится! – я ободряюще похлопал мальчика по плечу.

Он повернулся и пошел прочь, по мокрой дороге. А я, даже не отдавая себе отчета, стал быстро собирать листья. Которые пахли дождем и грибами.

Я догнал мальчика и протянул охапку мокрой яркой листвы.

– Передай маме. Пусть она не плачет.

Мальчик взглянул на меня с благодарностью. В его светлых глазах блеснули слезы. Он молча схватил мой осенний подарок и почти бегом бросился к поселку. А я еще долго смотрел ему вслед. И мне почему-то казалось, что расстаемся мы навсегда. Хотя это только казалось.

Эти дни мне так очень не доставало Котика. Впрочем, я ловил себя на мысли, что скорее думаю о Майе. Ее загадочное поведение не давало мне покоя. И я печалился, что ее загадку так и не смог разрешить. Возможно, уже и не смогу. Хотя я и предупредил Котика, что он всегда может рассчитывать на мою помощь в случае, если его мама надумает выкинуть очередную глупость.

Мои не слишком радужные мысли частенько отвлекали визиты Кати и Шурочки. Появлялись они как правило вечерами. И по очереди. Катя – за ней Шурочка. Шурочка – за ним Катя. Поначалу я не мог сообразить, зачем я им вообще нужен. Поскольку причины своего прихода она придумывали самые нелепые. То поблагодарить меня за благотворительность в лице Майи (это Катя). То одолжить дрель (это Шурочка). И все в таком духе.

Однако вскоре я сообразил, что моя квартира стала местом свиданий. А я – мамашей, эти свидания контролирующей. И в то же время – спасительной «соломенной» гарантией, чтобы эти свидания вообще состоялись. Ни Катя, ни Шурочка не могли в силу своей стеснительности признать, что нравятся друг другу. И мое присутствие, на первый взгляд выглядевшее помехой, несколько раскрепощало их. Они настойчиво трезвонили в мою дверь, усаживались на мой диван (вначале один, потом другой) и вели со мной интеллектуальные беседы, не глядя друг на друга вообще. И я понял, что нужно немедленно прекратить это безобразие, учитывая, что мне поднадоело играть роль свидетеля их робкой, только что зарождающейся любви. И сегодня такой шаг я решил предпринять, едва услышал протяжный, настойчивый звонок в дверь.

На сей раз Катя пришла с Тошкой. Как я скумекал, Тошка явилась прикрытием и очередным предлогом для визита. Но уже это одно исключало возможность выставить их за дверь.

– Давненько не виделись, Тоша, – я протянул руку девочке.

Она рассмеялась и совсем по-взрослому пожала руку в ответ.

– А я успела соскучится, – сказала девочка. – Особенно по твоей музыке.

– В таком случае, достаточно записать ее на кассету, и тебе скучать больше не придется.

– Ну вот, – Тошка показала язык, – Ну вот, обиделся. Не переживай, я по тебе тоже скучаю. Ты такой серьезный и умный.

– Фу, – вздохнул я притворно, – а то я уже весь испереживался, что моя личность ничегошеньки не стоит.