Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы - Джон Гарднер

— Вот человек, с которым вам неплохо бы потолковать. У него, я думаю, найдется и прялка.

Джордж оглянулся и увидел, что старик вовсе не к нему обращается, а к другому посетителю, который стоит в полутемной части комнаты и роется в одном из закромов, набитых всякой всячиной. Незнакомец повернул к нему голову, не то что медленно, но как-то слишком осторожно, и Джордж понял, что он слепой.

— Здравствуйте, — сказал он Джорджу. На нем были темные очки и кепочка, как у туриста. В одной руке он держал две палочки для еды, выпиленные из слоновой кости, в другой — свою трость. Джордж поклонился, лишь после этого сообразив, что поклона тот не заметил.

Битнер сказал:

— Джордж коллекционер. Каких только вещей не встретишь в его доме.

— Да что вы говорите, — отозвался незнакомец. Он был не здешний. Возможно, вермонтец.

— Старые пластинки, журналы, марки. Чего только у него нет.

— Да какой я коллекционер… так просто, — сказал Джордж.

Битнер продолжал, помахивая рукой:

— Машинки для снимания сапог, наконечники стрел, старинная мебель, рамы для картин, фарфор, пресс-папье…

Снова слепой сказал задумчиво:

— Да что вы говорите. — Он двинулся к Джорджу по проходу между стеллажами, смутно улыбаясь и чуть ли не небрежно, как волшебным жезлом, поводя тростью взад и вперед. Приблизившись почти вплотную к Джорджу и каким-то образом поняв это, он остановился и протянул ему руку. — Мое имя Глор, — сказал он. Они обменялись рукопожатием. Джордж сказал:

— Джордж Лумис. — Кожа у слепого была бледная и дряблая, словно он провел долгие годы в самых темных углах антикварных лавок. — Вы действительно коллекционируете старинные пресс-папье? — спросил он.

Джордж сказал:

— У меня есть несколько штук. Так, ничего ценного. — И, немного помолчав, добавил: — Два-три — наши, фамильные, а потом чисто случайно мне попались еще — под стать тем. Я ведь не занимаюсь коллекционированием в полном смысле слова.

За его спиной раздался ядовитый смех Битнера.

— Он этим хочет сказать, что не выпускает из рук ни единой вещицы. Настоящий скряга. Хи-хи-хи!

Теперь слепой заинтересовался всерьез. Он чуть-чуть склонил голову и левой рукой потянулся к книжной полке. Он сказал:

— Любопытно было бы как-нибудь взглянуть на ваши вещи.

— Когда вам угодно, — ответил Джордж без особенного, впрочем, пыла. Больше всего на свете он любил демонстрировать свои вещи, но Битнер сказал правду, называя его скрягой.

Слепой спросил:

— Где вы живете?

Джордж рассказал, и тот выслушал очень внимательно, как бы запоминая. Усвоив все, спросил:

— Вы полагаете сегодня к вечеру быть дома?

— Полагаю, да, — ответил Джордж.

Больше он того человека не видел. Когда позже он спросил о нем у Битнера, старик сказал, что не знает, о ком речь.

— Глор, — назвал слепого Джордж, и Битнер припомнил, что тот действительно представился ему под этим именем, верно, но больше о нем ничего не известно. Он приехал в город на старом «линкольне», вспомнил еще Битнер. За рулем сидел молодой черноволосый парень. Приехали, уехали.

— Бизнес, — пояснил Битнер. Джордж задумчиво молчал.

Сейчас у него впервые промелькнуло сомнение, а действительно ли этот Глор слепой? Он сразу же отмел нелепую мысль, но все-таки не успокоился. Тревога, вызванная убийством на Никелевой горе, тяжелым камнем лежала в груди; а тут еще этот пугающий контраст: позади Кэлли и Генри машут ему вслед, стоя на залитом янтарно-желтым светом крыльце, а впереди уже мчится ему навстречу машина, полная безмозглых молодых убийц.

Он свернул на свою подъездную дорогу. Слева его взгляду открылась вся долина и ивы вдоль ручья, рассекающего ее посередине, а прямо под ним тускло блестели рельсы Нью-Йоркской центральной и, полого изогнувшись, взбирались на эстакаду. Он выпустил руль, торопливо дернул рычаг, переключая скорость на вторую, и тут же снова вцепился в руль. Он проехал мимо заросшего газона перед домом — фары выхватили из темноты высокую траву и стволы деревьев, — круто развернулся возле забора, дал задний ход и въехал в гараж. Потом выключил зажигание, и тишина накрыла его, как ловушка. Он уже обратил внимание на эту тишину, когда вышел на крыльцо из дома Сомсов. Кэлли тоже заметила ее тогда и сказала:

— Как сегодня тихо. Наверно, будет дождь.

Свет фар, направленный вперед и слегка вверх, так как земляной пол гаража шел под уклон, вырвал из мрака ручной бензинный насос, заросший травой, которая в электрическом свете казалась рябовато-серой, как старая кость. Каждая ячейка проволочной изгороди с противоестественной отчетливостью бросалась в глаза, точно так же как щербатая табличка на насосе: «Осторожно, этилирован». И дальше за изгородью в зловещем свете фар виднелась остроконечная кровля сенного сарая.

Он выключил фары, вышел из грузовика и захлопнул за собой дверцу. И тут он с леденящей определенностью почувствовал, что из дома за ним наблюдают.

Он понимал: возможно, это просто нервы. Вероятнее всего, так. Рассказ об убийстве на Никелевой горе, чуть не налетевшая на него машина, странная (как ему теперь казалось) встреча в магазине Битнера две недели тому назад — поневоле струхнешь, если собрать все это вместе. И все же он не верил, что это нервы. Тут кто-то есть. Он это знал, точно так же как тогда памятной ночью в Корее, когда они вступили в мирную на вид долину: казалось, чувство, более острое, чем обычные пять, уловило некий сигнал, не вызывающий сомнений. В ту ночь он шагал вместе со всеми, настороженно, но не поддаваясь ощущению, что на него нацелены винтовки; и вдруг перед его глазами вспыхнул ослепительный свет, и Макбриарти повалился на него, уже мертвый, а его ударило, и уже в следующую минуту он закашлялся кровью и не мог вздохнуть и точно знал, что умирает, и подумал (этого он не забудет никогда): «Ну, теперь я выясню, брехня ли вся эта бодяга о царствии небесном?» Но он выжил, и теперь… Он уже не ребенок, теперь он знает то, чего не мог вообразить себе тогда: если его хотят убить, то это можно сделать — он смертен. Все в нашем мире можно уничтожить: старые книги, ружья, часы, даже бронзовые подставки для книг.

Он стоял в тени, прижавшись к стене гаража, и старался заставить свой мозг работать. Грузовик пах бензином, перегретыми приводными ремнями, от радиатора тянуло спиртом. Стучал мотор. Он чувствовал запах земляного пола и еще один, более слабый и тонкий — едкий дух запревшей джутовой ткани. «Ведь хотел я разобрать мешки, — подумал он, — и на тебе, забыл». Ну, теперь скорее успокоиться. А сделать нужно вот что, почти сразу же сообразил он: влезть обратно в грузовик и прочь отсюда; ехать за помощью. За десять минут он доберется до Силвестера и позвонит шерифу, еще через десять минут к дому Силвестера приедет шериф со своими людьми, и еще десять минут, чтобы возвратиться сюда. Пусть тогда они и входят в дом; им за это деньги платят. А к тому времени, возможно, те, кто, находятся в доме, сбегут. Сбегут, если это воры, возможно, прихватив с собой тысяч на пятнадцать долларов его вещей… А если хулиганы?

Он опять увидел их, гораздо отчетливее, чем тогда, на дороге, увидел, как они нагло разглядывают его из уносящейся прочь машины. Что, если они подожгут дом? Сердце билось так сильно, что заболело, и он прижал к груди кулак, не в силах вздохнуть. Но боль не уходила, и страшная картина, которую он вообразил себе, тоже: за арочными окнами всех трех этажей бушует пламя, ад кромешный, невозможно даже разглядеть, как горит мебель, огненные языки лижут окруженную балюстрадой веранду, завиваясь, заползают между зубцов на крышу, а потом, будто обвал прошел, рушатся все стены внутри кирпичного каркаса и пламя внезапно становится белым. Он видел, как горят обыкновенные дома. Да, впечатляющая будет картина.

Он опомнился. Дом стоял, безмолвный и суровый, как всегда: внутри ничто не шевелилось. На мгновение ему показалось, будто кто-то стоит у среднего окна гостиной, но еще через мгновение он в этом усомнился. А потом он вспомнил о винтовке в дровяном сарае.

Он оставил ее в сарае — на туалетном столике вишневого дерева, который у него там хранился, — несколько месяцев назад, когда в округе появилась рысь и напугала всех местных фермеров. Кто-то заметил у дверей коровника следы, вызвал полицию, и полицейские сказали, что это рысь. Слух разнесся быстро, и вскоре рыси замелькали повсюду — перебегали дорогу в горах под самым носом у идущего автомобиля, шныряли в кустарниках возле сарая, красовались в лунном свете, застыв, словно изваяние на заснеженном газоне. Жена Силвестера перепугалась до смерти, и Джордж, убедившись, что шуточками делу не поможешь, пообещал ей винтовку. Он вытащил ее, почистил, зарядил несколько патронов и ссыпал их в бумажный кулек, а потом отнес винтовку в сарай, чтобы отдать Силвестеру, когда тот придет за молоком. Но к тому времени, когда они увиделись, рысь уже подстрелили где-то за Атенсвиллем, не в их стороне, и винтовку Силвестер не взял. («Мало ли, ведь может и другая появиться», — убеждал Джордж. Силвестер усмехнулся: «Очень даже может, — сказал он. — В этих старых, дремучих лесах всякой нечисти достаточно».) Яркий до белизны лунный свет заливал подъездную дорогу, но Джордж быстро вприпрыжку пересек ее, подтягивая увечную ногу, и нырнул в высокую траву. Ничего не случилось. Он лежал замерев, уткнувшись локтем в мягкую землю и ощущая на лице влажное прикосновение бурьяна, от которого одновременно пахло гнилью и свежестью. Он выждал некоторое время, потом пополз к сараю не по прямой, а сильно забирая в сторону, чтобы не оказаться на открытом месте. У каштана, растущего там, где год назад кончался огород — он сейчас, как весь участок, зарос сорняками, — Джордж опять остановился, поднял голову и посмотрел на дом. По-прежнему ни малейших признаков жизни. «А что, если в самом деле нервы?» — подумал он. И, едва позволив себе такой вопрос, он тут же понял: в доме нет ни души… Если бы он не был психом, он бы сейчас встал и вошел в дом. Но он псих. А вернее, просто слабодушный: при одной мысли о том, чтобы встать, у него тряслись поджилки.