Пятеро, что ждут тебя на небесах - Митч Элбом

— Тебе пришлось жить много лет без любви, верно?

Эдди ничего не ответил.

— Тебе казалось, что у тебя ее отобрали, что я покинула тебя слишком рано.

Он опустил голову и видел теперь только ее сиреневое платье.

— Ты и вправду ушла слишком рано, — сказал он.

— Ты был зол на меня.

— Нет.

Глаза ее вспыхнули.

— Ладно. Был зол.

— На все это была причина, — сказала она.

— Какая причина?! — воскликнул он. — Какая могла быть причина? Ты умерла. Тебе было сорок семь. Ты была лучшая из всех, кого мы знали, и ты умерла и потеряла все. И я потерял все. Я потерял единственную женщину, которую любил.

Она взяла его руки в свои.

— Нет, не потерял. Я всегда была рядом с тобой. И ты по-прежнему любил меня. Потерянная любовь — все равно любовь, Эдди. Она принимает другую форму, вот и все. Ты не видишь улыбки любимых людей, не можешь принести им еду или взъерошить волосы, не можешь с ними потанцевать. Но когда угасают одни ощущения, усиливаются другие. Память. Память становится твоим спутником. Ты ее лелеешь. Ты держишься за нее. Ты даже танцуешь с ней. Жизни рано или поздно приходит конец, — сказала Маргарет. — Жизни, но не любви.

Эдди вспомнил годы жизни после смерти жены: он словно все время заглядывал за забор. Он сознавал, что рядом течет иная жизнь, только ему уже в ней не было места.

— Мне никогда никто не был нужен, кроме тебя, — едва слышно сказал он.

— Я знаю, — отозвалась Маргарет.

— И я все еще был влюблен в тебя.

— Знаю, — кивнула она. — Я это чувствовала.

— Здесь? — спросил он.

— Даже здесь. — Она улыбнулась. — Вот до чего сильна бывает потерянная любовь.

Она встала и открыла дверь, и Эдди вслед за ней вошел в другую комнату. В этом слабо освещенном помещении стояли складные стулья, а в углу ее сидел аккордеонист.

— Эту комнату я оставила напоследок, — сказала Маргарет.

Она протянула руки к Эдди. И впервые за все время пребывания на небесах Эдди решился на то, чтобы самому сделать первый шаг: не обращая внимания на больную ногу и на свое резко негативное отношение к танцам, музыке и свадебным торжествам — что, как он понимал теперь, было вызвано одиночеством, — он подошел к своей жене.

— Единственное, чего тут не хватает, так это лото, — обнимая его за плечи, прошептала Маргарет.

Эдди усмехнулся и положил руку ей на талию.

— Можно мне тебя о чем-то спросить? — обратился он к Маргарет.

— Конечно.

— Почему ты выглядишь так, как в день нашей свадьбы?

— Я подумала, тебе это будет приятно.

Эдди на минуту задумался.

— А можно это изменить?

— Изменить? — Она казалась озадаченной. — На что?

— На то, что было в конце.

Маргарет понурилась:

— Я тогда была не очень-то привлекательной.

Эдди замотал головой, точно не соглашаясь с ней.

— Можно?

Она помедлила, а потом снова прижалась к нему. Аккордеонист заиграл знакомую мелодию. Маргарет, наклонясь к уху Эдди, запела без слов, и они медленно поплыли в танце, в привычном ритме, знакомом только им одним.

Ты вынудил меня тебя любить,А я так не хотела.А я так не хотела…Ты вынудил меня тебя любить.И ты ведь знал об этом,И ты ведь знал об этом…

Когда Эдди снова посмотрел на нее, ей было уже сорок семь: сеть морщинок под глазами, поредевшие волосы, морщинистая кожа на подбородке. Она улыбнулась, и он улыбнулся в ответ, и для него она была, как всегда, прекрасна. Он закрыл глаза и впервые сказал то, о чем думал с минуты, как встретил ее на небесах:

— Я не хочу продолжать свой путь. Я хочу остаться здесь.

Когда он открыл глаза, его руки все еще ощущали тело Маргарет, но сама она исчезла, как и все, что их окружало.

Домингес нажимает кнопку лифта, и дверь с шумом закрывается. Внутренняя дверь совмещается с наружной. Кабинка дергается, и сквозь решетчатое окошко Домингес наблюдает за исчезающим из виду вестибюлем.

— Просто не верится, что этот лифт работает, — говорит Домингес. — Он, наверное, из прошлого века.

Мужчина позади него, адвокат по делам недвижимости, с деланным интересом едва заметно кивает. Он снимает шляпу — в лифте жарко, и он вспотел — и следит за лампочками, зажигающимися одна за другой на латунной панели. Сегодня это его третий визит. Еще один, и можно будет идти домой обедать.

— У Эдди вещей было немного, — замечает Домингес.

