Дочь Генриха VIII - Розмари Черчилл

Говорят, перед взором умирающего в последний момент проносятся картины всей прожитой им жизни.

У Анны случилось наоборот. В эти первые секунды в ее мозгу вспыхнули картины ее будущего. Одна во всем этом враждебном мире без поддержки и власти Генриха. Королевой станет Мария, торжествующая Мария, которая все переделает по-своему и затравит своего главного врага до смерти еще до того, как у нее родится ребенок, мальчик, который в один прекрасный день мог бы унаследовать трон…

С жутким криком Анна пошатнулась и наверняка упала бы, если бы не вовремя протянутые к ней руки. Поверх ее головы три пары глаз с неподдельной ненавистью вперились в Норфолка.

— Вы урод, вы болван, вы кретин, — окрысилась на него Мэдж, мало беспокоясь о том, что говорит с первым пэром Англии. — Посмотрите теперь, что натворила ваша глупость! Быстро, — повернулась она к остальным, — нам надо перенести ее в постель.

— Я не сделал ничего такого, я просто выполнил свою обязанность. — Безжизненно-желтоватые щеки Норфолка пошли красными пятнами. — Ее место должно быть рядом с королем. Я пришел только для того, чтобы отвести ее туда.

— А если его величество к этому времени уже скончался, какая ему будет польза от ее присутствия? — возразила Маргарет, грубо отталкивая его с пути, пока они протискивались через дверь со своей лежащей в беспамятстве ношей.

— Она что, смогла бы возродить его к жизни? — И в качестве последней капли Мэри Уатт резко добавила: — Если с ней что-нибудь случится, все узнают, кто в этом виноват.

Оставив растерянного Норфолка безмолвно смотреть им вслед, они перенесли Анну в спальню, осторожно уложили ее на постель и принялись растирать ей руки, а одна из них побежала за нюхательной солью и холодной водой. Наконец густые ресницы Анны дрогнули, глаза ее открылись, и она взглянула на них с пробуждающимся ужасом во взоре, пока сознание постепенно возвращалось к ней.

— Это правда? Он…

— Нет, дорогая, не расстраивайте себя снова. Мы послали вашу горничную все разузнать. А вот и она…

После короткого разговора в дверях Маргарет поспешила назад, вся светясь от радостного облегчения.

— Она говорит, его величество не так сильно ранен, как им показалось вначале. У него только довольно скверная рана на ноге. Сейчас там доктор Баттез, и он занимается им. О дорогая, не надо плакать, — взмолилась она, увидев, что глаза Анны налились слезами. — Вам надо успокоиться и подумать о себе… — Как раз то, чем Анна и занималась! — Вам не о чем беспокоиться.

Анна слабо улыбнулась.

— Мне уже лучше. Это был просто шок…

— Болван! Как можно было вываливать все это перед вами подобным образом! Как будто он не мог позвать одну из нас, чтобы мы сообщили вам об этом спокойно! — взорвалась Мэдж. — Мужчины! А еще считается, что они умнее нас, женщин!

— Я прощу его, ежели он не навредил ребенку, — великодушно решила Анна.

Они все остались в спальне, а крошечная распашонка, которую она шила, лежала на полу в другой комнате, отброшенная в сторону, затоптанная, смятая, всеми забытая…

Этой ночью Анна вступила в мир страданий, которые превосходили все, что можно вообразить. Мучительная боль впилась в ее тело, так что больно становилось даже тем, кто дежурил у ее постели. Казалось, что она не переживет эту пытку, но через несколько часов она исторгла из себя комочек плоти, который мог бы быть ее сыном, появления на свет которого она с такой уверенностью ждала.

— Что я тебе говорил?

— И как раз в тот день, когда хоронили нашу добрую королеву.

— Никогда еще не было более ясного знака с небес.

— Она — проклятие, нависшее над Генрихом.

Проклятие! Два проклятых Богом брака! Святой Боже, что он сделал такого, чтобы заслужить эту жестокую судьбу? Подобные мысли жужжали в мозгу Генриха, как рой рассерженных пчел. Двадцать семь лет он бился, чтобы обзавестись здоровым наследником английского престола. Ни один человек не мог бы сделать большего. А теперь он стоял перед лицом окончательного провала. Генрих расплакался бы, если бы его слезы не были досуха высушены полным гнева разочарованием. Самым смешным во всем этом был пол преждевременно родившегося ребенка.

