В двух шагах от войны - Фролов Вадим Григорьевич

Очертания самолета еще не были видны, а когда силуэт проявился резче, он отвел бинокль и сказал штурману:

— Не пойму что-то. «Юнкерсов» видел, «хейнкелей» видел, а такого не припомню. Посмотри, Антуфьев, может, узнаешь.

«Зубатка» в это время уже обошла мыс и, двигаясь к северо-западу, пересекала залив Моллера. Справа за кормой оставалась широкая губа Литке, а справа по носу виднелись островки, преграждающие вход в узкую изрезанную губу Обседья. Замятин все же старался по возможности прижаться к берегу в случае чего, хоть выброситься можно.

«Азимут» послушно тащился на буксире, «Авангард», тоже прибавив ход, шел точно в кильватере.

Штурман долго смотрел в бинокль, затем рассмеялся.

— Похоже, свой, Павел Петрович, — сказал он.

— Похоже или свой? — недовольно спросил Замятин.

Антуфьев опять притиснул к глазам бинокль — самолет уже был виден хорошо, и через некоторое время штурман облегченно воскликнул:

— Свой! «Каталина» это. Не иначе, Илья Палыч летит.

— Какой еще Илья Палыч? — сердито спросил Замятин.

— Да Мазурук же! Командир авиаотряда ледовой разведки. Я его «Каталинку» хорошо знаю. Мне дружок-летчик в Архангельске рассказывал они тут отбившиеся от караванов суда разыскивают, людей спасают. Это его «каталинка».

— Каталинка каталинкой, а от пулеметов пока не отходить! — приказал Замятин и взял у штурмана бинокль.

Он спокойно вздохнул, когда небольшая летающая лодка прошла над самой «Зубаткой» и приветливо покачала крыльями, на которых четко виднелись красные звезды.

— Отбой, — сказал он.

А «Каталина» между тем поменяла курс и пошла в сторону губы Обседья. Словно разглядывая что-то, она сделала два круга над одним местом и, снова покачав крыльями, пошла на север.

— Что он там увидел? — задумчиво сказал Антуфьев. — Может, поближе подойдем, капитан, а? Не зря ведь он крыльями махал.

— Куда еще ближе, — ответил Замятин, — глубины здесь слабо промеряны, да и камней полно. Рисковать зря не буду.

Антуфьев промолчал. Он внимательно осматривал в бинокль берега, и только тогда, когда миновали опасный архипелаг и справа по носу показалась северная оконечность губы с черными отвесными скалами и узкой прибрежной полосой песка, он опустил бинокль и слегка присвистнул.

— Вот оно что, — сказал он, — глянь-ка, Пал Петрович, коробка там какая-то в песок воткнулась.

Замятин взял бинокль и долго вглядывался в берег.

— Да-а, — протянул он, — судно, не маленькое: тысяч на шесть водоизмещения потянет. Флага нет, и вымпела нет. Значит, и людей нет. Ушли.

— Наверно, подлодка загнала, — предположил штурман.

— Пожалуй, — согласился капитан, — только вот чей он? Названия никак не разберу… а порт приписки… порт приписки… Бос… Бостон.

— Американец!

— Да. И видно, совсем недавно: в песок мало увяз — гребные винты и руль видны. Скорей всего из того же конвоя.

Антуфьев сморщился, как от зубной боли, и зло выругался.

Сидевший на мели «американец» был уже хорошо виден и невооруженным глазом. Ребята тоже заметили его и сразу зашумели.

— Слышь-ко, штурман, пойди да расскажи им, что к чему, а то у меня от их галдежу уши вянут, — сказал Замятин. — А мы теперь возьмем мористее, от этих скал да камней подале.

…В 12.00 13 июля «Зубатка» со своим караваном, обойдя с запада так было безопасней — остров Кармакульский, прошла поморский фарватер и стала на нижней якорной стоянке прямо напротив становища Малые Кармакулы.

Прогрохотала якорная цепь в клюзе[29], тяжело плюхнулся в воду якорь, подняв фонтаны брызг, и в фонтанах этих, переливаясь, засверкали сотни маленьких радуг. Ощущение тревоги и опасности ушло: все-таки уже берег суровый, неприютный, но берег. Вот он, рядом, в каких-нибудь полутора кабельтовых, и бухта, надежно прикрытая с моря островами, банками, грудами острозубых камней. И люди на берегу, приветливо машущие шапками и платками. Люди, которые живут здесь не неделями и месяцами, а годами или даже десятками лет. И поселок: несколько деревянных строений — не то изб, не то бараков; каменное серое здание с темной крышей, стоящее на самом высоком месте, — бывшая церковь; мачта радиометеостанции; сложенные из камней усеченные пирамиды с шестами, на которых укреплены черные с белой вертикальной полосой квадратные щиты, — створные знаки; рыбачьи лодки на покрытой крупной галькой прибрежной полосе, да еще несколько промысловых ботиков, покачивающихся на мелкой зыби.

