Сага о Форсайдах - Джон Голсуори

Джун видела, как Ирэн взглянула на него поверх азалий. Это не был взгляд кокетки - нет, Джун уловила в нем нечто худшее для себя: так могла смотреть только женщина, боявшаяся сказать своим взглядом слишком много.

- Я обещала поехать кататься с дядей...

- С тем толстым? Пусть привезет вас в Робин-Хилл; каких-нибудь десять миль - и лошади его промнутся.

- Бедный дядя Суизин!

Запах азалий повеял Джун в лицо; она почувствовала дурноту и головокружение.

- Приезжайте! Я прошу вас!

- Зачем?

- Мне нужно, чтобы вы приехали, я думал, что вы хотите помочь мне.

Девушке показалось, что ответ прозвучал так мягко, словно это затрепетали цветы:

- Я и хочу помочь!

Джун шагнула в открытую дверь.

- Как здесь душно! - сказала она. - Я задыхаюсь от этого запаха!

Ее глаза, гневные, смелые, смотрели им прямо в лицо.

- Вы говорили о доме? Я его еще не видела, давайте поедем в воскресенье!

Румянец сбежал с лица Ирэн.

- В воскресенье я поеду кататься с дядей Суизином, - ответила она.

- С дядей Суизином! Вот еще. Его можно отставить!

- Нет, это не в моих привычках!

Раздались шаги. Джун обернулась и увидела Сомса.

- Ну что ж, все ждут обеда, - сказала Ирэн, со странной улыбкой переводя взгляд с одного лица на другое, - а обед ждет нас.

II

ПРАЗДНИК ДЖУН

Обед начался в молчании: Джун сидела напротив Ирэн, Босини - напротив Сомса.

В молчании был съеден суп - прекрасный, хотя чуточку и густоватый; подали рыбу. В молчании разложили ее по тарелкам.

Босини отважился:

- Сегодня первый весенний день.

Ирэн тихо отозвалась:

- Да, первый весенний день.

- Какая это весна! - сказала Джун. - Дышать нечем!

Никто не возразил ей.

Рыбу унесли - чудесную дуврскую камбалу. И Билсон подала бутылку шампанского, закутанную вокруг горлышка белой салфеткой.

Сомс сказал:

- Шампанское сухое.

Подали отбивные котлеты, украшенные розовой гофрированной бумагой. Джун отказалась от них, и снова наступило молчание.

Сомс сказал:

- Советую тебе съесть котлету, Джун. Больше ничего не будет.

Но Джун снова отказалась, и котлеты унесли.

Ирэн спросила:

- Фил, вы слышали моего дрозда?

Босини ответил:

- Как же! Он теперь заливается по-весеннему. Я еще в сквере его слышал, когда шел сюда.

- Он такая прелесть!

- Прикажете салату, сэр?

Унесли и жареных цыплят.

Заговорил Сомс:

- Спаржа неважная. Босини, стаканчик хереса к сладкому? Джун, ты совсем ничего не пьешь!

Джун сказала:

- Ты же знаешь, что я никогда не пью. Вино - гадость!

Подали яблочную шарлотку на серебряном блюде. И, улыбаясь, Ирэн сказала:

- Азалии в этом году необыкновенные!

Босини пробормотал в ответ:

- Необыкновенные! Совершенно изумительный запах!

Джун сказала:

- Не понимаю, как можно восхищаться этим запахом! Билсон, дайте мне сахару, пожалуйста.

Ей подали сахар, и Сомс заметил:

- Шарлотка удалась!

Шарлотку унесли. Наступило долгое молчание. Ирэн подозвала Билсон и сказала:

- Уберите азалии. Мисс Джун не нравится их запах.

- Нет, пусть стоят, - сказала Джун.

По маленьким тарелочкам разложили французские маслины и русскую икру. И Сомс спросил:

- Почему у нас не бывает испанских маслин?

Но никто не ответил ему.

Маслины убрали. Подняв бокал, Джун попросила:

- Налейте мне воды, пожалуйста.

Ей налили. Принесли серебряный поднос с немецкими сливами. Долгая пауза. Все мирно занялись едой.

Босини пересчитал косточки:

- Нынче - завтра - сбудется...

Ирэн докончила мягко:

- Нет... Какой сегодня красивый закат! Небо красное как рубин.

Он ответил:

- А сверху тьма.

Глаза их встретились, и Джун воскликнула презрительным тоном:

- Лондонский закат!

Подали египетские сигареты в серебряном ящичке. Взяв одну. Сомс спросил:

- Когда начало спектакля?

Никто не ответил; подали турецкий кофе в эмалевых чашечках.

Ирэн сказала, спокойно улыбаясь:

- Если бы...

- Если бы что? - спросила Джун.

- Если бы всегда была весна!

Подали коньяк; коньяк был старый, почти бесцветный. Сомс сказал:

- Боснии, наливайте себе.

Боснии выпил рюмку коньяку; все поднялись из-за стола.