Адвокат хмыкает и вытирает лоб носовым платком.

— Значит, мы справимся быстро.

Лифт резко останавливается, дверь с шумом открывается, и они направляются к квартире 6В. Коридор весь обложен плиткой в черно-белую шашечку, сохранившейся еще с шестидесятых годов, и в нем пахнет едой — жареным картофелем с чесноком. Управляющий домом дает им ключ и одновременно предупреждает: следующая среда — последний срок. К этому времени квартиру надо освободить для нового жильца.

— Вот это да! — восклицает Домингес, открывая дверь и проходя в кухню. — Старик, а такой опрятный.

Раковина вымыта, все полки начисто протерты. «Господи, — думает Домингес, — у меня дома никогда так чисто не бывает».

— Финансовые бумаги? — спрашивает адвокат. — Отчеты из банка? Драгоценности?

Домингес представляет себе Эдди в драгоценностях и едва сдерживает хохот. Он вдруг ощущает, как ему не хватает старика. До чего непривычно, что его нет на пирсе, что не слышно его ворчливых приказаний и что никто не следит за работниками, точно ястреб. Они так и не вынули вещи из его шкафчика. Ни у кого не хватало духу. Все пожитки Эдди так и остались лежать в мастерской, будто он вот-вот вернется.

— Не знаю. Проверить в этой штуковине в спальне?

— В ящиках комода?

— Да. Я ведь тута был всего один раз. Мы с Эдди знакомы только по работе.

Домингес перегибается через стол и смотрит в кухонное окно. За окном видна старая карусель. Он смотрит на часы. Кстати, о работе, думает он.

Адвокат в спальне открывает верхний ящик комода. Отодвигает аккуратно свернутые носки и безупречно уложенную стопку белых трусов. Под ними солидного вида, обитый кожей ящичек. Адвокат рывком открывает его в надежде сразу найти то, что искал. Хмурится. Ничего стоящего. Ни банковских отчетов. Ни документов на страховку. Только черный галстук-бабочка, меню китайского ресторана, старая колода карт, письмо с военной медалью и выцветшая моментальная фотография: мужчина возле торта со свечками в честь дня рождения, окруженный детьми.

— Эй! — кричит из соседней комнаты Домингес. — Это то, что вам нужно?

Он заходит с пачкой конвертов, найденных в кухонном шкафу: одни присланы местным банком, другие — Обществом ветеранов.

Адвокат перебирает их в руке и, не глядя на Домингеса, говорит: «Годятся». Он вытаскивает из пачки один из отчетов и смотрит, сколько денег осталось на счете. А потом, как нередко случается во время подобных посещений, он мысленно поздравляет себя с тем, что у него-то самого есть и акции, и облигации, и солидные пенсионные отчисления. Просто стыд, к концу жизни не иметь ничего, кроме опрятной кухни, как у этого бедолаги.

Пятый человек, которого Эдди встретил на небесах

Бело. Кругом все бело. Ни земли, ни неба, ни горизонта между ними. Только чистая безмолвная белизна, беззвучная, как нескончаемый снегопад на рассвете.

Эдди не видно было ничего, кроме белизны. И не слышно было ничего, кроме собственного затрудненного дыхания, сопровождаемого эхом этого же дыхания. Он вдохнул — и услышал еще более громкий вдох. Он выдохнул — и эхо отозвалось выдохом.

Эдди зажмурился. Нет хуже тишины, когда знаешь, что ничто ее не прервет, и Эдди точно знал, что так и будет. Его жена исчезла. Ему отчаянно хотелось вернуть ее, хоть на минуту, хоть на полминуты, хоть на пять секунд, но до нее было не дотянуться, ее невозможно было позвать, ей нельзя было помахать рукой, даже нельзя было посмотреть на ее фотографию. У него было такое чувство, будто он скатился по ступеням и рухнул наземь. Душа была пуста. Ничего не хотелось. Он висел в пустоте, будто подвешенный на крюке, безжизненный и безвольный, точно из него выкачали все жизненные соки. И так он провисел день, а может, месяц. А может, столетие.

И только услышав тихий, тревожный звук, он пошевелился и открыл отяжелевшие веки. Он уже побывал на четырех уровнях небес и встретился с четырьмя людьми; и хотя каждый из них поначалу показался ему загадочным, интуиция подсказывала, что эта, последняя, встреча будет особенной.

Неясный звук послышался снова, теперь несколько громче, и Эдди, подчиняясь приобретенному за жизнь инстинкту самозащиты, сжал кулаки, при этом он правой рукой ухватил палку. Руки его были испещрены пятнами. Ногти были короткими и желтоватыми. Ноги были покрыты красноватой сыпью — опоясывающим лишаем, появившимся у него в последние дни пребывания на земле. Эдди неприятно было видеть эти признаки угасания, и он отвел взгляд. По всем человеческим понятиям, тело его было на пороге смерти.