К следующему дню буря, бушевавшая в его душе, несколько успокоилась, и он смог взглянуть на ситуацию с холодностью, более страшной, чем его предыдущий гнев. Он опять стоял на твердой земле. Эта подлая тварь его обольстила, и, пока он будет оставаться с ней, Господь будет продолжать посылать всякие несчастья на его голову. Ну что же, она использовала свой последний шанс. Теперь она должна уйти. Поговорка, слышанная им давным-давно, которую часто повторяла ему его старая нянька, всплыла в его памяти: «Нельзя заново испечь вчерашний хлеб, но всегда можно замесить новую квашню».

Успокоившись, Генрих откинулся на подушки. У него был кое-кто под рукой, кто поможет ему замесить свежее тесто. Милая, ласковая Джейн, средоточие всех добродетелей. Сама мысль о ней была, как глоток холодной воды для изнывающего от жажды человека. Она никогда не предаст его, как эти две. И она подарит ему сына, которого он сможет нянчить. Но на этот раз он не будет откладывать дело в долгий ящик, никакой волокиты с разводом, никаких бывших жен, громогласно обсуждающих статус своей преемницы. Он должен жениться на Джейн как можно скорее. В этом году ему исполнится сорок пять, а случившееся с ним несчастье преподнесло ему прекрасный урок. Впервые в жизни ледяная рука смерти коснулась его, оставив в душе неприятный осадок. Он вполне мог бы быть и убит на турнирной арене, оставив своему народу Англию, раздираемую такой кровавой междуусобицей, перед которой бледнели все войны Алой и Белой розы. Страну, где закон и порядок были бы заменены анархией и правлением черни, где слабые и беззащитные были бы безжалостно вытоптаны. Огромным полем битвы для соперничающих шаек головорезов, которые беспрестанно дрались бы за обладание богатым достоянием короны и грабили бы и убивали простой народ в пылу начавшейся резни. Ибо кого он мог оставить вместо себя на троне, кто смог бы объединить страну и народ в преданности короне? Двух незаконнорожденных детей, малолетнюю дочь или слабовольного, малодушного сына? Марию или герцога Ричмондского? Генрих пожал плечами и решил немедленно послать за Кромвелем. Как угодно, любыми способами его государственный секретарь должен разрубить этот гордиев узел его брака. В конце концов он возвысил Кромвеля до высочайшего положения в государстве, следующего за его собственным. Пусть же теперь этот сладкоречивый мошенник отрабатывает все те щедрые блага, которые он приобрел благодаря благосклонности короля и собственной ловкости рук. Вулси свернул бы горы, чтобы избавить его от Анны, ему хватило бы деликатного намека на то, что следует делать, подумал Генрих, забыв сейчас, что кардинал так и не смог удовлетворительно решить проблему его первого брака.

Добрый старый Томас. Память Генриха с тоской возвращала его к единственному человеку на всей земле — если не считать его кузена Суффолка, — который был искренне дружен с ним, и это воспоминание вызвало в нем дополнительное раздражение против Анны. Это была ее вина, что Вулси затравили до смерти гораздо раньше его срока. Генрих вытянул ногу и застонал, почувствовав, как в нее словно воткнули раскаленный клинок. Сама рана болела не очень, но при падении открылась старая язва на ноге. Он с беспокойством подумал, знает ли доктор Баттез, что на самом деле происходит с ним. А, к черту его! Будем надеяться, что всеми своими снадобьями он сможет облегчить его боли, подумал Генрих.

На следующее утро он навестил Анну, приковыляв в ее спальню, опираясь на палку и поддерживаемый множеством помощников. Ему нечего было сказать ей и надо было сказать все. Он сам себе не признавался в том, что внутри у него засела почти садистская потребность причинить ей боль, наказав ее, заставить заплатить за весь тот вред, который она принесла ему.

В комнате была еще и Мэдж, но, бросив на него испуганный взгляд, она все поняла без слов и исчезла, оставив наедине эту пару, о чьей любовной истории протрубили по всей Европе, так как она до неузнаваемости изменила облик их родной страны. Сейчас же на лице Генриха, когда он смотрел вниз, не было ничего, кроме отвращения, смешанного с недоверием. Неужели это была та восхитительная нимфа, которой он так жаждал обладать, которая держала его своим добродетельным пленником в течение долгих шести лет, которой он писал одни из самых восторженных писем и поэм, когда-либо посвящавшихся мужчиной своей возлюбленной? Анна едва начала приходить в себя после ужасающих физических страданий. Она все еще оставалась бледной тенью самой себя, с бескровными губами, пожелтевшими щеками, пустыми глазами, которые так глубоко запали, что казались совсем спрятанными под нависшими бровями. Даже ее роскошные волосы казались безжизненными и были разбросаны по подушке, как плети влажных черных водорослей.