Природа вокруг — мрачная и строгая. Но в этой строгости имелась какая-то своя, особая красота. Все здесь было древним и крепким, как будто земли этой ничто не касалось сотни, а может, и тысячи веков. На севере, занавешенные легким туманом, виднелись оледенелые горы, а впереди, не так уж и далеко за становищем, сверкали вершины центрального новоземельского хребта. Серая галька, серые, почти черные обрывистые скалы, и ни одного деревца, кустика, только кое-где зеленовато-коричневые с белыми и желтыми крапинками пятна — то ли трава, то ли мох…

Первыми на берег съехали Замятин, Громов и комиссар. А через некоторое время между берегом и судами экспедиции засновали большие, широкие моторные лодки — доры. Началась выгрузка. С короткими перерывами на обед и на ужин работали до самого позднего вечера, хотя, когда он здесь поздний, когда ранний, и не разберешь.

В этих широтах солнце с начала мая по середину августа совсем не опускается за горизонт. Только после полуночи оно из ослепительно золотого становится ярко-красным, еще позже цвет его тускнеет, и оно матовым оранжевым шаром медленно клонится за скалы острова Кармакульского, но, так и не зайдя за них, снова поднимается на небосклон.

13

Уставший, пожалуй, не меньше, чем при аварии «Азимута», я сидел на обкатанном морем небольшом валуне в стороне от всех и, кажется, ни о чем не думал. Поглядывал на море, на скалы, на людей, все еще толпившихся на берегу. Наверно, каждый приход судна — для них большая радость и здесь сейчас собралось все население становища — мужчины, женщины, ребятишки. Много было русских, но были и смуглые, широколицые, с черными раскосыми глазами, невысокие люди, одетые в меховые малицы с откинутыми на спины капюшонами. Я сообразил, что это ненцы — самые давние жители северного побережья материка и многих островов.

Кроме людей на берегу было множество разномастных — рыжих, серых, черных, белых, пятнистых — собак. Были среди них и совершенно невообразимые чудища — облезлые или, наоборот, с густой свалявшейся в клочья шерстью, с порванными ушами и со шрамами на мордах — следами жестоких драк, но были настоящие красавцы — пушистые, широкогрудые, с пышными, закрученными баранкой хвостами, с умными веселыми глазами лайки.

Сидеть на камне надоело, и я, кое-как встав и еле передвигая ноги, побрел в направлении становища. Посматривая вокруг, разглядывал покрытые мхом и лишайниками камни под ногами, заметил даже какие-то мелкие желтые цветочки, чем-то напоминающие наши маки, и вдруг почувствовал неладное. Поднял голову и увидел перед собой, наверное, дюжину собак. Разинув огромные пасти, сверкая жуткими клыками, они молча неслись, окружая меня… «Все, — подумал я, — вот и кончилась твоя экспедиция, Соколов!»

Первым порывом было, конечно, бежать, но, к счастью, я вдруг вспомнил, что от собак никогда не надо убегать: во-первых, не убежишь, а во-вторых, только еще больше раздразнишь. И я остался стоять.

Поджилки у меня тряслись самым настоящим образом. Помню, что вперед вырвался здоровенный черный пес, и глаза у него горели зеленым огнем. Я зажмурился и втянул голову в плечи… Что же они там, не видят: человек погибает…

Я слышал шумное дыхание собак и вдруг почувствовал, что кто-то ласково трется о мои ноги. Я осторожно открыл глаза. Собаки стояли вокруг и весело крутили хвостами, а черный сидел, наклонив голову набок, и внимательно меня разглядывал. Я только это и успел заметить, потому что он вдруг прыгнул. Я снова невольно зажмурился — и тут же почувствовал легкий толчок в грудь, и что-то влажное и мягкое снизу вверх смазало меня по губам. На землю я сел скорее от изумления. Я сидел на каменистой земле, а кругом скакали добродушные псы, и каждый старался лизнуть в лицо, и рядом стояла смуглая женщина и смеялась.