- Позвать кэб? - спросил Сомс.

Джун ответила:

- Нет. Принесите мне пальто, Билсон.

Пальто принесли.

Ирэн подошла к окну и тихо сказала:

- Какой чудесный вечер! Вон уж и звезды.

Сомс прибавил:

- Ну, желаю вам хорошо провести время.

Джун ответила с порога:

- Благодарю. Пойдемте, Фил.

Боснии отозвался:

- Иду.

Сомс улыбнулся язвительной улыбкой и сказал:

- Всего хорошего!

Стоя в дверях, Ирэн провожала их взглядом.

Боснии крикнул:

- Спокойной ночи!

- Спокойной ночи! - мягко ответила Ирэн.

Джун потащила жениха на империал омнибуса, сказав, что ей хочется подышать воздухом, и всю дорогу просидела молча, подставив лицо ветру.

Кучер оглянулся на них разок-другой, собираясь пуститься в разговор, но передумал. Не очень-то веселая парочка! Весна хозяйничала и у него в крови. Ему не терпелось поболтать, он причмокивал губами, размахивал кнутом, подгоняя лошадей, и даже они, бедняжки, учуяли весну и целых полчаса весело цокали копытами по мостовой.

Весь город ожил в этот вечер; ветви в уборе молодой листвы, тянувшиеся к небу, ждали, что ветерок принесет им какой-то дар. Недавно зажженные фонари мало-помалу разгоняли сумрак, и человеческие лица Казались бледными под их светом, а наверху большие белые облака быстро и легко летели по пурпурному небу.

Мужчины во фраках шли, распахнув пальто, бойко взбегали по ступенькам клубов; рабочий люд бродил по улицам; и женщины - Те женщины, которые гуляют одиночками в этот час, одиночками движутся против течения, - медленной, выжидающей походкой проходили по тротуару, мечтая о хорошем вине, хорошем ужине да изредка, урывками, о поцелуях, не оплаченных деньгами.

Эти люди, бесконечной вереницей проходившие в свете уличных фонарей, под небом, затянутым бегущими облаками, все как один несли с собой будоражащую радость, которую вселило в них пробуждение весны. Все до одного, как те мужчины в пальто нараспашку, они сбросили с себя броню касты, верований, привычек и лихо заломленной шляпой, походкой, смехом и даже молчанием раскрывали то, что единило их всех под этим пылающим страстью небом.

Боснии и Джун молча вошли в театр и поднялись на свои места в ложе верхнего яруса. Пьеса уже началась, и полутемный зал с правильными рядами людей, смотрящих в одном направлении, напоминал огромный сад, полный цветов, которые повернули головки к солнцу.

Джун еще ни разу в жизни не была в верхнем ярусе. С тех пор как ей исполнилось пятнадцать лет, она всегда ходила с дедушкой в партер, и не просто в партер, а на самые лучшие места - в середину третьего ряда кресел, - которые старый Джолион задолго до спектакля заказывал у Грогэна и Бойнза по дороге домой из Сити; билеты клались во внутренний карман пальто, туда, где лежал портсигар и неизменная пара кожаных перчаток, а потом передавались Джун, с тем чтобы она держала их у себя до дня спектакля. И в этих креслах они терпеливо высиживали любую пьесу - высокий, прямой старик с величаво-спокойной седой головой и миниатюрная девушка, подвижная, возбужденная, с золотисто-рыжей головкой, - а на обратном пути Джолион неизменно говорил об актере, исполнявшем главную роль:

- Э-э, какое убожество! Ты бы посмотрела Бобсона!

Джун предвкушала много радости от этого вечера: они пошли в театр, никому не сказавшись, без провожатых; на Стэнхоп-Гейт и не подозревали об этом - там считалось, что Джун уехала к Сомсу. Джун надеялась получить вознаграждение за эту маленькую хитрость, на которую она пошла ради жениха: она надеялась, что сегодняшний вечер разгонит плотное холодное облако, и их отношения - такие странные, такие мучительные за последнее время - станут снова простыми и радостными, как это было до зимы. Она пришла сюда с твердым намерением добиться определенности и теперь смотрела на сцену, сдвинув брови, ничего не видя перед собой, крепко стиснув руки. Ревнивые подозрения терзали и терзали ее сердце.

Может быть, Босини и догадывался о том, что происходит с ней, но виду он не показывал.

Опустился занавес. Первый акт кончился.

- Здесь страшно жарко! - сказала девушка. - Мне хочется на воздух.

Она была очень бледна, и она прекрасно знала - нервы ее были напряжены, и ничто не могло ускользнуть от ее внимания, - что Босини и неловко и мучительно с ней.

В глубине театра был балкон, выходивший на улицу; Джун завладела им и, облокотившись на балюстраду, молча ждала, когда Босини заговорит.

Наконец она не выдержала:

- Я хотела поговорить с вами. Фил.

- Да?

Настороженная нотка в его голосе заставила ее вспыхнуть, слова сами слетели с губ: