Обречённые. Том 1 - Павел Буркин

Да, тут была Страна. Даже не одна, а много стран, живших в мире и дружбе, одной семьёй. Семья эта рассыпалась мелочными дрязгами, все вцепились друг другу в глотки в попытке стать чуть богаче соседа — и в итоге оказались тут. В Подкуполье. Не всегда рассказывать историю было приятно. Но он не лгал. Надо, чтобы они знали не только о славе, но и об ошибках предков. Только тогда они их не повторят. И, быть может, ещё сделают Подкуполье по-настоящему своей страной.

Дни сменяли дни, становилось чуть холоднее, потом чуть теплее — лето сменилось зимой, а зима летом. Мэтхен потерял счёт времени: скорее всего, он жил в Подкуполье уже больше года. Зима и лето почти не отличались друг от друга: одинаково стылые, промозглые, унылые. Солнце не показывалось, только если случится разрыв в обложных тучах смога, которые, в свою очередь, удерживал Купол. Сажа и капельки какой-то маслянистой дряни конденсировали разлитую в атмосфере влагу и падали вниз — оттого каждый день шли мутные мутные, порой и просто чёрные, ядовитые дожди. Из этой-то смеси и состояла вездесущая чёрная слизь. Не было тепла — но местные не видели и снега. По забарьерским меркам, летом тут было градусов десять-пятнадцать, а зимой пять-десять. Разница почти не ощущалась.

Дни походили один на другой, как две капли водки: с утра пораньше, страдая от похмелья, на ходу поправляясь из чёрных луж, народишко подтягивался к заводу, а сердитый, дотошный Петрович заставлял всех хоть как-то работать. И гордилась своей блондинистостью головозадая красавица, травила похабные анекдоты и благоухала озоном амёба-переросток, а Петрович матерился, порхая под закопчённым потолком из цеха в цех. Пыль, сажа и машинное масло, покрывавшие его крылья сплошным ковром, клочьями и каплями падали на головы неспособным летать. Некоторые пытались отлынивать, или демонстрировали уж полную неспособность к обучению. К таким он подлетал и метко бил гаечным ключом по голове. Прежде, чем наглого летуна удавалось схватить за ногу, он успевал взмыть к потолку. Особенно доставалось блондинке, но у той, похоже, на голове-заднице был слишком толстый слой жира. Она только ойкала и тупила ещё больше.

Вечером по хмурым лицам начинали гулять улыбки: работяги тянулись к раздаче. Но и она была лишь преддверием Главной Радости, иные даже пренебрегали синтетической баландой, сразу занимая очередь к краникам. Но Мэтхен не мог себя заставить снова взять в рот пойло — уж больно нерадостными были последствия первого опыта. И как его не сожрали каннибалы в пьяном сне? Не, алкоголизм до добра не доведёт. Тем более, что есть и другая забава.

…Мэтхен мечтал, как после смены, пока посельчане толкаются задами у кранов, наконец, сможет дочитать книгу. Восемьсот страниц, да ещё шрифт поблек и расплылся от времени, а бумага пожелтела — не шутка. Хорошо хоть, из двух консервных банок и обрывка ткани удалось соорудить что-то вроде керосинки. Нашлось и топливо: «вода» из чёрных луж с пугающе-яркой розовой пеной, которые так любили алкаши, и правда ярко горит. Только вот коптит — кто бы знал, как! И резина так не может…

Мэтхен уселся на накрытые целлофаном кирпичи, служившие стулом, запалил самодельный светильник. Зажигалку подкинул Петрович — мастер подобрал её среди мусора, а заправил синтетическим, как и баланда, бензином. Большая его часть, как и выработанного при переработке мусора биогаза, шла за Барьер. Но Петрович давно проковырял в трубах дырочку, аккуратненько врезал туда краник из-под пойла — на собственные нужды хватало. Делился и с подкуполянами. А Мэтхен первые дни гадал, как они разводят огонь! Словом, теперь была и книжка, и светильник. Оставалось сесть поудобнее в «кресле», и, когда коптящее пламя «керосинки» разгорится, руки сами собой раскроют книгу.

Не получилось. На улице раздался весёлый гомон, кто-то звонко рассмеялся, кто-то едва слышно зашептал — наверное, полагали, что он не услышит. «Насосались пойла и пошли с трезвенником разбираться?» — подумал он. От мысли, что алкашей придётся выставлять, пока они не загадили и не порвали книгу, становилось тоскливо. Но голоса были звонкие и высокие — детские. Ещё хлеще: алкаши, может, и не заметят, а любопытные малолетки глазасты, как никто…

— Тише, мелюзга! — раздался голос Эири. — Да не хватайтесь за неё, порвёте!

Дверь в подвал со скрипом отворилась — и подвал заполнился поселковой малышнёй. Некоторых Мэтхен уже знал. Вот Кривоногий Хой, у него и правда ноги такие, будто с младенчества только и ездил верхом. Эти ноги едва держали тщедушное зеленокожее тельце с омерзительными, зловонными бородавками по всему туловищу, пареньку приходилось помогать себе непропорционально мощными, мускулистыми руками. Но мозги у него были — паренёк уродился на удивление неглупый.

