Артур - Стивен Рэй Лоухед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она бросилась к нему и заключила в объятия. Мерлин тихо плакал, и мать плакала вместе с ним, нежно покачивая его из стороны в сторону, как маленькое дитя. Я стоял близко и слышал, как он шепчет: "Я недостоин... недостоин... Великий Свет, зачем я родился слепым?"
Странные слова! Мерлин родился слепым? Однако он рыдал, как человек, раздавленный горем, как будто сердце его разбилось в груди, как будто ничто не исцелит зияющую рану в его душе. Не помню, чтобы на моих глазах человек так убивался. Горе его было безутешным.
Я и сейчас вижу, вижу все: Харита обнимает сына, и оба тихо покачиваются взад-вперед, вокруг столпились растерянные монахи, не знающие, радоваться или плакать, ярко горят свечи, в комнате висит дымное марево, плечи Мерлина вздымаются и опадают — рыдания рвутся из его раненого сердца.
А девушка — Светлая Посланница, освободившая Мерлина от колдовского сна, — где она?
Исчезла. Пропала так же тихо, так же загадочно, как появилась. Исчезла, и с ней чудесный Грааль.
Да, и в душу мою вновь вползает тупое отчаяние... ревущая пустота бесплодности... опустошенность поражения, сознание того, что в битву лишь предстоит вступить, но битва уже проиграна.
Мерлин мгновенно это понял. Он был истинный пророк; он увидел все. В слепящем свете своего избавления он прозрел холодный, остывший пепел грядущего поражения. Немудрено, что он зарыдал.
Долго он ничего об этом не говорил... Потом, когда смог подобрать слова, понемногу сумел объяснить причину своих слез.
— Это была гордыня! — говорил он мне. — Я ослепший от гордыни осел! И не думай меня переубедить! Все напрасно! Лучше б ты оставил меня умирать.
Я пытался смягчить его укоры, но тщетно.
— Я отправился в Броселианд за знамением. Мне было дано без счета знамений, но я им не внял! Видишь, каким невеждой я оказался? Каким болваном? Царица воздуха и мрака обвела меня вокруг пальца, словно малое дитя! Какая великолепная глупость! Неужто ты не восторгаешься мной, Пеллеас?
— Но, хозяин...
— Удивляюсь, что ты до сих пор называешь меня хозяином. Я не стою того, Пеллеас. Поверь, я говорю правду. Никто еще не покрывал себя подобным позором.
— Но ты же не знал...
— Не знал? Должен был знать! Я недооценил ее силу. Я не заметил опасности.
Он без остановки ходил по залу.
— Как мог я не узнать ее в такой близи? Как она сумела так притвориться?
— Нинева?
— О, она не просто назвалась другим именем. Она была сама невинность. Как порок сумел одеться в такую прекрасную и чистую оболочку? Это, — заключил он, — и есть мера власти Морганы. То, что она может полностью преобразиться, — воистину жутко. О, великий Мерлин! — издевался он над собой. — Такой могучий и мудрый! Мерлин неуязвимый! Неужто не видишь, Пеллеас? Моргана действует нагло, в открытую, а мы против нее бессильны. Теперь ее не остановить.
Мне стало страшно. Я никогда не видел его в таком состоянии.
— Есть Грааль, — сказал я, хватаясь за соломинку.
Мерлин перестал ходить. Он повернулся и взглянул на меня. Его золотистые глаза вспыхнули.
— Да, — медленно произнес он, прикладывая палец к губам. — Есть Грааль. Про это забывать нельзя. — Он пристально взглянул на меня. — Я ведь видел его однажды, но никому не сказал. Думаю, видел и Аваллах. А теперь и ты, и Элфодд, и другие.
— Да, но что это? — спросил я. — Никто еще мне не объяснил.
— Это, — отвечал Мерлин, медленно подбирая слова, — чаша, из которой наш Спаситель пил на Тайной вечере. Ее привез сюда торговец оловом Иосиф Аримафейский, тот самый, что основал церковь на Храмовом холме и первым проповедал учение Христа на Острове Могущественного.
Та чаша, которую Иисус благословил, сказав: "Сие есть Кровь Моя, за многих изливаемая во оставление грехов". В ту ночь, когда Он был предан, двенадцать апостолов передавали чашу из рук в руки. Из нее пил наш Господь!
Трапезу в тот вечер устроил на свои деньги Иосиф. После смерти и воскресения Христа, когда ученики Его отправились проповедовать Евангелие, Иосиф пришел сюда. И принес с собой чашу.
Я никогда не слышал этой истории, о чем и сказал.
— Неужто? — удивился Мерлин. — Впрочем, немудрено. История старая, и говорят о ней редко. Те, кто видел чашу, по большей части молчат. Здесь действует загадочная и мощная сила...
— Не совсем так!
— Так или не так, но Грааль настолько свят, что не хочется поминать его всуе.
И впрямь, Мерлин больше не стал говорить о виденном.
На следующий день, помолившись и благословив Мерлина, монахи разошлись. Мерлин поблагодарил их за любовь и помощь и наделил подарками. Элфодд задержался: проводив братьев, он остался поговорить с Мерлином.
— Я не спрашиваю, как ты попал под действие чар, — сказал настоятель, — но вижу, что в мире действуют могучие и страшные силы. Мне будет спокойнее, если я узнаю, что у тебя с колдовством.
Мерлин склонил голову набок.
— Ты что, думаешь, я какими-то темными волхвованиями сам навлек на себя беду?
Элфодд нахмурился.
— Я не укоряю тебя, друг мой, однако мы в храме знаем, как хитры бесы. Мы почти в осаде. — Чело его нахмурилось еще больше. — И мы много слышим о друидах...
— А поскольку я бард, ты счел...
— Ты же не отрицаешь, что учился у друидов?
— Ничего я не отрицаю! И ради нашей дружбы, аббат Элфодд, я готов немедля забыть твои слова.
— Я сказал их как раз из дружбы!
Мерлин помолчал и медленно набрал в грудь воздуха.
— Ты прав. Прости меня.
Элфодд только отмахнулся.
— Я не обиделся на твои слова, не обижайся и ты на мои.
— Я забыл, что Ученое Братство нынче не то, что встарь, — печально признался Мерлин.
— Да, — настоятель с чувством сжал руки. — Мне горестно видеть тебя в смятении. Пойми, нельзя сражаться с врагом его же оружием, даже если защищаешь добро.
— Знаю, — вздохнул Мерлин. — Не бойся за меня.
— Чародейство губительно для души...
— И не сомневайся во мне, — добавил Мерлин. Он говорил тихо, но в голосе его слышалась сталь. — Я поступлю, как нужно.