А вот Янка Жаба — и правда, вместо ног бабка-мутация подарила ей жабьи перепончатые лапы. Лапы оказались на диво удобными для ходьбы по грязище. Наверное, и по болоту она бы бегал без проблем. Саныч Комар — мелок он, порой начинает надрывно зудеть — как комар, только куда громче. Наверное, как тысяча комаров разом. Ещё Мэтхен знал Паху Драчуна, Соню Кабаниху и двухгодовалого Хрена Моржового — только эти два слова он и выучил, зато их произносил к месту и не к месту. Были и другие, кого Мэтхен не знал. В подвале сразу стало тесно и душно, пахло ни разу в жизни не мытыми телами. В свете самодельной коптилки по стенам землянки плясали жутковатые тени, слабый свет едва выхватывал гротескно-уродливые тела мутантов. «Босх курит в сторонке!» — мелькнуло в голове не чуждого классике Мэтхена. Правда, вставал вопрос, что же нужно курить, чтобы увидеть такое.

— Эрхард, — теперь она без запинки выговаривала его имя. Пустячок, а приятно: остальные уже привыкли называть его дурацким именем Эдик Меченый. — Мы тебе подарок принесли!

Эири сунула руку под комбинезон — и вытащила… ещё одну книгу. Правда, в затрёпанной обложке, разбухшую от влаги, с серым от въевшейся сажи корешком и срезом страниц. Рисунок на обложке почти стёрся, виднелась только какая-то совсем ещё юная девчонка со смолянисто-чёрной косой. «Бертрис Смолл» — можно было различить на обложке. Прочитать название, особенно по-русски, не получалось. Это имя он слышал ещё в той жизни: писательница, писавшая неплохие любовные романы. Можно сказать, классика жанра, всё ещё скачиваемая из электронных библиотек. И не только обделёнными мужским вниманием домохозяйками.

— Может быть, ты и нас научишь, — Эири замялась и выпалила: — Читать книги?

Мэтхен растерялся: по законам Еврофедерации, просьба тянула, ни много, ни мало, на уголовное преступление. В статье 4-й Закона «О правовом статусе Резервации» прямо сказано: «Запрещается передача любых вооружений, технологий и информации, обитателям Резервации». А в Кодексе уголовных правонарушений была статья 457, посвящённая нарушениям правил пребывания в Зоне. «До десяти лет заключения с принудительными работами». Если технологии военные (а пропаганда, как известно со времён Геббельса — род войск), наказание могло быть вплоть до высшей меры.

Некогда добропорядочный гражданин Федерации, Мэтхен лишь презрительно усмехнулся. Его итак обрекли на смерть — не их заслуга, что он выжил. Плевать на них на всех. Мэтхен видел горящие любопытством и обожанием глаза, и он не чувствовал в себе сил отказать. Вспомнилось: Там он никогда не встречал подобного интереса у студентов. Сытые, благополучные, практичные — зачем им какие-то замшелые царства-государства, позабытые лидеры, литераторы и учёные?

«Черчилль? А кто такой этот Черчилль? Это тот футболист, который забил третий гол на чемпионате пять лет назад? А, премьер, значит, британский во времена Second World War? И Гитлера ещё победил? А этот-то хмырь кто? Предок того толстого сони, что в «Макдональдсе» за углом работает? И, кстати, почему вы говорите: «Британский, германский»? Ещё «русский» скажите! Всякий знает, что мы живём не в каких-то там Британиях и Германиях, а в великой Европейской Федерации!»

Говорят, в те благословенные времена такого не было. Но именно тогда прошла тихая реформа образования с далеко идущими последствиями. Она и позволила воспитать «законопослушных граждан с позитивным мышлением». Увы, ценой интереса к новому и «неудобным» проблемам, каких полно в любой науке. Как подозревал Мэтхен, именно это предопределило судьбу Третьего мира. Ведь там, в Азии, в Латинской Америке, даже в некоторых африканских странах, где сохранили, а где и ввели образовательную систему ХХ века. Постепенно начали возникать национальные научные школы, пусть пока слабые. Конечно, у кого-то получалось лучше, у кого-то хуже, а кому-то оставалось уповать на религиозный фанатизм и террористов. Но и те и другие угрожали святому — глобальной гегемонии Свободного Мира.

Ещё немного — и Запад бы опоздал. Самые развитые из бывших «развивающихся» стран сравнялись бы с Западом, а потом и обогнали его. Ну, а мигранты из бедных стран довершили бы начатое: получилось бы, скорее всего, как с Римской империей. Но тут началось, а точнее резко усилилось, будто перейдя некую точку невозврата, Потепление. И те страны, которые могли бы стать альтернативой Западу, стали безжизненной пустыней. Что, если верить официозу, и избавило Запад от необходимости «превентивных мер».